Боярщина

– Что с тобою, Анета? – спросил он.

– Я дурно спала, – отвечала Анна Павловна слабым голосом.

– Ты на себя непохожа, – продолжал Эльчанинов, вглядываясь ей в лицо. – Что с тобою?

– Я ночью думала: что если ты меня разлюбишь, покинешь?..

– К чему эти мысли, ангел мой?.. Я люблю тебя и буду любить! – отвечал довольно холодно Эльчанинов.

Анна Павловна не могла долее скрывать мучительной для нее мысли. В невыносимом волнении упала она головой на колени Эльчанинова и зарыдала.

– О, не покидай меня! – вскричала она. – Я вижу, ты скучаешь со мною?.. Я тебе в тягость?.. Ты разлюбил меня?..

Этого сильного движения отчаяния и мольбы, которые сверх обыкновения обнаружила Анна Павловна, слишком было достаточно, чтобы снова хоть на некоторое время возбудить в Эльчанинове остывающую страсть. Он схватил ее в объятия.

– Мне разлюбить тебя! Когда моя жизнь, мои надежды, вся моя будущность сосредоточены в тебе! Оттолкнуть тебя!.. О господи!.. Скорей я сделаюсь самоубийцею!.. Anette! Anette! И ты могла подумать?.. Это горько и обидно!.. Откуда пришли тебе эти черные мысли?..

– Ты был все это время печален и задумчив! – говорила, несколько успокоившись, молодая женщина.

– Задумчив?.. Да знаешь ли ты, о чем я думал? – начал Эльчанинов. – Я думал о тебе, о твоей будущности, думал, как бы окружить тебя всеми удобствами, всеми благами жизни, думал сделать себя достойным тех надежд, которые ты питаешь ко мне. А ты меня ревнуешь к этим мыслям?.. Это горько и обидно! – И он снова обнял ее и посадил с собою на диван.

– Прости меня, – сказала Анна Павловна, – ты был задумчив, и я подумала…

– Подумала… Вот как вы, женщины, дурно знаете нас. Но ты не должна быть похожа на других. Наша любовь ни с кем ничего не должна иметь общего: из любви ко мне ты должна мне верить и надеяться; из любви к тебе я буду работать, буду трудиться. Вот какова должна быть любовь наша!

Говоря это, Эльчанинов не лгал ни слова, и в эти минуты он действительно так думал; в голосе его было столько неотразимой убедительности, что Анна Павловна сразу ему поверила и успокоилась. Во весь остальной день он не задумывался и говорил с нею. Он рассказывал ей все свои надежды; с восторгом описывал жизнь, которую он намерен был повести с нею в Петербурге. Вечером пришел Савелий. Лицо его было мрачнее обыкновенного; он молча поклонился и сел.

– На меня сегодня поутру рассердилась Анна Павловна, – сказал Эльчанинов.

Савелий посмотрел на Мановскую.

– За что-с? – спросил он.

– За то, что я иногда задумывался.

Савелий ничего на это не сказал.

– Тогда как, – продолжал Эльчанинов, как бы стараясь оправдаться перед приятелем, – я и задумывался о ней самой, об ее будущности.

– Что же вы думали об их будущности? – сказал Савелий и потупился.

Эльчанинов несколько замялся; впрочем, после минутного размышления, он начал:

– Во-первых, я думал о моей службе в Петербурге. Я буду получать две тысячи рублей серебром, эта верно, – граф сказал. И если к этому прибавить мои тысячу рублей серебром, значит, я буду иметь три тысячи рублей – сумма весьма достаточная, чтобы жить вдвоем.

Что-то вроде улыбки пробежало по лицу Савелья, но Эльчанинов, увлеченный своею мыслью и потому ничего уже не замечавший, что вокруг него происходило, продолжал.

– Как это будет хорошо! – воскликнул он. – А тут, бог даст, – прибавил он, обращаясь к Савелью, – и вы, мой друг Савелий Никандрыч, переедете к нам в Петербург. Мы вам отведем особую комнату и найдем приличную службу. Что, черт возьми, губить свой век в деревне?.. Дай-ка вам дорогу с вашим умом, как вы далеко уйдете.

