Когда овцы станут волками

– Мы живем не в том мире, чтобы превращать в чипованого каждого человека, кто хоть немного преступил закон. Тогда в городе не останется… никого. Одни безмозглые роботы.

– Ты доверяешь этому старику?

Денисов кивает.

– Он лучший из тех, с кем мне приходилось работать. Не в обиду.

– Ты его давно не видел. Люди меняются.

– Люди меняются, верно… С этим, черт возьми, ничего… ничего не поделаешь.

Под смоляными бровями плещется задумчивость, которая после разливается по всему лицу. Толстые губы обхватывают белоснежный мундштук, всасывают разгоряченный дым. Пепел с красного уголька падает на колено, обёрнутое в серую клетчатую штанину.

– Ну ты как? – говорит Денисов. – Оклемался немного?

Фролов хмурится и молчит. Его мучает тошнота. По насыщенному влагой воздуху летит одинокий пластиковый пакет, ярко-бардовый, цветастая упаковка жирных пончиков марки «Льюис». Музыка его полёта на секунду отвлекает Фролова… следователь застывает, теряется в пространстве дождя.

Лиза любит… нет, черт: любила слушать шум дождя. Неистовый грохот молний приводил ее в трепет. Она закрывала глаза. Оголяла белоснежные резцы. Улыбалась. Ямочки на щеках углублялись, превращались в припрятанные в тишине лунные кратеры…

Порыв густого ветра выталкивает одинокий пакет из-под криминалистического навеса, и ледяной дождь припечатывает его к блестящему асфальту.

– Надо думать о деле, – говорит Фролов.

– Что говорит поток насчёт всего этого? Кроме Рыбацкой…

По тёмной глади Невы движется робот-чистильщик, десятисантиметровая круглая капсула, вот уже двадцать пять лет бороздящая просторы реки и прилегающих каналов. Несмотря на старость, делает свою работу. Очищает воду от грязи растений-мутантов.

Желтые криминалисты испарились с выстуженного места преступления, полицейские машины разъехались. Только пешеходы мельтешат, очки искрятся, пальцы отбивают дробь, двигаются в пустоте… Они не подозревают, что происходило здесь полчаса назад… в их мыслях лишь бесцветная пустота, грохот собачьих будней, клёкот чаек, остывшие чувства, желание чего-то… чего-то невысказанного… Кажется, напряжешься, сможешь изъясниться, как надо. Вертится на языке. Но нет. Нет. Может, просто невозможно вспомнить.

Всему виной нейрогаз.

– Поток выдвинул несколько версий, – говорит Фролов. – Но для начала в архив. Осмотрим вещи из ее комнаты.

Система скрашивает поверхность Невы изумрудным драконом, который проплывает, бросая на воду ослепительные блики (зачем Фролов снова включил пользовательскую дополненную реальность?); гигантский дракон с огненной чешуей, его иллюзорная сила огромна… яркое пламя тянется к небу, лижет серую гладь грозовых туч.

Фантастическая птица сбрасывает палантин тумана, взмывает в темно-серую облачность, растворяется в вышине. Взгляд Фролова остаётся торчать, вонзённый во всклокоченные небеса.

– Покончим с этим по-быстрому, – говорит Денисов. – В архиве найдём ее пульсар…

– Если он будет.

– Где же ему ещё быть? По любому, дома должен был заваляться, хоть один… Изучим, и поймём, кого ждёт чип на этот раз. Быстро его схватим. И все.

Но Фролов не хочет так быстро… найти убийцу. Боится того, что будет дальше. После того, как все закончится. Партия отыграна, и?.. Это не вернет Лизу, оставит только тревожную память о ней, пока… пока нейрогаз снова не вычистит все до основания… Пока не оставит Фролова посреди преспокойного океана безумного забвения.

Денисов крепко затягивается, выдувает из ноздрей густой клуб дыма.

– Как время… как же быстро оно летит, – смотрит пустым взглядом на заставленный небоскребами горизонт. – Когда ходили со стариком на барже, думал, так вечно будет. Когда молод… Что мне тогда было? Шестнадцать. Долго с ним ходили. Никогда не боялись диких земель. Теперь, думал, боится мутантов. Но нет, – усмехается. – Видимо, не боится. До сих пор. Грязь, насилие, страх. Все было. Гражданская война везде залезает. Даже, где нет беспилотников с бомбами. Где нет отрядов, вырезающих целые деревни… Даже в далеких закоулках этой сраной России не укрыться от… Она, ведь, там до сих пор идет. Или просто началось средневековье, кто разберет…

– За счет этого беспредела контрабандисты и зарабатывают, – говорит Фролов.

Денисов слабо усмехается. Движение фонарных лучей в рассветном воздухе плавно, скользко… они облепляют лицо, руки, дерматиновую куртку, пробковую сигарету с белоснежным мундштуком… слабый свет отблескивает на мокрую брусчатку.

