Счастливые камни моего деда. Литературное наследие П. И. Ратушного

Но не царские деньги, не медные гривны были её основным капиталом, – искусство рабочих было её золотым фондом.

Вот имена первых ее рабочих, присланных из Петергофской фабрики сюда в помощь прежде работавшим:

Мастер Семен Ваганов.

Подмастерья Филипп Тупылев и Сидор Кузьмин.

Ученики Лаврентий Морозов и Степан Солонин.

И камнетес Гаврило Белозёров.

В документах, к сожалению, не сохранилось указаний на фамилии рабочих, рожденных на Урале и пришедших на новую фабрику из шлифовальных мельниц, существовавших ранее. Но фамилии Солониных, Белозёровых, Морозовых встречаются и в ведомостях на жалованье рабочим не только в XVIII веке, но и в веке XIX. Это были уже дети и внуки рабочих – петергофцев.

III

Фабрике нужно было сырьё. Ей нужны были самоцветы. [11]

Кто же были первые на Урале горщики – искатели камней? Они же были, конечно и первыми камнерезами: труд тогда был еще не разделён, это доказывают материалы о мастере Брагине.

И этот вопрос, к сожалению, не ясен. В Свердловском областном архиве хранится «инструкция отправленному для осмотра прежде найденных и сыску вновь в Оренбургской губернии и в Екатеринбургском ведомстве мраморных, агатовых, хрустальных и других родов цветных каменьев господину генерал-майору Якову Даненбергу». Дата – 22 марта 1765 года.

Даненбергу вменялось в обязанность находить не только «штуки годные по великости», но и такие, которые «могут быть употребляемы и не в знатное употребление». А для сего надо было, чтобы «не только распубликовано, но где за нужное признано будет через нарочных ласковыми и склонными поступками объявляемо было, дабы тамошние жители, какого бы звания ни были, ежели знают или сыщут хорошие каменья разных видов, во употребления годные, объявляли о том – вам или в упомянутых канцеляриях, а в прочих местах находящимся командирам, кому где поблизости способные…»

После проверки объявлений о находках Даненберг обязан был «чинить объявителям вознаграждения». При одном, однако, условии: «чтобы его императорского величества интересу траты не было» [12]

Таковы скудные официальные сведения об одной из первых разведывательных по самоцветам партий. О более ранних партиях имеются ещё более скудные сведения. Однако и до Даненберга разведчики работали. И работали не за свой страх и риск, а, за счёт государства.

В архиве Е. Н. Короткого вскользь упоминается о так называемом «Бурзяновском возмущении». Произошло оно в конце сороковых годов XVIII века, т. е. лет за 25—30 до экспедиции Даненберга.

В Бурзяновской волости, населенной башкирами, появился камнетёс Брагин «с человеки». Он приехал разведывать нахождение мраморов. Брагин, видимо, был человеком «не сведущим в мраморах», потому что он заставлял башкир добывать и обтёсывать… глыбы кварца! Конечно, потом эти глыбы браковались. От тяжкой и бесполезной работы башкиры возмутились и убили Брагина. В результате несколько десятков селений и деревень башкиров оказались преданными, огню и уничтоженными до тла. Несколько сот башкирских женщин и девушек были отведены в рабство. Долго помнили башкиры «добычу мраморов» и не один десяток лет беспокоили русских колонизаторов набегами…

Но и сороковые годы – не начало государственных разведок камня, потому что и Рейнера и Рефа правительство посылало на Урал «разведывать и сыскивать разных видов каменья, в употребление годные». Но как они «разведывали и [13] сыскивали», об этом мало известно, так как еще не найдены соответствующие документы.

Во всяком случае типично, что ценные находки самоцветов и поделочных камней исходили не от казенных разведывательных партий, а от рядовых крестьян и работных людей.

И здесь, по существу, пальма первенства принадлежит не государственной власти, а подневольным в то время низам.

Малиновая шерла, альмандины, топазы – все это было найдено на Урале случайными в горном деле людьми. Интересно, что это наблюдалось не только у нас на Урале, в России, но и во всем мире.

Знаменитый сапфир в ожерелье Марии Антуанеты случайно найден был в Бразилии бедняком крестьянином.

Не горщиком Гальфеном был представлен во французскую академию знаменитый буроватый алмаз, | становившийся от нагревания бледно-розовым.

В 1622 году в Голконд приехал англичанин Метгольд. О знаменитых приисках алмазов в окрестностях Пэнна он услышал такую историю. Пастух нашел блестящий камушек. Не зная ему цены, он променял его на некоторое количество пшена. Новый владелец таким же образом отдал его своему знакомому и т.д., пока, наконец, алмаз не попал в руки сведущего человека.

В Европе, Азии, Африке, Австралии – всюду ценные находки россыпей самоцветов впервые были сделаны случайными людьми. [14]

На Урале они сделаны были очень давно. Известный минералог профессор Ферсман в I томе своих трудов отдельные находки изумруда на Урале относит ко временам Бориса Годунова, т. е. к концу XVI и началу XVII века. Топазы были найдены на Урале в начале XVIII века. Во всех источниках, которые говорят о работе первых официально известных гранильщиков – Рефа и Рейнера, – упоминаются изделия из твердого камня «томпаза» – не дымчатого, но прозрачного.

К сожалению, имена первых горщиков пока неизвестны. Нельзя же назвать горщиком Василия Дедюхина, который нашел топаз в животе пойманной рыбы.

