Мужчина и его женщины

В какой-то мере, определённость внесла спокойствие. Всё понятно: есть жених, есть дата свадьбы. Есть Лена. И есть Саша… какой-то неведомый Слава… Славик.

И ничего непонятно. Как судьба отварного ёжика.

В городском парке, действительно, расцвели тюльпаны. Они показались детдомовскими – тощими, неухоженными, вызывали сочувствие. Хотелось согреть их ладонями. Унести с собой и посадить в горшок, на тёплый подоконник.

Неподалёку от клумбы мёрз размашистыми ушами Мандельштам – его бронзовый двойник, – вздёрнул к небу выразительный еврейский носик.

Однако не в тюльпанах было дело. И не в бронзовом Мандельштаме. Находиться вблизи (но на расстоянии друг от друга) было трудно. Пронзали молнии, тянули друг к другу. Стискивали. Опоясывали невидимыми силовыми линиями.

– Поедем к тебе? – предложил Саша.

– Здесь лучше пройти пешком, – откликнулась Лена. – Я знаю короткую дорогу.

…Страждущий нефритовый всадник опять проник в пещеру наслаждений…

– Я не очень понимаю… – сказал Саша.

Издалека, их разговор напоминал семейную разборку. Правда. Культурные супруги попытались урегулировать конфликт половым путём – не удалось. Перешли к демократическому обсуждению. Точно на прениях в парламенте.

– Что именно? – спросила Лена.

Он потёр лоб, сомневаясь, стоит ли открывать прения.

– Кто я для тебя?

Лена задумалась.

– Милый друг, – перечисляла, – хороший товарищ, замечательный любовник. Ты мне интересен. Этого мало?

– Это очень странно.

– Почему?

– Все эти качества должны быть у мужа. Разве нет?

– Ты приглашаешь меня в ЗАГС?

– Нет, но…

– Но? – цепко повторила Лена.

– Понимаешь… мне трудно объяснить… вернее, тяжело признаться…

– Если это постыдное – не говори.

– Вовсе нет! – Появилась досада. – Когда я был маленьким. Лет может быть шесть… или пять. Мы ездили на электричке за город. Целое путешествие. Там была станция – огромное здание, облицованное бежевой плиткой. На станции работал отец…

Саше понравилось, как она слушает. Пристально слушает. Внимательно.

– Многие детали испарились, тонкости исчезли. Помню лишь штрихами. Было здание, мы входили через "вертушку" внутрь. Была высокая стена с метеорологическими приборами. Люди в халатах. Большой самовар. Смех.

– Смех?

– Добрая атмосфера.

– Да, я понимаю.

– Была женщина. Когда отец заканчивал измерения, мы возвращались в город. Вместе.

–Тебе она нравилась?

– Очень. Но только не в сексуальном смысле. Мне было мало лет, ты помнишь. Эта женщина – я даже не помню её имени, – она мне казалась идеальной. Венерой. Богиней. Я мечтал, чтобы она была моей мамой.

Лена встала, легко скользнула вдоль кровати. Саша опять поразился, что доски паркета не скрипнули. Сталинка соучаствовала в прелюбодеянии.

– Маленький мальчик влюбился?

– Пусть так, – согласился Саша. Признался: – В тебе я увидел черты той женщины.

Лена подняла руки, набросила халат. На короткую долю секунды солнце освещало её тело. Вспыхнул контур: высокая грудь, талия, резко очерченные сосцы.

– Какие? – требовательно спросила она.

– Очень многие! – ответил Саша. – Фигура, волосы, овал лица, глаза…

– Я знаю! – подтвердила Лена. – Поверь, женщина всегда знает, когда её любят, когда её хотят, и когда боготворят. Ты ещё рта не успел раскрыть, а я уже знала, что мы будем любовниками. Поверь.

– Любовниками и… и только?

– И только.

Она рассмеялась. Смех был её секретным оружием. Он менял пространство. Перемещал в другое измерение. Сбивал с ног. Следовало запретить его, как секретное оружие.

– Хочешь есть? Я что-нибудь приготовлю…

– А ты?

– Я чертовски голодна.

Квартира ожила. Запели трубы. Где-то сверху и сбоку закашлялся диагнозом старик-сосед. По водосточной трубе пропел кусок запоздавшего весеннего льда.

"А вы ноктюрн сыграть могли бы на флейте водосточных труб… Маяковский произнёс эти слова в 1913 году, – подумал Саша. – Ещё чуть-чуть и будет сто лет".

Лена принесла в гостиную свечи – толстые огарки в серебряных подсвечниках. Вдвоём перенесли стол – поставили в центр комнаты.

– О, рыбный шницель, царь природы! Тебе поём мы песни, оды… Хочешь рыбки? – спросила Лена не без таинственности.

В голосе звучала теплота. Игривая теплота. Саша почувствовал в себе немедленный отклик.