Черная книга

Затягивая ремни наплечника, Иоганн осторожно спросил:

– Вам не жмет?

– Нет… – тусклым голосом ответил рыцарь. – Поспеши.

Когда работа была окончена, Готфрид попросил мальчишку уйти.

Он снова повернулся к иконам. Облаченный в латы, рыцарь не мог стать на колени и просто смотрел на иконы.

«Да, нелепый человек!.. – подумал он. – Если бы Ты спросил меня сейчас, Господи, больно ли мне?.. Я бы ответил, что нет. Потому что я уже давно привык к боли. Страшно ли мне сейчас?.. Нет. Потому что мне уже нечего бояться. Тошно ли мне?.. Нет, Господи! Потому что внутри меня только пустота…»

Готфрид вдруг вспомнил давно забытый эпизод с крестьянкой, благодарившей его за сына. Он поднял руку, сунул пальцы под левый наплечник лат и кончиками пальцев сумел вытащить крохотный листок бумаги. Это была молитва, написанная мелким подчерком и старательно выведенной каждой буквой:

«Конь стоит на борозде, а соха уже воткнута в землю.

Господи, дай мне сильные руки мужчины, жадные глаза юноши и чистую душу ребенка. Дай разума, побеждающего безумие, дай доброты, преодолевающей ненависть, и дай веры, чтобы я не остался один во тьме.

Освободи меня, Господи, и воззри: конь стоит на борозде, а соха уже воткнута в землю».

Готфрид скомкал записку и положил ее рядом с двумя склянками на столе. Какое-то время, надевая кольчужные перчатки, он рассматривал стол и вещи на нем.

Мелькнула мысль: «Видно, пожалел тот парень, что ушел с крестоносцами в Иерусалим и променял соху на меч…»

Приоткрылась в дверь и в щель просунулась физиономия Иоганна:

– Вас ждут… – начал было он.

– Иду! – оборвал Готфрид.

«Конь стоит на борозде, а соха уже воткнута в землю, – повторил он про себя слова молитвы. – Да, я нелепый человек, Господи… Но не оставляй меня одного во тьме. Не оставляй меня даже в безумии моем!»

17.

Главный зал донжона замка Берингар, скорее походившего на высокое здание, чем на башню, располагался на втором этаже. На первом были многочисленные служебные помещения узкие проходы и многочисленные двери, которые послужили бы неплохой защитой в том случае, если бы враг вдруг захватил стены замка и разбил ворота самого донжона. Но вход на второй этаж, то есть в главный зал, архитектор постарался сделать как можно более свободным. По лестнице почти трехметровой ширины торжественно поднималась процессия герцога Саксонского Марка сопровождаемого аббатом Гейдрихом и многочисленной челядью. Впереди шли два герольда со штандартами герцога и аббата.

Когда двери главного зала открылись и герольды вступили в него, неожиданно оттуда донеслись испуганные крики и странный шум. Герцог уже миновал порожки, но рассмотреть то, что происходит в зале, ему мешали спины герольдов и штандарты над ними. Шум и крики усилились, а затем их перекрыл страшный женский вопль. Герцог вытянул шею, и ему удалось увидеть закованного в броню рыцаря, там, в глубине зала, который тащил к окну упирающегося, перепуганного и красного от напряжения барона Адала. На руке рыцаря повисла Эрмелинда. Тот легко оттолкнул женщину и так же легко отбросил в сторону двоих людей, бросившихся ей на помощь.

Процессия герцога замерла в дверях. Сам герцог, хотя и немало повидал на своем веку, на этот раз не мог поверить своим глазам. Рыцарь подтащил Адала к окну и одним взмахом обнаженного меча перерубил раму. Посыпались и зазвенели стекла. Подоконник был узким и низким, чуть выше уровня колен. Адал упал на него лицом примерно так же, как падает головой на плаху приговоренный к смерти. Он дико взвизгнул и рванулся в сторону с такой силой, что ему почти удалось вырваться. Но рыцарь обнял свою жертву и снова шагнул вперед, но уже не к окну, а в само окно. Спина Адала скользнула по проему окна, и на какое-то мгновение герцог увидел перекошенное от ужаса и порезанное осколками стекла молодое лицо. Рыцарь приподнял Адала и его ноги оторвались от подоконника… Еще мгновение и они оба исчезли в проеме окна.

Крик Эрмелинды был настолько страшным, что герцогу вдруг захотелось заткнуть уши.

Все, кто был в зале бросились к дверям. Процессия герцога была разрушена двумя десятками возбужденных людей, да и сам он, в конце концов, был тоже увлечен вниз возбужденной толпой.

«Тут же делать нечего…» – пронеслось в голове герцога.

Под разбитым окном донжона, лицом вверх, лежал Адал, и вокруг его затылка разбухала лужица крови. Молодой человек удивленно смотрел на небо и так, словно видел его впервые. Рядом с ним, лицом вниз лежал рыцарь.

– Это тот самый Готфрид… – тихо шепнул герцогу в ухо один из его приближенных.

Герцог не поверил. О преданности и честности Готфрида из Берингара ходили легенды, причем его преданность была так велика, что над ней частенько посмеивались. Верный и честный Готфрид частенько изображался, как глуповатый малый способный отдать серебряную монету своей хозяйке найденную им на мостовой Дрездена.

