– А вам еще хочется, чтобы вас полюбили? – спросила Софи.
– Очень!.. очень!.. – отвечал почти с азартом Евсевий Осипович. – Вл мне есть что-то нестареющееся; как говорится: стар да петух, молод да протух – пониме?
– Как не пониме, – сказала Софи.
Евсевий Осипович умел на все тоны говорить: и тоном ученого человека, и государственного мужа, и просто русского балагура.
– Здесь, вероятно, охотницы найдутся, – сказала Софи.
Старик начал ее уж искренно забавлять.
– Что ж найдутся?.. У нас ведь тоже, мать, рыло есть: разберем, что барское, что хамское… давай нам настояшего!.. Вот этакая бы, например, прелесть, как ты, полюбила, – распоясывай, значит мошну на все ремни!
– Я? – спросила Софи и захохотала.
– Все бы отдал, всего бы именья наследницей сделал! – продолжал Евсевий Осипович, как бы не слыхав сделанного ему вопроса.
Софи пожала плечами.
– Я, дядюшка, не торгую моими чувствами, – сказала она, явно обидевшись.
Евсевий Осипович нахмурился.
– У вас их и не торгуют, а хотят заслужить их…
Софи грустно усмехнулась.
– Очень уж вы меня, дядюшка, дурно третируете, – произнесла она.
Лицо Евсевия Осиповича окончательно приняло злое выражение.
– Я третирую и третировал вас, – начал он с расстановкой: – как прелестнейшую женщину, и если несколько навязчиво возносил мой фимиам вашей красоте, то извините; я все-таки полагал, что бью по нежным и могущим издать симпатичные звуки струнам женского сердца…
Слова эти сконфузили Софи; положение ее сделалось не совсем ловко.
Евсевий Осипович сидел молча и надувшись.
– А что, правда ли, дядюшка, что имения у нас правительство выкупит? – заговорила она, чтобы возобновить хоть сколько-нибудь приличные отношения с хозяином.
– Не знаю-с! – отвечал Евсевий Осипович.
Софи опять на несколько времени замолчала.
– Вы во дворце, дядюшка, у государя бывали? – спросила она, надеясь задеть его за честолюбивую струну.
– Бывал-с! – отвечал и на это лаконически Ливанов.
Софи внутренно покатывалась со смеху.
– Вы, должно быть, в молодости, дядюшка, ужасно были любимы и избалованы женщинами? – свернула было она разговор на прежний предмет; но и то не подействовало: Евсевий Осипович даже не ответил ей.
Вслед затем раздался звонок.
Софи чуть не припрыгнула от радости на месте, а Евсевий Осипович только посмотрел на нее своим холодным и стальным взглядом.
Приехал Бакланов.
Евсевий Осипович почти не ответил ему на поклон.
– Я за вами, кузина, – сказал тот, обращаясь к Софи.
– Ах, да, поедемте, – отвечала она, вставая и надевая шляпку.
Евсевий Осипович продолжал сидеть с нахмуренным лбом.
– Вы, дядюшка, пожалуете ко мне в пятницу? У меня будет кое-кто из моих знакомых, – отнесся к нему Бакланов.
Несколько минут продолжалось довольно странное молчание. Евсевий Осипович наконец обратился к Софи.
– А вы у него будете? – спросил он ее ядовито.
– Если позовет, – отвечала та, кутаясь в шаль.
– Без сомнения, – подхватил Бакланов.
– Хорошо-с, приеду, – сказал ему Евсевий Осипович.
Молодые люди вскоре потом уехали.
Ливанов продолжал сидеть, по крайней мере, часа два; лицо его почти беспрерывно то хмурилось, то волновалось.
Не мешает при этом заметить, что ему было около 70 лет.
2. Бакланов-эстетик
Бакланов поехал с Софи в одной карете.
– Что этот господин надувшись так сидит? – спросил он.
– Не знаю, что-то не в духе, – отвечала она, не находя, видно, нужным объяснять более подробно. – А ты у кого был? – прибавила она.
– У Проскриптского! – отвечал Бакланов недовольным голосом.
– Ну, и что же там?
– Так, чорт знает что: три каких-то небольших комнатки, и вних по крайней мере до пятидесяти человек, и все это, изволите видеть, новые, передовые люди…
И Бакланов с грустью развел руками.