Морские истории

Это был и в самом деле банановоз. Он стоял к «Оренбургу» кормой, поэтому Иванов прочитал, что порт его приписки – Панама, так что ничего интересного для себя он на нём бы не нашёл, даже если бы и поднялся на борт судна.

Отойдя от причальной линии, он осмотрел банановоз со стороны. Даже с первого взгляда было ясно, что ему лет тридцать. На бортах выделялся чуть ли не каждый шпангоут, как рёбра у голодной бездомной собаки, и на них сквозь белую краску яркими рыжими пятнами проступали следы ржавчины. Надстройка имела такой же неприглядный вид. Судно разительно отличалось от «Оренбурга», у которого борта, даже несмотря на последний длительный переход, отливали чернью, а надстройка – та вообще сверкала белизной.

На расстоянии метров в тридцать Иванов прошёл вдоль всего корпуса банановоза и развернулся, чтобы вернуться на судно. Любопытство своё он удовлетворил.

Проходя мимо второго трюма банановоза, напротив которого стояло много паллет с готовыми к погрузке ящиками, он неожиданно услышал окрик:

– Комарад! – на который обернулся.

Невольно что-то ёкнуло в груди от осознания того, что он что-то нарушил в портовских правилах и теперь не оберётся проблем.

На него смотрели два внушительного вида мужика в спецовках. Наверное, это были грузчики, но так как в погрузке был перерыв, то они стояли, прислонившись к одной из стопок ящиков, и поэтому Иванов их не увидел.

От души отлегло. «Хорошо, что не полиция», – подумалось ему.

Мужики были настроены доброжелательно и приветливо улыбались, подзывая к себе жестами. Иванов подошёл к ним, поприветствовав жестом руки, согнутой в локте и сжатой в кулаке. На Кубе такой жест означал: «Но пасаран» – «Они не пройдут».

Один из мужиков начал что-то быстро говорить по-испански, но Иванов, кроме «ноу компрендо», «муча трабаха», «мучача» и «шервеза», по-испански ничего не знал. Поэтому по-английски ответил, что не понимает их.

Тогда один из мужиков начал тыкать пальцем в банановоз и в него, добавляя при этом какие-то междометия недовольным тоном. Иванову стало понятно, что он спрашивает его, не с банановоза ли он.

Иванов отрицательно покрутил головой и начал тыкать пальцем в «Оренбург», добавляя при этом уже известное «но компрендо», и для пущей убедительности произнёс, ударяя себя в грудь, знаменитую фразу из кинофильма: «Русо маринеро облико морале».

Лица мужиков после такого заявления вообще расплылись в улыбках, и они, обняв Иванова за плечи, повели его, что-то приговаривая, к стопкам ящиков, готовых к погрузке.

Один из новых знакомых распахнул полы куртки, в которую был облачён, и вынул из ножен внушительный тесак.

Иванова непроизвольно посетила мысль: «Ну вот и хана пришла тебе, дорогой». Но новый знакомый и не подумал покушаться на его ничтожную жизнь, а распорол один из ящиков, в то время как второй мужик подставил полу своей куртки под посыпавшиеся из ящика апельсины.

Иванову был предложен один из апельсинов, и мужики жестами показали, чтобы он его попробовал. Иванов взял апельсин и попытался его очистить, но кожура оказалась настолько твёрдой и толстой, что он пальцами не смог её надорвать.

Тогда владелец ножа перевернул нож рукояткой к нему и жестами показал, чтобы их новый знакомый использовал его для очистки апельсина.

Взяв нож и аккуратно крест-накрест надрезав кожуру, Иванов снял её с плода.

Увидев его манипуляции с апельсином, один из новых знакомых воскликнул:

– О, интеллигенто!

Но Иванов, не обращая внимания на его эмоции, разломил апельсин и съел одну дольку.

Выражение лиц и слова мужиков однозначно обозначали их интерес к тому, понравился ли ему апельсин. Увидев их любопытные взгляды, Иванов понял их и, выпятив большой палец на руке, показал международный жест:

– Хорошо, гуд, перфекто, магнифико. – Откуда у него появился такой словарный запас, он и сам себе удивился.

Мужики поняли, что дружба завязалась, и принялись знакомиться. Одного из них звали Хуан, а другого Алехандро, а когда Иванов назвал своё имя, то они радостно принялись его повторять:

– Алексис, Алексис.

