Вечером у Эрмелинды появился сильный жар, а к девяти вечера она потеряла сознание. Старик Кифер Тойц засуетился, извлекая из своих сундуков всевозможные лекарства и снадобья. Осмотрев больную, старик нахмурился, и те, кто хорошо знал его, сразу догадались, что он сделал это только затем, чтобы скрыть свой страх и безнадежность положения.
В комнату матери пришла Агнета. Она заменила горничную и как могла, помогала Тойцу. Старик все больше нервничал и все чаще прикладывал ухо к груди Эрмелинды.
Женщина металась в бреду и звала Адала.
– Он здесь!.. Он здесь! – часто повторяла она.
Аббат Гейдрих еще не покинул Берингар. Его вызвали к больной, и он до полуночи читал молитвы, нависая над ней своим огромным телом. Пока звучала молитва, Эрмелинда затихала, но успевала вскрикнуть, даже когда аббат переворачивал страницу…
19.
… Джис пришел в себя от страшной боли. Он открыл глаза и с ужасом увидел сплошную тьму. Потом к нему вернулась память, и им овладел еще больший ужас.
Хозяин оказался недоволен работой Джиса и в наказание отправил его в могилу Адала.
– Ты будешь сидеть в этой яме, пока ее заново не вскроют и не поставят рядом с маленьким мерзавцем гроб его жены, – сказал Хозяин. – Если ты по собственной воле вдруг попробуешь вылезти из могилы, я тебя убью.
Страх постепенно стих и Джисом овладела холодная, пронизывающая тоска. Лишенный свободы черт страдал так сильно, что был готов отгрызть собственные пальцы, лишь бы выбраться на волю. Вся его жизнь вдруг словно превратилась в одну черную точку. Не было ничего ни времени, ни пространства, ни движения.
«А сколько она там протянет? – подумал об Эрмелинде черт. – Десять лет, а может быть все двадцать?.. Чума на ваш дом!»
Налетев в темноте боком на гроб, черт добрался на стены. Она оказалась холодной и мокрой на ощупь. Пальцы Джиса машинально прощупали кирпичную кладку.
«Нельзя самому…» – эта мысль буквально убивала черта.
Он обладал огромным упрямством и мог бы за год выбраться, выскользнуть, прогрызться и из более крупной передряги, но приказ Хозяина лишал его малейшей возможности к бегству.
Черт сел, обхватил голову руками и потихоньку завыл. Страдания черта становилось все больше и больше, едва ли не выворачивая его холодной тоской наизнанку.
«Чума на ваш дом!.. – повторял Джис. – Чума на ваш дом!»
20.
Эрмелинда выздоровела и первое, что она увидела утром, было улыбающееся личико Агнеты. В окно светило яркое солнце и лицо девочки, стоящей перед окном, сияло в ореоле света.
– Здравствуй, мама! – сказала Агнета.
Она подошла к Эрмелинде и поцеловала ее в щеку. Внутри Эрмелинды вдруг что-то оборвалось, и похороны Адала показались ей такими далекими, словно прошло уже несколько лет. Эрмелинда охотно заговорила с дочерью, но была еще слишком слаба, чтобы продолжать разговор долго.
Болезнь отступала медленно, словно нехотя и Эрмелинда встала на ноги только весной. Хозяйка Берингара стала строже, спокойнее, а если она и улыбалась, то эта улыбка была короткой и предназначалась либо Агнете, либо Киферу Тойцу. Обе, и Эрмелинда и Агнета, немного посмеивались над чудаковатым доктором, но эти насмешки были добродушны, легки и сам Тойц только ворчал в ответ, а иногда улыбался и сам.
Через три дня после похорон Адала умерла Грета Харман. Эрмелинде сообщили об этом значительно позже, когда она окончательно выздоровела. Хозяйка Берингара восприняла эту весть спокойно и только спросила, были ли достойными похороны матери ее мужа.
Жизнь в Берингаре снова изменилась… Она стала размеренной и тихой. Эрмелинда каждый день посещала могилу Адала и клала на нее букет свежих роз. Это было единственное время, когда она оставалась одна. Агнета никогда не сопровождала мать в эти скорбные для нее минуты. Было и еще одно исключение в общении матери и дочери: в их разговоре никогда не упоминалось имя рыцаря Готфрида.
