Черная дыра или Воспоминания, которые нельзя назвать хорошими

«Да брось ты свои наблюдения за звездами! Поехали, покатаемся! А? Там таких девчонок понацепляем, что забудешь не то, что про звезды – про то, на какой планете живешь, забудешь!»

Я говорю Сане «нет».

«Ну ты даешь! – машет он на меня рукой. – Обещаю, что все мы потеряем сегодня девственность, а вот тебе это не светит еще много световых лет!»

«А почему ты думаешь, что я ее еще не потерял?…»

«Кого? Девственность? Да ты меня не смеши! Мы ведь руки в расчет не принимаем!»

На его слова я не обращаю внимания и делаю вид, что мне смешно от него все это слышать, хотя на самом деле то, что он говорит, мне безразлично, ведь он прав: я собираюсь в поле вместе со своим телескопом. Поэтому и боюсь так сильно, что проснется брат. Лишние неприятности мне сейчас ни к чему, ведь родители не простят, если что-то он натворит в мое отсутствие или, не дай бог, с братом что-то случится.

Саня ушел, а я остался с братом. Коля все еще не проснулся, и я твердо решил воспользоваться своим шансом…

Взяв с собой телескоп, я вышел на улицу. И лучше бы я тогда поступил иначе, и, может быть, все было бы по-другому. Как многое я готов был отдать за то, чтобы все изменить!.. Но ведь тогда было великое противостояние марса, и пропустить событие я не мог. А для любителя астрономии – это настоящее событие. Удача! В моем телескопе марс должен быть не меньше луны! – Вот единственное, что овладело тогда моим разумом.

Я шел по кукурузному полю, раздвигая перед собой руками высокие стебли. Подходящее место для наблюдений я себе давно приметил и направлялся именно туда. В округе были только частные дома, но и они уже остались позади за спиной. Кругом никакого освещения, лишь луна бросала свой белый свет на раскинувшееся вокруг кукурузное поле.

Поле принадлежало ферме, а собираемый с него каждый август урожай использовали для откорма скота – свиней, из которых местный комбинат потом делал неплохую тушенку и колбасу. Что там говорить, и мы с ребятами каждое лето собирали на этом поле кукурузу, чтобы сразу съесть, реже – отнести домой и отварить в подсоленной воде. Так, конечно, было вкусней.

Старого сторожа мы не боялись. Во-первых – он был старый, во-вторых – поле было таким большим, что, казалось, он не обойдет его и за целую жизнь. В принципе никогда мы со сторожем не встречались, если не считать одного единственного, но вместе с тем неудачного раза, когда сторож выстрелил в одного из моих друзей свинцовой пулькой из духовушки. Бежали мы тогда, как ошпаренные!

Вместе с предчувствием восторга от вида красной планеты, которую я скоро должен был разглядеть в свой телескоп, внутри появилась и тревожная мысль о младшем брате, мысль, теперь постоянно напоминающая о себе даже мне, ничего не замечающему вокруг себя и ни о чем не думающему, кроме ночного звездного неба подростку.

Великое противостояние марса! Сегодня! Именно сегодня великое противостояние марса! Я бежал к своей тайной обсерватории как помешавшийся, подгоняемый все быстрей мечтой увидеть когда-то обитаемую планету в свой телескоп. А то, что марс был раньше обитаемым, я не сомневался! Русла высохших рек; не до конца разреженная (хотя и в сто пятьдесят раз более разреженная, чем земная) атмосфера, остатки которой солнечный ветер до сих пор сдувает в космос; различные каменные сооружения – все это было, на мой взгляд, неопровержимым доказательством ранее существовавшей на марсе жизни. Когда-то марс был жив! Просто мало кто в это может поверить сейчас, и еще меньше тех, кто в это поверить хочет. Людям ведь не до этого. Но не мне!

Именно в тот день марс и земля должны были оказаться в перигелии своих орбит. Надо же! Я, кажется, вспоминаю все, что знал когда-то!

У каждой планеты есть своя орбита, по которой та движется вокруг солнца, но орбиты эти не круглые, а эллиптические, в связи с чем планеты как отдаляются от солнца, так к нему и приближаются. Ближайшая к солнцу точка орбиты – перигелий, дальняя – афелий. Орбиты земли и марса сближаются в перигелии, где планеты вместе подходят на самое близкое к солнцу и друг другу расстояние, и максимально отдаляются в афелии.

Пятьдесят семь миллионов километров! Я вспомнил! Именно на такое расстояние должна была сблизиться наша земля с красной планетой. Для сравнения, в афелии орбиты марса с земли могут отдаляться друг от друга и на сто миллионов! Нетрудно почувствовать всю значимость того дня! Подобное ведь должно было случиться теперь только через семнадцать лет.

