Тюфяк

– Ой, Юлия Владимировна! Как вас можно ненавидеть? – Так, в горячности, – больше ничего. Извольте, я поговорю, только сначала сторонкой кой-что поразузнаю и сегодня же дам ответ. Вам бы давно ко мне прислать, – как вам не грех? Случилось этакое дело, а меня не требуете; вы знаете, как я предана вашему семейству – еще на днях получила от Владимира Андреича письмо: поручают старую коляску их кому-нибудь продать. До приятного свидания.

Выйдя от Бешметевых, Феоктиста Саввишна начала обдумывать свои действия во вновь предпринятом ею на себя подвиге. Она очень сожалела, что на этакий случай в городе нет Перепетуи Петровны, которая, рассердившись на племянника, все лето жила в деревне и даже на зиму не хотела приезжать в город, чтобы только не видеть семейного сраму, и которая, конечно бы, в этом деле приняла самое живое участие и помогла бы ей уговорить Павла. Но делать нечего. Сваха отправилась к Лизавете Васильевне: лично самой говорить Павлу она считала и неудобным и бесполезным.

Масуровой только что перед приходом Феоктисты Саввишны рассказала горничная, что случилось у Бешметевых. Она встревожилась и хотела послать за братом.

– Матушка, что это у ваших-то наделалось? – начала прямо Феоктиста Саввишна. – Я сейчас от них, Юлия Владимировна в слезах, Павел Васильич огорчен, – и не видала его. Говорят, он совсем хочет уехать в деревню, а супругу оставить здесь. Сами посудите – ведь это развод, на что это похоже? Мало ли что бывает между мужем и женою, вы сами по себе знаете. А ведь вышло-то все из пустяков. Вчерась поехала кататься с этим вертопрахом Бахтиаровым.

Лизавете Васильевне было очень неприятно, что происшествие это знала уже и Феоктиста Саввишна, но делать было нечего.

– Я ничего хорошенько не слыхала, – отвечала она, – это, верно, какие-нибудь пустяки.

– Какое, матушка! Я сейчас от них, – возразила Феоктиста Саввишна, – Юлия Владимировна со слезами просила меня пересказать вам. «Вы знаете, говорит, как я люблю и уважаю сестрицу; я бы сама, говорит, сейчас к ней поехала, да не могу – очень расстроена. Попросите, чтобы она поговорила брату не делать этого. Ну, уж коли ему так хочется ехать в деревню, можно ехать вместе».

– Если брат думает ехать в деревню, то, конечно, поедет с женой, – отвечала Лизавета Васильевна.

– В том-то и дело, что хотят ехать одни; это-то и беспокоит Юлию Владимировну. Пошлите-ка за ним, родная, да поговорите с ним. Я бы ему сама сказала, да мое дело стороннее, как-то неловко. Я вот хоть тут за ширмами посижу, а вы ему поговорите.

– Когда же он хочет ехать?

– Да сегодня в ночь или завтра утром.

Лизавете Васильевне самой хотелось видеться с братом, но только без Феоктисты Саввишны. С другой же стороны, она знала, что госпожу Пономареву отклонить от какого бы то ни было дела, в котором она уже приняла участие, не было никакой возможности, а потому ограничилась только тем, что отослала сваху в мезонин к детям и тотчас же послала за братом. Прошел час, другой, третий – Павел не являлся. У деятельной Феоктисты Саввишны недостало терпения дожидаться, и потому она, отправившись, куда ей было нужно, обещала вечерком непременно забежать.

Часу в третьем пришел Павел.

Несколько минут брат и сестра молчали.

– Ты, братец, поссорился с женой? – спросила, наконец, Елизавета Васильевна.

Павел молчал.

– Ты не огорчайся, друг мой, – мало ли что бывает в семействе? Я с моим благоверным раза три в иной день побранюсь. Правда ли, что ты хочешь один ехать в деревню?

– Да, я сегодня в ночь еду.

– Один?

– Один.

