Учитель музыки

– Ну-ну, – покривилась консьержка и строго сказала: – Ты не очень-то распоясывайся, голубушка. Чтобы не как прошлый раз.

– Хорошо, – смиренно произнесла Линда, а вся поза её говорила о признании какой-то вины, известной только ей да консьержке. Ну, пожалуй, ещё неизвестному Якобу Скуле, с которым все почему-то путали Эриксона.

– Как вы, господин Скуле? – продолжала между тем консьержка, обращаясь уже к нему. – Отошли после вчерашнего? Уж не знаю даже, как я умудрилась втащить вас наверх.

– Втащить меня? – опешил Эриксон. – Наверх?

– Да полно вам, – рассмеялась фру Винардсон, – не прикидывайтесь дурачком. Хотя, я, пожалуй, готова поверить, что вы ничего не помните – уж очень вы набрались давеча.

– Ах вот как! – воскликнула Линда и шутливо, но тем не менее чувствительно, дёрнула его за ухо. – Так ты вчера надрался, кутила ты этакий?

– Ещё как надрался, – подхватила консьержка. – На ногах не стоял. Пришлось взвалить его на спину и тащить на второй этаж – это мне-то, женщине, да в моём-то возрасте. А ещё в крови вся измазалась – вот, другой халат пришлось надеть нынче, домашний.

– В крови? – с тревогой в голосе воскликнула Линда и бросилась осматривать лицо Эриксона. Её грудь при этом соблазнительно прижималась к его груди. От неё пахло живой и подвижной молодостью, маскарадом и немного – похотью. – Ты дрался? Тебя поколотили? Где болит? Не молчи!

Эриксон и сам растерялся. Он понятия не имел, о какой крови говорила грузная консьержка.

– Да с ним-то всё в порядке, – успокоила фру Винардсон. – Я его в комнате сразу и осмотрела. Раздела до трусов, так что ни одной царапины не упустила бы. Только ни одной царапины у него и не было. Я тогда переодела его в домашнее, а грязную одежду отдала прачке.

– До трусов… – прошептала Линда, и даже под краской стало видно, как она побледнела.

– Да ладно ты, – усмехнулась фру Винардсон, услыхав её шёпот. – Больно мне нужны были эти телеса, – она кивнула на Эриксона. – У меня в моё время такие самцы были, что твой учитель при них только свечником мог быть – у кровати подсвечивать.

Громовой хохот консьержки разнёсся по холлу, она покачала головой, отдавая дань своему юмору, и направилась в привратницкую, почтя разговор оконченным.

– У вас с ней что-нибудь было? – ревниво прошептала Линда и ущипнула Эриксона за ляжку.

Ему больше всего хотелось покончить со всем этим представлением, очутиться у себя дома, в кровати, и чтобы рядом, забросив на него ногу, посапывала Хельга, и чтобы бретелька ночной рубашки спала с её плеча, и одна великолепная грудь её приоткрылась, дразня желания.

– Да вы что? – воскликнул он. – С этой тушей? С этой бегемотихой в облезлом халате?

– «Вы»? – обиженно и с подозрением переспросила она. – С каких пор мы перешли на «вы»?

– Ладно, не стоит цепляться к словам, – поморщился он. – У меня голова трещит.

– Ну, если ты действительно так нализался вчера, как она рассказывает, то не мудрено, – усмехнулась Линда. И, прижимаясь к нему, добавила: – А я так хотела затащить тебя в постель сегодня… Прямо вот так, в этом дурацком костюме. Ты хотел бы трахнуть клоунессу, а? Ты ведь никогда ещё не трахал клоунесс?

Эриксон вынужден был признаться, что никогда.

– А в юности, – не отставала Линда, – ведь наверняка мечтал зажать какую-нибудь паяцку в углу и как следует потискать, а? А то даже и напялить её на свой стручок, нет?

– Да нет, – припомнил Эриксон. – Я никогда не любил клоунов. Я их всегда боялся почему-то. Ну, пока был маленький – точно боялся.

– Глупый, – констатировала Линда, прижимаясь к нему крепче. – Ну что, пойдём к тебе?

Он безвольно пожал плечами и стал подниматься по лестнице. А довольная Линда повисла у него на руке и то и дело тянулась поцелуем к его уху.

– Клоун, – произнёс сверху тот самый мальчишка. – Ничего себе!

– Привет, Йохан, – улыбнулась ему Линда.