Легенды же, существующие на Урале, о первых горщиках тоже не говорят ничего конкретного.

Все они сводятся к одному: в глухом месте, где не ступала еще нога человека, случайно найдены россыпи топазов, альмандинов, шерлов… Нашедший не знал ценности находки и выгоды не получил.

IV

Царское правительство посылало на Урал экспедиции, которые никак не могли обнаружить ничего путного, и одновременно крестьяне, не ведающие ценности находок, обнаруживали то жилы топаза, аметиста, альмандина, то залежи мрамора, яшмы. [15]

Этими случайными находками питалась Екатеринбургская гранильная фабрика. Этими случайными находками жили и гранильщики, работавшие не на фабрике, а у себя дома – гранильщики – кустари.

Изумруд – один из первых драгоценных камней, которые узнал человек. Об изумрудах рассказывает Геродот. Аппий сообщает, что в Египте существовала колоссальная статуя Сераписа, выточенная из изумруда. Перстни с изумрудами находят в гробницах египетских фараонов. Огранённые изумруды находили и возле Минусинска, в курганах, давность которых исчисляется тысячелетиями. Иногда на изумруде гравировали. Известна, например, на изумруде гравюра IV – V века нашей эры. На гравюре этой изображена душа, увлеченная страстями.

На Урале поисками изумрудов занимались все разведывательные партии с иноспециалистами во главе. Но никто из них месторождения изумрудов найти не умел.

Так длилось более ста лет.

В конце января 1831 года крестьянин Белозерской волости Максим Кожевников пошел в лес поискать смолья. С ним пошли ещё двое крестьян. По правой стороне речки Токовей они стали искать подходящих деревьев. Максим находил то пни, то валежник, не годные для выгонки смолы. Максим шел впереди товарищей. Но вот он наткнулся на вывороченное бурей дерево. Между корнями [16] он увидел нечто блестевшее на солнце, что никак не походило на искры снега. Вернее всего, это были какие-то камушки. Максим присмотрелся: к корням пристали небольшие кристаллики. Они били красивого зеленого цвета и совсем прозрачные. Максим любовался ими и не знал, стоит ли их брать. В это» время подошли к Максиму и его товарищи. Они, видимо, знали о самоцветах больше, чем знал Максим.

– Это аквамарины, – сказали они Максиму, – большую цену имеют… Рубля два каждый стоит…

Максим и товарищи порылись в корнях и насобирали каждый по горсти кристаллов.

Довольные, крестьяне отправились в Екатеринбург. Там они предложили эти камни гранильщикам. Но, видимо, и гранильщики не знали, какая ценность им попала в руки, потому что слух о красивых, темно-зелёной воды аквамаринах вскоре распространился по Екатеринбургу и дошел, наконец, через услужливых служащих до командира гранильной фабрики Коковина.

Коковин приказал доставить ему эти камушки. Увидев их, Коковин сразу понял, что перед ним изумруды.

Тотчас же было наряжено следствие, – кто купил, у кого, где продавшие…

Через несколько часов Максим Кожевников вёл партию рабочих, с Коковиным во главе, к месту находки. [17]

О том, что случилось с Максимом позже, достоверных сведений нет. Одни уверяют, что Максима наградили рублём, другие, – что Максим, после этого закаялся искать камушки.

Зато доподлинно известно, что Коковину находка пришлась по душе.

В «Географическом и статистическом словаре Пермской губернии» (изд. 1873 г.) Н. Чупин рассказывает, что Коковин с рабочими «несколькими шурфами тут дошли до слюдяного сланца, содержащего изумруды, и нашли несколько довольно хороших кристаллов. Огранив один из них для опыта на фабрике, Коковин отправил его в Петербург, в императорский кабинет. Столичные ювелиры подтвердили, что это изумруд».

С тех пор на месте находки были учреждены изумрудные копи, а в Петербург время от времени посылались партии изумруда.

Как известно, в конце концов, Коковин, кравший лучшие кристаллы и сбывавший их за границу, был отдан под суд и умер в тюрьме.

С 1837 года добыча кристаллов на копях сокращается, и в 1852 году её прекращают за невыгодностью. Лет через 10 её пробуют возобновить, но горному начальству кажется это напрасным трудом.

Новый командир Фабрики инженер-подполковник Миклашевский в 1862 году писал об изумрудных копях: [18]

«Две дороги ведут из Екатеринбурга к изумрудным копям: одна через Березовский и Пышминский завод, другая по Сибирской дороге на деревню Белоярскую и в сторону. Всё пространство, начиная от Пышминского завода до изумрудных приисков – 40 верст – покрыто сплошным лесом, рядом небольших ключей, горных речек и, главное, болотами, которые не просыхают в самые жаркие летние дни. Оттого переезд этого пространства, даже в лучшее время года, чрезвычайно труден, а во время летних дождей возможен только верхом. Кроме того, по случаю часто свирепствующих ветров в этой местности, проезжая тропа совершенно заваливается деревьями, и много стоит трудов, чтобы расчистить её после бури.

Дорога из Белоярской деревни была довольно доступна в прежнее время, когда работы на изумрудных приисках велись в больших размерах, но теперь мосты и гати, устроенные прежде через болота, сгнили или снесены весенней водой, и поэтому дорога эта сделалась совершенно непроходимой. Возобновление же её потребовало бы больших затрат…»