– Он просто сошел с ума, – снова шепнули герцогу, на этот раз слева, но довольно громко.

Герцог механически кивнул, не в силах оторвать взгляда от двух погибших.

Эрмелинда уже сбежала вниз и, подойдя к Адалу, опустилась перед ним на колени. По красивому лицу женщины текли слезы. Толпа вокруг росла и была молчаливой как надгробный камень.

Пошел дождь слепой августовский дождь… Капли дождя были крупными и сияли в свете солнца, как бриллианты. Они перемешивались со слезами Эрмелинды и лицо женщины словно покрыла прозрачная маска. Эрмелинда подняла лицо к небу и что-то выкрикнула. К ней устремились несколько женщин, но она растолкала их, не желая уходить. Женщины прекратили попытки и бессильно оглядывались по сторонам.

Дождь усилился, постепенно превращаясь в настоящий ливень. Толпа не расходилась и в ней не было заметно никакого движения.

– Да помогите же ей! – в конце концов не выдержал и крикнул герцог. Он повернулся к аббату и зло сказал: – Вы тоже займитесь делом, святой отец. Иначе тут кроме двух трупов будет и сумасшедшая женщина.

Аббат поклонился. Он степенно направился к Эрмелинде, постукивая посохом. На брусчатке площади уже собрались лужи, и аббат шел, не обращая на них внимания. Он опустился на колени рядом с Эрмелиндой и тихо сказал:

– Запомни, дочь моя, у Бога мертвых не бывает…

18.

Горю Эрмелинды не было предела. Она приказала сжечь труп Готфрида, а его пепел развеять по дороге, ведущей в деревушку Фирграт. Местные жители пользовались этой дорогой чаще всего, а весной или осенью она, разбитая дождями, была похожа на грязное корыто.

Аббат Гейдрих возмутился было таким нехристианским способом погребения, но на него прикрикнул герцог Саксонский.

– Не лезь не в свое дело, святой отец, – хмуро сказал он. – Вполне возможно, что этот мерзавец (он имел в виду, конечно же, Готфрида) не сошел с ума, а просто отомстил за что-то своему господину. Разве такие случаи редки в наше время?

Аббат пожал плечами и не стал возражать.

Похоронить мужа Эрмелинда решила в крохотном садике рядом с донжоном. Крестьяне вырыли глубокую могилу-квадрат с длиной стороны больше трех метров. Стены обложили кирпичом, а в центре поставили два стола.

За день до похорон из Дрездена вернулась Грета Харман. Узнав о смерти сына, женщина сошла с ума. Она не смогла поверить в его смерть, даже увидев сына в гробу. Грета подходила ко всем людям без разбора (всегда сзади) и шептала в ухо, что ее сын жив, и она найдет его. Люди вздрагивали, многие ежились, как от холода и отходили в сторону, подальше от помешанной. Грета часто хихикала, к вечеру ее настроение стало еще более «веселым» и она принялась кокетничать, выбирая для этого самых неподходящих людей, например, аббата Гейдриха или старого деревенского пастуха.

Похороны молодого барона получились мрачными. Над землей нависало темное, свинцовое небо и то и дело шел дождь. Когда он стихал, с востока, в пламени то и дело вспыхивающих гроз, надвигались новые тучи.

Когда гроб с телом Адала установили на один из столов в могиле, Грета вдруг завыла и бросилась к сыну в могилу. Ее вытащили оттуда с большим трудом. Женщина царапалась, кусалась, и ее пришлось закрыть в одной из нижних комнат.

После речи священника первой к могиле подошла Эрмелинда. Она бросила горсть земли в могилу, но земля попала не на гроб Адала, а на оставшимся пустым стол.

– Словно себя хоронит, – не выдержал и шепнул герцогу аббат Гейдрих.

Могилу закрыли плитой, но не одной, а разделенной на две части. Эрмелинда отошла в сторону и молча наблюдала за тем, как засыпают могилу. Холм земли рос прямо на глазах и истекал свежей, только что вывороченной грязью под дождем. Чтобы это не бросалось в глаза, холм прикрыли огромной скатертью для пиров темно-зеленого цвета.

Во время погребального ужина Эрмелинда молча выслушивала соболезнования и задала только один вопрос: выполнено ли ее приказание относительно Готфрида? Услышав утвердительный ответ, она как-то странно улыбнулась, опустила глаза и не поднимала их до тех пор, пока не покинула застолье.

Утром Эрмелинда принесла на могилу мужа огромный букет роз. Ночной ветер растрепал прикрывающий могильный холм скатерть, и Эрмелинде пришлось вызывать слуг, чтобы те поправили ее. Когда женщина все же положила букет, он не удержался на довольно крутом бугре и скатился в грязь. Эрмелинда накричала на слуг, хотя они и не заслужили этого. Она приказала заменить и скатерть и цветы.

Снова пошел дождь, но Эрмелинда не уходила. Она вымокла до нитки, а ее лицо под траурным покрывалом казалось темным и злым.

Она снова кричала: на кухне, за отвратительный завтрак, на конюха, за то, что по двору бегает жеребенок и на свою горничную, за то, что у девушки дрожат руки и она, подавая ей морс, пролила его на скатерть.