Мещане

– Так что я, спасая уже честь моего ведомства, внес за него, и внес довольно значительную сумму – понимаете?

– Понимаю, – проговорил Бегушев.

– Графу я, конечно, не напомнил об этом и только сухо и холодно объявил ему, что место это обещано другому лицу; но в то же время, дорожа дружбой Ефима Федоровича, я решился тому прямо написать, и вот вам слово в слово мое письмо: «Ефим Федорович, – пишу я ему, – зная ваше строгое и никогда ни перед чем не склоняющееся беспристрастие в службе, я представляю вам факты… – и подробно описал ему самый факт, – и спрашиваю вас: быв в моем положении, взяли ли бы вы опять к себе на службу подобного человека?»

– Очень хорошо сделали, что так прямо поставили Тюменеву вопрос; он, вероятно, и не знал этой проделки Хвостикова, – сказал Бегушев.

– А вышло, cher cousin[42 - дорогой кузен (франц.).], нехорошо!.. – продолжал генерал грустным голосом. – Ефим Федорович страшно на меня обиделся и, встретясь вскоре после того со мной в Английском клубе, он повернулся ко мне спиной и даже ушел из той комнаты, где я сел обедать; а потом, как водится, это стало отражаться и на самой службе: теперь, какое бы то ни было представление от моего ведомства, – Ефим Федорович всегда против и своей неумолимой логикой разбивает все в пух…

На этом месте генерал был отвлечен от своего разговора: принесли барбю с дымящимся соусом. При виде этого блага нечто вроде легкого радостного ржания послышалось из груди генерала. Он забыл в одно мгновение Тюменева, все служебные дрязги и принялся есть.

– Эта рыба, я вам говорю, как бархат мягкий, щекотит приятно во рту. А соус как вы находите?

– Хорош! – одобрил Бегушев.

– Изобретатель его я! – произнес генерал с гордостью, указывая на себя.

– Виват вам! – сказал Бегушев, улыбаясь.

Генерал потом обратился к стоявшему невдалеке гарсону.

– Французской публике нравится мой соус? – спросил он.

– Oui, monsieur! – воскликнул тот и с свойственной французам льстивостью объяснил, что весь Париж в восторге от этого соуса.

Генерал самодовольно улыбнулся.

– Но почему вы, – сказал ему Бегушев, – еще раз не написали Тюменеву или даже просто не подошли к нему и не спросили у него, за что он так сильно на вас рассердился?

– Ну, cher cousin, согласитесь, что это было бы очень щекотливо для моего самолюбия; кроме того, оказалось бы, вероятно, и бесполезно… мне вскоре потом рассказали… – Тут генерал приостановился как бы в нерешительности, говорить ли то, что он хотел говорить. – Но только, пожалуйста, чтобы это было entre nous[43 - между нами (франц.).], и не проговоритесь как-нибудь Тюменеву, – начал он. – Мне рассказали… вот уж именно, как справедливо говорят, что если где выйдет неприятность, так прежде всего надо спрашивать: какую тут роль женщина играла?.. Рассказали, что madame Мерова, дочь графа Хвостикова, которую, может быть, вы видали?..

– Видал! – проговорил Бегушев.

– Она очень хорошенькая и, главное, чрезвычайно пикантная, что весьма редко между русскими женщинами: они или совсем больные, или толстые… madame Мерова прежде была в интимных отношениях с Янсутским, которого вы тоже, вероятно, встречали в обществе?

– Встречал, – отвечал с презрительною улыбкою Бегушев.

– А кстати, он здесь, в Париже, и хотел сюда прийти завтракать со мной.

Бегушев нахмурился.

– Я не охотник до него! – произнес он.

– Я сам имел его прежде на очень худом счету; но вот, встретясь в Париже с ним, убедился, что он человек очень услужливый, расторопный… и все мне жаловался на madame Мерову – говорил, что она такая мотовка, что невозможно!.. Последнее время сотни тысяч она стала из него тянуть!

– Врет он все, негодяй! – воскликнул Бегушев. – Последнее время он не кормил ее даже!

Генерал был поражен.

– Pourquoi[44 - Почему? (франц.).] – спросил уж он по-французски.

– Черт его знает, pourquoi! Отделаться, видно, хотел от нее, – отвечал Бегушев.

– Скажите! – произнес генерал. – Но мне потом рассказывали, – прибавил он негромко, – что madame Мерова составляет предмет страсти Тюменева; вы слышали это?

