Колышутся на ветру

После урока Семён не подошёл, и после всех уроков не подошёл. И на следующий день, и на следующей неделе. Ну вы поняли. Зато подходили другие. Спрашивали, сделала ли я математику и где купила такие босоножки.

Так, неожиданно, дела у меня наладились. Появились подруги, ребята просили списать, а учителя больше не боялись вызвать к доске. А Семён с тех пор делал вид, что меня не существует. Меня это устраивало.

* * *

Во втором классе уже не была изгоем. Речь улучшилась вслед за отношениями, а к цвету кожи все, наверное, привыкли. Я спешила в школу пообщаться перед уроками, побегать по длинным коридорам в салки, попрыгать в резиночку. Помню: в спорте выделялась среди девчонок, да и некоторых парней – быстрее всех бегала и выше всех прыгала. Ощущала в себе много сил и одновременно воздушную лёгкость. Возможно, этот набор качеств и привёл меня в танцы.

Во втором классе внезапно открыла для себя новый мир. Мама как женщина светская, образованная и современная, раз в неделю ходила в Большой театр на балет.

В то время балет в СССР был сродни религии, но религии для интеллигенции. Новости и заголовки газет то и дело вещали про успех советского балета. А я знала лишь то, что в балете танцуют красивые девочки в белоснежных платьях. Они похожи на фей и кукол.

– Марина, ты уже достаточно взрослая. Сегодня я возьму тебя в театр, но пообещай вести себя достойно, – говорит мама, примеривая блестящее ожерелье, похожее на люстру.

Я не совсем понимала, что значит достойно, и идти мне туда совсем не хотелось, но ответила:

– Конечно, мамочка.

Любовь или страх? Уважение или конформизм? Делать то, что говорит мама, в нашей семье – главное негласное правило. И даже если я хотела сказать «нет» – передумывала и говорила: «Конечно, мамочка».

И вот, нарядившись в лучшее платье, ощущая себя не в своей тарелке, захожу в Большой театр. В тот первый раз меня неожиданно переполнили волнующие ощущения. Это было не то, что идти с папой в кино. Это было, как я тогда определила, величественнее. Все эти серьёзные люди, вся атмосфера. Начиная от вида самого здания, узорной лепнины, огромных люстр, фресок, лестниц с ковровыми дорожками, заканчивая креслами и полом – всё настраивало на восприятие настоящего искусства.

Возможно, захваченная этими ощущениями великого, я изменила свой скептический настрой. А когда началось действие – и вовсе замерла, уставившись на сцену. Позже словила себя на том, что невольно двигаю ногами и тяну шею вслед за парящими по сцене балеринами. По телу пробегали мурашки, и внизу живота захватывало, будто качаешься на качелях. Я смотрела на маму, она лишь кивала головой мне, мол, вот видишь, я же знала, что тебе понравится.

Мне понравилось. Настолько, что в детском мозге поселилась идея, что я тоже смогу так танцевать. В тот первый день ничего не сказала маме, потому что мне казалось, что смешно хотеть невозможного. Но после нескольких дней самопроверок, когда я прыгала и кружилась по своей комнате, решилась.

– Мама, я хочу быть балериной.

– Замечательно, девочка моя, это замечательно – как-то загадочно отвечает она.

– Я же смогу быть как они?

– Это не так просто, Мари. Только бог знает.

– Когда ты меня отведёшь учиться?

– Нужно подождать до третьего класса, тогда будет набор. А пока, ты сама должна заниматься.

– Хорошо, мамочка.

До третьего класса оставалось прожить весну и лето. Мы чаще стали ходить в театр. Дома я пыталась повторить то, что видела на сцене. И уже как-то неловко себя ощущала, играя с мальчиками в футбол.

* * *

Когда настал этот день, утро началось с расстройства стула. Заверив маму, что всё в порядке, я на ватных ногах пошла в хореографическое училище.

В день просмотра там собирались несколько десятков девочек и мальчиков моего возраста. К комиссии нас запускали по пять человек. Три женщины и мужчина рассматривали кандидаток со всех сторон, оценивали пропорции, ширину плеч, талию, ноги, после просили выполнить некоторые элементы, в которых я путалась и, извиняясь, переделывала. Нас вертели, задирали ноги, тянули за стопы, выкручивали суставы. И наконец оглашали вердикт.

– У тебя определённо есть задатки, девочка, – говорит мне стройная дама с рыжими волосами. – Ты раньше занималась чем-нибудь?