– А-а, так это ты, – разочарованно произнёс Йохан, узнавая Линду по голосу. – А я думал, и правда – клоун.

Снова открылась дверь напротив. В проёме показался давешний старик, Пратке. Он уставился на Эриксона и «клоунессу» воспалённым взглядом, в котором сквозило негодование.

– Я вам не позволю! – произнёс он после минутного гневного молчания свою излюбленную фразу. – Никому не позволю.

Линда показала ему язык и дёрнула Эриксона за рукав:

– Эй, ну ты откроешь когда-нибудь?

А Эриксон с тревогой рылся по карманам в поисках ключа. Замок в двери стоял английский, и защёлкнув его десять минут назад, он даже не думал о том, как попадёт обратно. Собственно, обратно он и не собирался попадать.

– Кажется, я не взял ключ, – отозвался он.

Мальчишка сверху смачно плюнул. Плевок шлёпнулся буквально в паре сантиметров от ноги Пратке, который всё стоял у своей двери и грозил им пальцем. Словно усмирённый этим плевком, старик немедленно исчез в своей прихожей и прикрыл дверь, оставив узкую щель, через которую продолжал следить за Эриксоном и Линдой в один глаз.

– Придётся идти за ключом к Бегемотихе, – вздохнула Линда, мгновенно переняв определение, придуманное Эриксоном.

Тут он как раз достал из кармана пиджака целую связку ключей, как у заправского вора-домушника. Линда обрадованно захлопала в ладоши.

Минут пять потребовалось на то, чтобы методом тыка отыскать нужный ключ, и наконец доступ в квартиру был получен.

Линда чувствовала себя здесь совершенно по-свойски, как дома. Эриксон в какой-то момент подумал даже, а не была ли она женой неведомого Якоба Скуле. Пока он, кряхтя и боясь лишний раз резко повернуть голову, разувался, выключал в прихожей свет тусклой лампочки и брёл до гостиной, оказалось, что Линда уже в спальне, забралась в кровать.

– Эй, ну ты долго там? – позвала она. – Я изнываю от желания.

Эриксон послушно направился на голос, испытывая смешанные чувства, в которых сквозили и растерянность, и смущение, и испуг, и, признаться, некоторое щекотное волнение при воспоминании об упругости Линдиной груди.

– Надо найти где-нибудь аспирин, – сказал он, остановившись у двери в спальню. – Милая, я пойду поищу аспирин, у меня жутко болит голова.

– Ты как плохая жена, которая отказывает мужу в любовных утехах, – в голосе Линды звучала усмешка. – Отговариваешься больной головой.

– У меня действительно жутко болит голова, – произнёс он искренне. – После вчерашнего, просто невыносимо. Меня два раза вытошнило.

– Мне ты мог бы об этом и не рассказывать, – хохотнула Линда.

Эриксон даже не представлял себе, где в комнате учителя Скуле можно было бы найти аспирин. Пытался вспомнить, где у них с Хельгой хранятся таблетки, но не мог. Если у него болела голова, он просто просил лекарство, и Хельга приносила. Где жена его брала, он понятия не имел.

Он подошёл к платяному шкафу и уже совсем было хотел открыть его, но, потянув носом, учуял странный неприятный запах, доносившийся изнутри, и передумал открывать дверцу. Да и бумажка, удерживающая створки закрытыми, непременно выпала бы, и пришлось бы тогда возиться с ней.

Эриксон прошёл на кухню и принялся открывать навесные шкафы и выдвигать ящички стола. Ничего кроме нескольких жестяных банок, бутылки с какой-то жидкостью, десятка пакетиков растворимого кофе «три в одном», нескольких ложек, вилок и ножей там не было. Холодильник тоже оказался совершенно пуст, если не считать огрызка заплесневелого сыра и банки пива. Пива сейчас выпить было бы, наверное, неплохо, но его ждала в спальне Линда, поэтому он только облизнулся.

Таблетки обнаружились в туалете, в шкафчике над умывальником. Открыв шкафчик, Эриксон вдруг увидел в зеркале своё отражение.

«Зеркало! – пронзила его мысль. – Вот то, что мне нужно. Как же я раньше-то не сообразил».

Он всмотрелся и увидел себя. Себя, да, Витлава Эриксона, инженера известной строительной компании, того самого, которого знал едва ли не с самого рождения, перемены в чьей внешности наблюдал год за годом, и на чьем лице он с закрытыми глазами показал бы каждую родинку, каждый прыщик, каждую щетинку.