– Слышал что-то такое, – проговорил Бегушев.

– И вы не придаете этому никакого значения большого?

– Совершенно никакого!

– Ну-с, а я вам на это скажу, что Ефим Федорович влюблен в эту дамочку до безумия, до сумасшествия!.. До дурачества… Это в Петербурге все знают и все говорят!

– До каких дурачеств? – спросил Бегушев.

– До разных!.. Делать можно многое; но, понимаете, приличие во всем! Еще Пушкин сказал: «Свет не карает заблуждений, но тайны требует для них!»[45 - «Свет не карает заблуждений, но тайны требует для них!» – строки из стихотворения Пушкина «Когда твои младые лета» (1829):Он не карает заблуждений,Но тайны требует для них,] А Ефим Федорович сделался очень неосторожен… причину его ссоры со мной, конечно, все очень скоро отгадали, и это бросило на него сильную тень… Потом… только опять умоляю, чтобы все это осталось между нами!.. Он живет теперь в Петергофе на одной даче с madame Меровой; их постоянно видят вместе на пароходе и на железной дороге; они катаются, гуляют вдвоем, а в Петергофе, как нарочно, нынешнее лето очень много поселилось сенаторов, членов государственного совета… все они знакомы с Ефимом Федоровичем и, встречая его с этой авантюристкой, удивляются, шокируются!.. Жена моя, которая тоже живет в Петергофе, просто в отчаянии и не знает, принимать ли ей Ефима Федоровича, или нет, когда он приедет к ней.

– Фу ты, боже мой, какая строгость! – воскликнул Бегушев. – Мало у вас этого в Петербурге!

– Без сомнения!.. Но Ефиму Федоровичу не следовало бы это делать; к нему как-то это нейдет! Жена моя, понимаете, никак не может помириться с этой мыслью и прямо мне пишет, что она ото всех людей ожидала подобного рода жизни, но не от Тюменева.

– Мало ли чего женщины ожидают и не ожидают от мужчин!.. – заметил не без намека Бегушев.

– Разумеется!.. Особенно жена моя, которая чересчур уж prude!..[46 - строга!.. (франц.).] – подхватил генерал и потом, после короткого молчания, присовокупил: – А что, мы не выпьем ли с вами бутылку шампанского? Я – русский человек, не могу без шампанского!

Бегушев не отказался.

– Шампанского! – приказал генерал гарсону.

– Frappe a la glace?[47 - Замороженного во льду? (франц.).] – спросил тот.

– Un tout petit peu![48 - Чуть-чуть! (франц.).] – отвечал генерал.

Шампанское подали, которое оказалось не frappe a la glace и очень плоховатого качества; но как бы то ни было, выпив его стакана два, генерал решительно пришел в умиленное состояние.

– Какие иногда странные мысли приходят в голову человека! Мне вот, сидя в этом маленьком кабачке, припомнилось, как мы с вами, cousin, служили на Кавказе и стаивали на бивуаках… Для вас, конечно, это было очень тяжелое время!

– Напротив, я никогда не был так счастлив, как тогда! – возразил Бегушев.

– И это возможно!.. Очень возможно!.. – согласился генерал. – Одна молодость сама по себе – и то уже счастье!.. Я после вас долго оставался на Кавказе, и вы оставили там по себе очень хорошую память; главное, как об храбром офицере!

– Что за особенно храбрый я был! – возразил Бегушев скромно.

– Очень храбрый!.. Товарищи и начальники ваши тогда искренно сожалели, что вы оставили военную службу, для которой положительно были рождены; даже покойный государь Николай Павлович, – эти слова генерал начал опять говорить потише, – который, надо говорить правду, не любил вас, но нашему полковому командиру, который приходился мне и вам дядей, говорил несколько раз: «Какой бы из этого лентяя Бегушева (извините за выражение!) вышел боевой генерал!..» Потому что действительно, когда вы на вашем десятитысячном коне ехали впереди вашего эскадрона, которым вы, заметьте, командовали в чине корнета, что было тогда очень редко, то мне одна из grandes dames… не Наталья Сергеевна, нет, другая… говорила, что вы ей напоминаете рыцаря средневекового!

Бегушев при этом поднялся.

– Куда же вы?.. Подождите Янсутского, все бы вместе день и провели, – останавливал его генерал.