Кифер Тойц увлекся изучением содержимого двух склянок, найденных им в комнате Готфрида. Не смея сказать о находке Эрмелинде, он сообщил о ней только Агнете.
Алхимия была любимым занятием Тойца. Но задача, с которой он столкнулся на этот раз, оказалась очень сложной.
– Понимаете, в чем дело, – объяснял Тойц девочке. – Я уверен, что в обоих сосудах одно и тоже вещество. Но я никогда не видел ничего более странного. Оно может и лечить и убивать. Я назвал его «инкогнито антидотум» – таинственное противоядие.
Неутомимый Кифер Тойц провел два десятка экспериментов в результате которых, во-первых, в округе значительно уменьшилось количество бродячих собак и кошек, а, во-вторых, некоторые из них, кому повезло остаться в живых, выздоровели от самых тяжелых болезней.
– Я дал одну каплю «инкогнито» кошке с парализованными задними лапами, – рассказывал Агнете Тойц. – Она выздоровела и родила шестерых котят. А в другом случае, полкапли «инкогнито» убили трех совершенно здоровых собак. Перед смертью у них налились кровью глаза, и они выли так, словно у них кипели мозги.
Эрмелинда в конце концов узнала об экспериментах Тойца. Не без основания побаиваясь, что доморощенный лекарь перейдет на эксперименты на людях, она запретила ему заниматься дальнейшим исследованием «инкогнито».
– Вы пытаетесь остановить развитие науки! – заявил баронессе обиженный Тойц. – Может быть, это и есть та легендарная панацея, о которой писали еще древние греки.
Эрмелинда нахмурилась и ответила, что от панацеи не умирают. Она приказала вылить остатки «инкогнито» в мусорное ведро в своем присутствии.
Тойц был вынужден подчиниться, но спрятал пустые склянки. Чуть позже, надеясь на то, что на стенках сосудов все еще осталось несколько капель «инкогнито» он заполнил их водой. А еще через неделю он дал выпить это лекарство молодой деревенской женщине с парализованной левой рукой. Женщина выздоровела, и Тойц едва не сошел с ума, во-первых, от радости за удачный эксперимент, а, во-вторых, от горя, ведь у него не осталось ни капельки «инкогнито». Переживания уложили старика в постель. Агнета навещала старика и терпела его многочисленные разглагольствования о науке изучения лунного света. Тойц утверждал, что лунный свет можно как воду собирать в стеклянные банки и с их помощью лечить слепоту. Но больше всего старик, конечно же, переживал за потерянное «инкогнито». Ему казалось, что он, как никто другой, был близок к открытию великой панацеи способной остановить и чуму, и моровую язву.
Через полгода из деревни Фирграт, где жила исцеленная Тойцем женщина пришло не хорошее известие. Оказывается, сразу же после своего выздоровления женщина ушла от мужа – тихого, доброго пастуха – и двух детей и связалась с неким Абрамом Турком, содержащим дом для заезжих купцов. Женщина стала много пить, а кое-кто утверждал, что толстый Турк уговорил ее ублажать любовью по ночам не только его, но и заезжих гостей.
Эта весть несколько охладила научный пыл Кифра Тойца, но не переубедила его в том, что миром движет только наука по имени алхимия. Беседуя с Агнетой, старый лекарь часто поднимал указательный палец вверх, показывая им на потолок, и говорил, что люди рано или поздно, пусть и, ошибаясь на своем пути, найдут Великую Панацею.
Но старого лекаря и жителей Фирграта, включая исцеленную блудницу и Абрама Турка, убили не чьи-либо ошибки, а совсем другое – чума. Она полностью выкосила деревню не оставив в ней ни одного живого человека и своим черным крылом задела Берингар. Но замок выстоял, потеряв только десяток человек. Потом чума ушла на Запад…
Дорога в Фирграт, на которой был рассеян прах рыцаря Готфрида, заросла и превратилась в ромашковое поле. Молоденький дуб, который раньше рос рядом с дорогой, теперь вдруг оказался в центре поля и словно чуть приподнялся на невидимом бугре…
21.
В 1114 году в Берингар вернулась старшая дочь Эрмелинды Идан. Молодая, женщина приехала с двумя детьми: Жаком двенадцати лет и трехлетней крошкой Марией. Как оказалось, чума достигла Франции, а после смерти мужа Идан, в течение года, потеряла все, что имела: поместье, деньги и даже связи, потому что люди, с которыми были налажены эти связи, попросту умерли.