Мужик, что повыше и поплотнее, которого звали Хуан, обнял Иванова за плечи и подвёл к небольшой переносной будке, установленной возле выгруженных паллетов.

Около неё на земле лежали две сумки. Он приподнял одну, пошарил в её недрах и достал из сумки бутылку, заткнутую пробкой. Вцепившись в пробку зубами, он вынул её из бутылки и предложил Иванову попробовать содержимое. Что было в бутылке, Иванов не знал, но, во всяком случае, не молоко. Это он сразу понял по загадочному виду Хуана и Алехандро.

Иванов в нерешительности посмотрел на новых друзей, на открытую бутылку в своей руке, не зная, что ему в данный момент делать. Но Хуан, поняв его сомнения, взял его руку с бутылкой и мягко подталкивал её к лицу Иванова. В другой руке он держал очищенный апельсин и нежно, как мать ребёнку, приговаривал:

– Дринк, дринк, пить, пить, бебер.

И тут Иванов однозначно понял, что пить ему придётся, и совсем не прохладительный напиток.

Поднеся бутылку к носу, он понюхал, что же за питьё ему предлагают. В нос ударил стойкий сивушный запах, который он никогда ни с чем бы не спутал. Это был запах самой настоящей самогонки. Зная коварство этого напитка, Иванов выдохнул и сделал большой глоток.

Жидкость обожгла весь рот и гортань. Чувствовалось, что кубинская самогонка была намного крепче, чем сорок градусов.

Проглотив напиток, Иванов тут же засунул в рот, предложенный Хуаном апельсин.

Мужики от его действий были довольны и тоже сделали по глотку из бутылки.

Через пять минут языковой барьер был преодолён, и Иванов уже знал, что выгрузка ночью не ведётся и Хуан с Алехандро охраняют приготовленные апельсины. Что у них есть семьи и сколько детей у каждого. Что у Хуана есть даже любовница, хотя жена у него очень хорошая, но Хуан же мужчина сильный и его очень любят все женщины.

Переносная будка была открыта, и оказалось, что и у Алехандро была точно такая же бутылка, которая вскоре была опустошена. Откуда-то взялся небольшой транзистор на батарейках, и Хуан для разнообразия включил его. Это был, наверное, ночной канал, и одной из песен, несущихся из него, была «Санта-Лючия».

Когда песня закончилась, мужики уже сами, в своём собственном исполнении начали демонстрировать Иванову вокальные данные. Ох, как они заливались! И Иванов им вторил, хотя, кроме слов из припева «Санта-Лючии», ни одного слова больше не знал.

Песня ему нравилась. Она в исполнении Робертино Лоретта частенько передавалась и по советскому радио, но так как тот исполнял её на итальянском языке, слов этой песни Иванов не знал, кроме припева.

Оказывается, что все они не только любят эту песню, но и смотрели фильмы с участием Раджа Капура «Господин 420» и «Бродяга». Но ни Иванов, ни его новые друзья слов песен из этих фильмов не знали, так что орали только мелодии.

Всё бы было замечательно, но Иванов посмотрел на часы и увидел, что до сдачи вахты ему осталось всего пятнадцать минут. Надо было идти поднимать третьего механика на вахту.

Мужики его поняли и отпустили, взяв обещание, что Иванов обязательно вернётся.

Иванов без проблем взобрался на трап. Вахтенного матроса на палубе не было, поэтому он незамеченным прошёл к своей каюте.

Чтобы и дальше не светиться, и не шарахаться по коридорам, он набрал номер телефона третьего механика и постарался придать своему голосу более-менее трезвые нотки.

– Серёга, – важно проговорил Иванов в телефонную трубку, – подъём, и зайди ко мне. Дело есть.

Тот что-то недовольно пробурчал, но Иванов этого уже не разобрал.

Минут через пять Серёга заглянул в каюту к Иванову.

– Чё надо? Чего звал? – недовольно проговорил он, но даже в полумраке каюты разглядел Иванова и неподдельно удивился: – И где это ты так?

– Там, – Иванов широким жестом указал на переборку, ведущую в коридор, – с охранниками.

– Ну, ты даёшь! – непроизвольно удивился Серёга. – Когда успел? Ведь только встали, – но тут же поинтересовался: – И чего пили?

– Самогонку, местную, – признался Иванов, уже еле ворочая языком. – Крепкая, зараза. Но я больше не могу пить. Спать хочу. А они меня там ждут.