– Тут ты прав, – говорит он. – Дронов никто не посылает в такие места… Все на плечах перевозчиков. Самая та работенка. Гоняйся за барышом, подставляйся под пули. Нравилась мне эта жизнь.

– Так почему же ушел?

– Поступило одно очень заманчивое предложение… Ну я и не смог удержаться, чтобы… Да и задолбался тогда, честно говоря, лазить за радиоактивным металлом… как же его?.. Лу тогда на нем просто помешался. Где-то под Ярославлем, кажется. Отыскали затерянный военный городок, времен Советского Союза. Нетронутый никем. Как так получилось, хрен его знает. Металл этот барыжили по всей Сибири, года эдак два. А старик все не успокаивался.

Смачный ветер взбивает водную гладь, возделывает поле пенистых барашков. С гранитного поребрика с диким клекотом взмывают длиннокрылые чайки. Разноцветная толпа выплескивается на набережную… Несмотря на то, что многие работают в потоке, но… только представьте себе эту пятидесятимиллионную махину, упокоенную на берегу Финского залива. Какой людской массив…

Фролов думает… думает о том, что Лиза… совсем недавно она так же (истерзанное тело, завернутое в… катится по…) ходила, ходила, ходила, спешила, но все равно не успевала на работу в кафе Брукхайн… пока линчеватель стоял и ждал, и смотрел… ветер растрепывал ее гладкие волосы, чайки громогласно пели, а водная гладь плескалась, никем не замечаемая… Шла по блестящей набережной, черные низкие каблучки стучали по небольшому мостику через длинный канал… частили, чудесные начищенные каблучки… Все в жизни одинаково, серо, пресно… прожитые годы сгодились бы разве что для короткого водевиля, если бы не… если бы не…

Память буксует. Фролов хочет дотянуться до дужки очков, чтобы записать нахлынувшие мысли, но рука его застывает. Следователь вдруг понимает, что ему нечего сказать. По крайней мере, сейчас.

Денисов закатывает левый рукав и чешет руку загрубевшими ногтями: на предплечье сквозь густой волосяной покров проглядывает татуировка. Нет, не живая; черно-белая, нанесенная при помощи крохотных иголочек – под грубую кожу загнана краска. Черный взрыв с характерным вертикальным дымком.

Странно… раньше Фролов ее не замечал.

– Это бомба с нейрогазом? – говорит он.

– Ага, – нехотя, с подспудным отторжением, будто касается незаживающей раны. – Сделал ее, когда башка была забита сраной пропагандой… патриотическими по-ба-сен-ка-ми. Какая въедливая хрень! Защита малой родины, чертовой Рязани, чтоб ей пусто было! А потом…

Денисов чешет выпирающий подбородок, покрытый темной двухдневной щетиной.

…Большой бум. Бомба с нейрогазом врывается в пространство битвы. Тысячи ослепленных яростью солдат разрывают друг друга на куски. Величие смерти предрекает обильную жатву…

«Мы станем ветром,

Сильным ветром,

Расколовшим рассвет.

Мы станем светом,

Призрачным светом.

Сведем московичей на нет…»

– Думали, что будем героями, – Денисов хмурится. – Но, в итоге… кем мы стали? Мясом, которое кинули в жерло революции. Да, вот так. Жерло революции. Как я загнул, а?.. Только народу этого было не нужно. Народ обманули, сказали, что надо бороться за свободу. Они называли это революцией, представляешь? Грызню за ресурсы… Какая, к черту свобода? Нам нужна была нормальная жизнь, и все… А нейрогаз. Я тогда не понимал… Его, ведь, мои, рязанские, тоже использовали. Уничтожали московские отряды.

Тяжелая память наседает на Денисова, не дает вдохнуть больше, чем нужно для выдавливания из легких короткого обрубка – нескольких слов, собранных воедино уставшим разумом, попавшим в ловушку времени.

– В шестнадцать, – говорит, – я сбежал из дома… как сейчас помню этот момент… вместе со своим другом, Владом. Присоединились к отряду ополченцев. Сборы возле школы. Маленькие человечки, которые хотели убивать московичей. Резать, расстреливать, кромсать, сбрасывать на них бомбы. Мы их по-настоящему ненавидели… Оставил мать, дом оставил. Все за спиной оказалось. А перед нами… хм, почему-то сейчас в памяти всплыл лес, и поле… вылазка ополченцев, человек на десять, разведывательная операция… поле заросло мутантским растением, и под землей огромные полости были, с нейрогазом… Приборы орали. Говорили, что нельзя туда лезть, но мы…

Денисов замолкает, выбрасывает едва тлеющий бычок на асфальт, растирает подошвой черного ботинка.

– Ладно, – говорит. – Поехали… Нам в хранилище, так? Но для начала надо заехать куда-нибудь, перекусить.