Эрмелинда приняла дочь ласково и особенно сильно обрадовалась внукам. В Берингаре стало заметно веселее, потому что неутомимый Жак постоянно придумывал новые игры и не чурался возиться с местной детворой, а маленькая Мария – удивительно похожая на бабушку – привязалась к Эрмелинде едва ли не больше, чем к родной матери.
Как и прежде, Эрмелинда каждый день посещала могилу Адала, и на его могилу ложился букет цветов. Эрмелинде уже исполнилось пятьдесят два года, но ее красота не увядала. Местный бард, довольно веселый и неумный малый, ушедший с очередным походом в Иерусалим, сочинил песню о женской преданности, явно намекая в ней на хозяйку Берингара. В замке часто бывали гости, в том числе возвращающиеся из Святой Земли паломники. Судя по их рассказам, песня о хозяйке замка Берингар свято чтящей память своего мужа, стала довольно популярной даже в Иерусалиме. Ее любил слушать король и его верные рыцари…
Все изменилось в 1117 году, когда в замок прибыли иерусалимские рыцари Анри Ложен и его брат Франсуа. Стоя перед святыми иконами в церкви Берингара, они поклялись, что Грета Харман отравила своего мужа и их брата Луи в 1095 году и бежала из дома, прихватив с собой все самое ценное. Причина ее преступления была чудовищна дважды: во-первых, муж смог уличить ее в прелюбодеянии с родным братом Гастоном Харманом, а, во-вторых, чем больше подрастал маленький Адал, тем больше он становился похожим на своего другого дядю – Илиа Хармана. Грету искали, но ее умение врать и склонность к артистизму были просто поразительными. Кроме того, молодая женщина благородного происхождения, пусть и не лишенная средств к существованию, но с маленьким ребенком на руках всюду вызывала к себе невольное участие. В 1101 году Грета и Адал перебрались сначала в Эдесу, а потом в Иерусалим. Ей удалось выдать себя за дальнюю родственницу герцога Аскалонского, но болезненная склонность к интригам не оставила ее и в Святой Земле. В конце концов, Грету обвинили в попытке отравить жену герцога. Она бежала из тюрьмы до суда и какими-то одной ей ведомыми путями смогла ускользнуть из-под тяжелой руки герцога.
Эрмелинда выслушала рассказ двух рыцарей не прерывая его, и не задавая вопросов. И хотя песни о ее преданности мужу еще продолжали звучать повсюду, она перестала посещать могилу Адала. Вскоре та, лишенная ухода, покрылась густой травой и превратилась в простой бугорок в углу сада. Теперь все свое время Эрмелинда отдавала непоседливому Жаку и очаровательной Марии. Но, даже увлекаясь игрой с детьми, Эрмелинда никогда больше не подходила к могиле Адала.
Агнета как-то раз попыталась заговорить матерью о Готфриде. Эрмелинда нахмурилась и ответила, что какой бы отвратительной особой не была Грета Хартман, ее сын – пустой и сластолюбивый мальчишка – не заслужил такой страшной смерти. Адал был, скорее всего, игрушкой в руках своей матери, но не ее орудием. Агнета попыталась возразить и сказала, что она хочет поговорить о Готфриде, а не об Адале.
– Готфрид был всегда удивительно добр, мама, – сказала она. – Он много раз спасал тебя и может быть, он хотел снова защитить тебя…
– Защитить?! – перебила дочь возмущенная Эрмелинда. – Но если была угроза моей жизни, почему он не сказал об этом мне? И почему он выбрал Адала, а не Грету?
– Во время приема герцога Саксонского ее не было в замке.
– Но эти две смерти, его и Адала, выглядят так нелепо! Готфрид просто сошел с ума…
– Даже если он сошел с ума, то в чем его вина? – в свою очередь перебила Агнета. – Я знаю, что ты хотела припугнуть разводом Адала в присутствии герцога, но как ты думаешь, не приняла ли это Грета всерьез?
– Все равно это не повод выбрасываться с мальчишкой из окна!
Эрмелинда отвернулась от дочери, давая понять, что разговор на эту тему окончен.