Ричбич

– Эй, Полторашка! – вваливаюсь в квартиру.

Полторашка… Ехала домой и думала, что прозвище «Полторашка» очень четко описывает маленький рост моей подруги и ее способность в один присест выпивать полтора литра пива.

Мне не терпелось ее обрадовать своей филологической находкой. Но дома оказалось темно. Никого. И ванная пуста.

Полторашка должна была уже два раза смотаться за вещами и вернуться.

Оседаю по стене, теребя блестящий ключ. У меня ведь и телефона ее нет. Может, ее подружки уговорили, и она передумала? Кто я для нее? Так, случайное пьяное знакомство в баре.

Не бывает долго и хорошо. Бывает долго и херово – это вероятнее всего.

В замочную скважину кто-то пытается вставить ключ. Вставляет – достает. Вставляет с усилием, со скрежетом вынимает.

– Да, кто там?! – кричу. – Открыто.

В дверь вваливается Полторашка.

– Ну и что это за ерунда? Замки, Аньк, для того, чтобы ими запирались, – надо мной склоняется хохочущая детская мордашка. – Эй, ты чего без настроения?

Я встаю и крепко прижимаю к себе гнома в розовой ветровке.

– Кажется, меня сегодня трахнула реальность.

– Шеллак мне на ноготочки! Ты хоть предохранялась? – она чихает, не останавливаясь. Ей нравятся ее же пошленькие шуточки, все розовое и я.

– Ты же поняла, что я не по тыковкам? – сообщает она, не разжимая объятий. И опять чихает, смеясь над своим контекстом.

Я плачу и киваю.

– Ух, ты! Что это у тебя? Татуля? – отстранившись, смотрит на меня Полторашка.

Я опять киваю:

– Решила сделать себе памятный подарок.

– Мне нравится, – она внимательно присматривается к раздраженной иглой коже на скуле, где тонким шрифтом красуется «baby girl».

– Правда? – уточняю я.

– Конечно! Ты моя девочка… – Полторашка крепко обнимает меня. – Еще что-нибудь?

Я качаю головой, всхлипнув от обиды, свободы и счастья.

– Тогда я должна тебе кое-в-чем признаться, – Полторашка виновато смотрит на меня.

– Историю про маму я уже слышала, – улыбаюсь я, но понимаю, здесь явно не до смеха.

ОН 1

Надо сменить рингтон с этого писклявого на «Раммштайн» или на «Полет шмеля» какой-нибудь…

Сложно угадать утреннее настроение. Хотя, что тут угадывать. Вид на Нижний Новгород из окна облезлой хрущевки Сормовского района ужасен под любую музыку в любое время. Хватаю мобильник: «ААА!» – безумная боль простреливает кисть.

– Ты чего шумишь? – в проеме комнаты появляется среднего роста сухопарый мужчина.

– А ты чего так рано встал, пап?

– Последнее время совсем не спится, – признается отец, присаживаясь рядом на диван.

– Препараты принимал?

– Принимал-принимал. Что у тебя с рукой?

– Как будто защемило.

– Перевяжи эластичным бинтом. И не нагружай, – пошлый контекст считывается по его ухмылке. – В аптечке есть. Завтракать будешь?

– Ес, – я улыбаюсь отцу, а самому хочется выть. И не только из-за руки.

– Пойду лягу. Чего-то тяжело. Завтрак на столе, – папа кладет ладонь на мою голову, на миг прижимается к ней лбом, словно передавая мне немного своей заботы и тепла.

Отец был резан и не раз. Так сложилась его судьба. Началось, думаю, с перерезанной пуповины, потом резал вены от неразделенной любви, после налетел на нож в разборке с ворами, а затем его резали хирурги – опухоль. И теперь вот он снова оказался под ножом, но уже из-за онкологии. Так вот всю жизнь на острие. Оттого, думается, отец все особенно тонко чувствовал. Еще полгода назад этот старик с высушенным лицом выглядел иначе, подмигивал девятнадцатилетним девчонкам и давал фору всякому на любовном поприще. Но шесть месяцев изнуряющих операций, терапий и восстановления состарили его лет на тридцать. Некогда густая шевелюра поредела от химии и облучения. Психанув, недавно он состриг эти остатки до белого черепа. Кожа пожелтела.