– Нет, только в футбол с мальчиками играла.

– Хм, не слишком подходящее занятие для девушки, не находишь?

Она наклонялась ко мне при каждом слове всё ниже. Кажется, капля её слюны попала мне в глаз.

– Не знаю, мне нравится.

– С этого дня забываешь про футбол и мальчиков, если хочешь стать балериной, а не… Ладно, ты подходишь. Приходи завтра. И не опаздывай.

Редкая улыбка посетила мамино лицо, она обняла меня.

– Теперь лишь терпение и труд. Обещай мне стать лучшей.

– Хорошо, мамочка.

Не знаю, что лучше и как правильно. Многие родители давят на своих детей: «Ты должен. Я возлагаю на тебя надежды. Обещай мне быть лучшей». И дети боятся потерять любовь родителя, отказавшись или не достигнув вершин. Груз, возложенный неверным словом, не сломает только самых стойких. В таком возрасте ты делаешь всё, лишь бы мама не смотрела на тебя огорчённо.

* * *

Теперь в комнате у меня висел большой плакат великой Анны Павловой, застывшей в grand battement. Мама рассказывала: Анна верила, что лебеди приносят удачу и разговаривала с ними. Мне не казалось это чудачеством. Один раз и сама ходила на пруд, чтобы рассказать лебедям о своих трудностях. Каждое утро я смотрела на плакат как на икону. Её совершенство будто снимало боль в теле после вчерашней тренировки. Каждое сухожилие, каждая мышца, каждый сустав ощущался как жгучий камень, как перетянутая струна. Первые недели проклинала себя, маму и эту затею.

Однако, на занятиях была собрана и внимательна. С каждым разом обретала всё больший контроль над телом и научилась получать от этого удовольствие.

Быстро схватывала названия элементов экзерсиса, хоть и не понимала, зачем они названы французскими словами. Все эти «plie, rond de jamb, releve, tombee, degaje» – всё это было странно, но являлось неотъемлемой частью искусства балета. Лишних вопросов не задавала, на разговоры с девчонками не отвлекалась.

Ангелина Иосифовна – та рыжая женщина, что запрещала футбол, стала для меня второй величиной после Анны Павловой. Именно она преподавала у нас. С прямотой и строгостью подходила к своим обязанностям, будто выполняя важнейшую государственную миссию. Думаю, так она и считала. А порой, её замечания были больше похожи на изречения какого-нибудь философа.

«Каждая ошибка становится привычкой. Привычки формируют характер. Вы сможете танцевать, только избавившись от плохих привычек». Или вот ещё: «От вас требуется равновесие в любых условиях. Даже стоя над пропастью, вы должны суметь исполнить attitude». «Вы должны уважать то, что делаете, танец не терпит обмана».

Я не могла подвести маму и преподавателя, да и не так-то всё и сложно оказывалось, просто нельзя себя жалеть.

Когда что-то получается в каком-то деле, ты чувствуешь, что можешь быть лучше, чем остальные, ты делаешь ещё больше, ещё лучше, и получается замкнутый круг, в котором многие таланты просто сгорали. Но я держалась.

Через год на балет с мамой ходила более осознанно, с видом знатока шёпотом комментировала происходящее на сцене. Сама уже замечала ошибки и восхищалась идеально выполненными элементами.

Все сложности первых шагов показались лёгкой прогулкой, по сравнению с тем, что было дальше.

В двенадцать лет у меня начались менструации. Может, это как раз и связано с тем, что я начала набирать вес. Однажды долго болела, пришлось прервать занятия на три недели, а после выздоровления пачка, еле натянутая на мою талию, стала подозрительно похрустывать. Все, конечно, тоже заметили, и я ощущала на себе эти взгляды – с усмешкой, упрёком, презрением, удивлением. Это было не так, как тогда в школе. Эти взгляды отличало злорадство.

Ангелина Иосифовна оставила меня после занятий.

«Девочка моя, через месяц ты должна солировать в Щелкунчике. Это большая честь и глупо было бы всё просрать».

Да, так она и выразилась. Ни до, ни после ничего такого из уст богиняподобной Иосифовны я не слышала.

Мама тоже не осталась в стороне. Укоризненно качая головой, причитала: «Как же ты себя распустила. Настоящая корова. Тебе теперь не летать по сцене, а топтать траву на лугу» – это были шуточки, мама смеялась.

А я нет.