– Не делай, братец, этого – это грех. Ты мужчина – должен быть великодушен.

– Я могу великодушно простить слабость, но никогда – порок.

– Но отчего же прощает мне мой муж?

– Какое сравнение!

– Одно и то же. Я также любила другого человека.

– Не говори мне этого, Лиза. Ты ангел.

– Хорошо, я не буду говорить, только дай мне слово ехать с ней вместе в деревню. Как хочешь понимай ее сам, но общественно ее бесславить ты не имеешь права, потому что сам женился на ней против ее воли.

Последние слова, кажется, очень поколебали решимость Павла.

– Мне трудно с ней жить, Лиза. Я теперь ее очень хорошо понял и больше не могу ее любить.

– Не говори, брат, – все время. Ты прежде ее любил, теперь не любишь, а после опять будешь. Так же и она прежде тебя не любила, а теперь полюбит. Поверь, мой друг, в браке связует нас бог, и этими узами мы не можем располагать по собственному произволу.

– Лиза, вели мне дать вина, мне очень грустно, – прервал вдруг Павел.

Лизавета Васильевна посмотрела с удивлением на брата и велела, впрочем, подать вина. Бешметев залпом выпил целый стакан.

– Целый год я приносил этой женщине жертвы, – начал он, – целый год она ничего не видела и не понимала; даже теперь, я уверен, она не раскаивается, а вот еще ты хочешь, чтобы я принес ей новую жертву.

– Не для нее, брат, но для меня – я тебе советовала жениться, и на моей совести ваше счастье.

– Я действительно неправ, – продолжал Павел, – что женился наобум, не понимая ничего; но теперь я ее знаю. Вот что она такое, выслушай меня, Лиза: она необразованна, дурного характера, не любит, даже терпеть не может меня и, тяжело сказать, развратна. Должен ли я жить с ней?

– Должен. Мало этого, ты должен ее исправить: на твое попечение она отдана богом. Еще раз прошу тебя – прости ее и не оставляй.

– Изволь, Лиза, но только здесь я не могу оставаться: мне стыдно стен.

– И не оставайтесь, сегодня же поезжайте в деревню.

– Но я не могу с ней говорить.

– И не говори. Я ей напишу или велю сказать. Когда ты думаешь выехать?

– Завтрашний день.

Брат и сестра расстались.

Не более как через полчаса после ухода Павла явилась к Лизавете Васильевне Феоктиста Саввишна и, к удивлению своему, услышала, что у Бешметевых ничего особенного не было, что, может быть, они побранились, но что завтра утром оба вместе едут в деревню. Сваха была, впрочем, опытная женщина, обмануть ее было очень трудно. Она разом смекнула, что дело обделалось, как она желала, но только от нее скрывают, чем она очень оскорбилась, и потому, посидев недолго, отправилась к Бешметевой.

– Ну вот, матушка, дело-то все и обделалось, извольте-ка сбираться в деревню, – объявила она, придя к Бешметевой. – Ну уж, Юлия Владимировна, выдержала же я за вас стойку. Я ведь пошла отсюда к Лизавете Васильевне. Сначала было куды – так на стену и лезут… «Да что, говорю я, позвольте-ка вас спросить, Владимир-то Андреич еще не умер, приедет и из Петербурга, да вы, я говорю, с ним и не разделаетесь за этакое, что называется, бесчестие». Ну, и струсили. «Хорошо, говорят, только чтобы ехать в деревню».

– Я, пожалуй, в деревню поеду, – отвечала Юлия, которая сама чувствовала, что в городе ей оставаться не так-то ловко, тем более что может встретиться с ужасным Бахтиаровым. – Видели вы мужа? – спросила она.

– Как же, грустный такой: он ведь вас очень любит. Что, он теперь дома?

– Кажется, дома.

– А вот я с ним поговорю. – С этими словами Феоктиста Саввишна отправилась в комнату Павла.

– А вы в деревню изволите собираться, Павел Васильич, – надолго ли, отец мой?

– Не знаю.