Грохот сверху, как по часам – соседи никогда не вели спокойной жизни. И утро всегда начиналось с их истерик, скандалов, боя посуды, стука падающих стульев.

Верзилу-соседа вечно что-то не устраивает. Он живет с заранее запасенным раздражением на все.

Мы сначала ждали уголовщины – что он зарежет свою сожительницу или прибьет. Но баба – его жена в смысле – обладала на удивление терпеливым характером и все невзгоды переносила стойко.

Если вслушаться в их дебаты, а это именно общение на равных, то зачастую именно она бывала зачинщиком потасовок, оскорбляя вспыльчивого и неуравновешенного деспота, обзывая его аутистом, трухлявым, королевой уебанов или (это шедевр) Новодворской. Новодворской он бывал в тех случаях, когда нужно описать обломанный им кайф. А удовольствие у них по сути было одно – напиться.

Процесс получения удовольствия прост. Включается на репите один и тот же сценарий: супруги пьют, закусывают, звенят посудой, орут песни. В какой-то момент кто-то из них чувствует себя чем-либо обделенным – и дает в бубен сотрапезнику. Начинается ор, скандалы часов до двух ночи. Затем наступает тишина – до будильника.

При всей своей синей зависимости эти люди обязательны. За полгода, что мы живем здесь, никто из них ни разу не проспал на работу. Обычно мы пересекаемся с ними в подъезде. Такие рандеву всегда отвратительны.

…Никогда так рука не болела. Тупая ноющая боль. Как будто засунул ее в мясорубку, а затем передумал и достал – но уже обрубок.

Год назад отца начал мучить жуткий кашель. Он обычно выкуривал по две пачки «Явы» – как тут не закашляешь?

Пневмония – заключили специалисты из клиники. И пять месяцев мы лечили от нее отца. Состояние только ухудшалось. Если бы не его упертость, то мы бы давно поехали в столицу и обнаружили причину его недомоганий. Надо сказать, что папа очень трудолюбивый человек. И оставлять бизнес на партнера из-за какого-то кашля ему не хотелось. Но пришлось. Через несколько месяцев один умный врач сказал: «У вас рак. Точка». И закрыл мед карту.

Мы продали роскошную квартиру в самом престижном районе Нижнего Новгорода, четыре машины, участок в двадцать соток с домом на триста восемьдесят квадратных метров – и это было не наше решение. Едва отец заболел, его вторая жена быстро сделала вывод: «Хватит с меня разочарований». Подала на развод, параллельно иск в суд на раздел имущества. И за очень короткие сроки отхапала половину.

Под общий шумок партнер, понимая, что нам некогда будет гоняться за ним, перетянул всех клиентов в свою новую фирму.

Я стараюсь его не вспоминать – мой «Ягуар XE» цвета восходящего солнца над Японией 2019 года, с потрясающей акустикой «Меридиан Саунд». Сама природа говорит через его динамики: четыре высокочастотных в алюминиевом корпусе, два среднечастотных в полипропиленовом корпусе, четыре низкочастотных, три коаксиальных средних частот и, конечно, через сабвуфер с резиновым подвесом в 250 мм. От такого звука трусики с моделей слетают сами, а мопсы от неожиданности подпрыгивают на месте. Мой «Яга» крался на катках девятнадцатого радиуса, как кошка, прищурившись хищной оптикой. Проводя рукой по дорогой коже обивки «Дакота», я ощущал себя избранным.

Мой «Ягуар» ушел за бесценок месяц назад. И теперь каждый день я держусь за облезлые поручни рейсового автобуса, где пахнет вовсе не шиком. И мой мнимый престиж остался во вчерашнем дне.