Савелий опять ничего не отвечал. Видимо, что ему было даже досадно слушать этот вздор.

– Мне бы с вами надобно переговорить, Валерьян Александрыч! – сказал он после минутного молчания и сам встал.

– Что такое? – спросил Эльчанинов, уже нахмурившись.

– По одному моему делу, – отвечал Савелий, показывая головой на зало.

«Ну, старые песни», – подумал Эльчанинов, и оба приятеля вышли.

– Вчера я был на почте, – начал Савелий, – и встретил там человека Мановского. Он получил письмо с черною печатью. Я, признаться сказать, попросил мне показать. На конверте написано, что из Кременчуга, а там живет папенька Анны Павловны. Я боюсь, не умер ли он?

– Если он и умер, я в этом совершенно не виноват. Что же мне делать? – отвечал Эльчанинов, пожав плечами.

– Вы прикажите по крайней мере, чтобы оно не дошло как-нибудь до Анны Павловны.

– Дойти до Анны Павловны оно никоим образом не может. Я давно так распорядился, чтобы собаки из Могилок сюда не пускали.

– Да вы ведь так только это говорите! А тут смотришь… – проговорил Савелий и, не докончив фразы, ушел вскоре домой.

– О чем с тобою по секрету говорил Савелий Никандрыч? – спросила Анна Павловна.

– Хлеба у меня взаймы просил; бедняк ведь он ужасный! – отвечал Эльчанинов.

– Он очень добрый и хороший человек, – сказала Анна Павловна.

– О, это идеал честности и благородства! – отвечал Эльчанинов и потом, обняв и прижав к груди Анну Павловну, начал ей снова говорить о службе, о петербургской жизни.

Анна Павловна тоже была счастлива, потому что единственный друг ее любил ее по-прежнему.

Проснувшись на другой день, Эльчанинов совершенно забыл слова Савелья о каком-то письме и поехал в двенадцать часов к графу. Анна Павловна, всегда скучавшая в отсутствие его, напрасно принималась читать книги, ей было грустно. В целом доме она была одна: прислуга благодаря неаккуратности Эльчанинова не имела привычки сидеть в комнатах и преблагополучно проводила время в перебранках и в разговорах по избам. Кашель и шаги в зале вывели Анну Павловну из задумчивости.

– Кто там? – спросила она. Вместо ответа послышались снова шаги. Анна Павловна вышла.

– Здравствуйте, матушка Анна Павловна! Еще привел бог вас видеть, – говорил могилковский Сенька, подходя к руке ее.

Анна Павловна вся побледнела.

– Что тебе надобно? – сказала она испуганным голосом.

– Барин прислал вам письмо, – отвечал Сенька я подал ей большой конверт.

– От кого? – говорила Анна Павловна, принимая дрожащими руками конверт.

– Не знаю, сударыня-матушка, вчерась я барину привез с почты, не знаю.

– Благодарю, – сказала Мановская, стараясь скрыть беспокойство. – Вот тебе, – продолжала она, взяв синенькую бумажку из брошенного бумажника Эльчанинова, – вот тебе.

Сенька взял ассигнацию, поклонился и ушел. Анна Павловна вошла в гостиную. Тайное предчувствие говорило ей, что письмо было для нее роковое. Она едва имела силы разломить печать. Из конверта выпали два письма. Одно из них было от мужа, другое написано женской рукой. Анна Павловна схватила последнее и быстро пробежала глазами, но болезненный стон прервал ее чтение, и она без чувств упала на пол, и долго ли бы пробыла в этом положении, неизвестно, если бы Эльчанинов не вернулся домой. Увидев Анну Павловну одну без чувств, он сначала не мог сообразить, что такое случилось, и стал кликать людей. Старуха-ключница, прибежавшая на его зов, переложила бесчувственную Анну Павловну на постель и стала на нее брызгать водою с камушка, думая, что барыню кто-нибудь изурочил. Эльчанинов, как полоумный, вошел в гостиную. Ему попались на глаза письма. Вспомнив тут о предостережениях Савелья, он схватил их и прочитал.