В телескоп мало что можно увидеть на таком большом от земли расстоянии, но в тот день марс был ближе к нашей планете, чем в последние годы, и увиденное мной красно-желтое из-за поднимающейся с поверхности планеты пыли пятно заставляло от восторга затаить дыхание. Вот он, марс! Конечно, я не наблюдал ни его полярных шапок, ни каньона Маринера, но был восхищен и тем, что просто его видел; хотел рассказать об этом целому миру! Но вернулись воспоминания о младшем брате… Воспоминания текли бурной рекой…

Вдруг, я опять почувствовал неприятный холодок страха…

Что же это?…

Схватив телескоп, от которого только что потерял, как мне показалось, где-то в поле колпачок, я побежал домой, пробираясь сквозь режущие лицо и руки стебли кукурузы.

Воспоминания несут меня куда-то, где я совсем не хочу быть! Но река стремится вперед сама по себе, и я никак не могу повлиять на уносящее меня куда-то вдаль течение. По реке я плыву к чему-то, о чем совершенно не помню. Но в очереди воспоминаний тот случай стоит первым, и хочу я того, или нет, я должен пережить его заново именно сейчас; пережить, как сильно его не боялся бы.

Около дома в тот день я заметил машину скорой помощи, полицию и пожарных. От появившегося внутри меня страха ноги подкосились, и я едва не споткнулся и не упал на землю – за руку поддержал Саня, который появился откуда-то из-за спины.

«Когда узнал, я сразу же прибежал! Мы с ребятами не успели далеко уехать» – говорит он тихим испуганным голосом, я с трудом его понимаю.

«Узнал что?…»

«Ты еще не в курсе?…» – на лице Сани я вижу удивление вместе со страхом от того, что первым, кто мне обо всем расскажет, будет он…

«Твой брат…»

«Что?!.. Что с ним?!»

«Он там…»

«Да в чем, черт возьми, дело?!»

Я отталкиваю Саню и бегу в дом.

Что я наделал! Что же я наделал! – бьется в голове вместе с пульсом.

На втором этаже я вижу отца и мать. Глаза матери красные от слез; отец пытается ее успокоить, но и сам выглядит убитым горем. Да, только сейчас я вспомнил, как выглядят мои родители. У матери тонкие черты лица и небольшая горбинка на носу, что совсем не мешает ей быть одной из самых красивых женщин в мире. Такой я ее всегда и считал – одной из самых красивых женщин в мире! Ее светлые недлинные волосы едва достают до узких плеч, а тонкие изящные руки, вместе с неповторимой и чарующей неспешностью, кажутся мне самыми добрыми и ласковыми руками на свете.

Воспоминания о ней – будто луч света, но скоро гаснет и он…

Мой отец – добрый и порядочный человек, и, наверное, у него просто нет времени на то, чтобы быть другим. Он всегда чем-то занят, но занят не так как я – в своих делах отец находит время и каждому из нас. Он никогда не задавал мне трепки и до того злосчастного дня я ни разу не видел его в таком скверном состоянии: некогда добрый и внимательный ко всему взгляд теперь отражал случившееся несчастье и был совершенно потухшим; руки дрожали.

«Где ты был? Ну где же ты был?!» – услышал я едва живой, полный отчаяния голос матери.

«Мам… прости…» – единственное, что я сумел ей ответить. Слова застряли где-то глубоко в груди – там же большой ком, из-за которого было трудно дышать.

«Где Коля?» – спросил я маму, но боялся услышать от нее ответ.

Она молчала.

«Мам?…»

Потом, будто откуда-то издалека, до слуха донесся строгий голос отца, который показался мне совершенно чужим:

«Мы же попросили тебя никуда не уходить».

«Что с Колей?» – снова спросил я с глупой надеждой услышать что-то вроде: «Он съел много шоколада и у него сильно разболелся живот», или: «Коля разрисовал маркером себе все лицо, а еще и стены в своей комнате, так что отмывать будешь сам». Но этого я от них не слышу; они не говорят мне ничего подобного, а просто молчат.

Я еще не знаю, что случилось, но сам уже чуть не плачу. Предчувствую, что в наш дом пришла большая беда.

Отец делает неловкое движение, чтобы остановить меня, когда я бегу в комнату Коли. Помешать мне у него не получается и я распахиваю дверь. На мои глаза наворачиваются слезы.

«Зачем? Зачем я ушел, оставив брата одного?» – спрашиваю я сам себя, глотая слезы.

Сейчас мне хочется только одного – умереть. Как бы я хотел исправить то, что натворил!.. Как бы я хотел! Но это уже невозможно.

Я падаю на колени и чувствую, как сзади под руки меня подхватывает отец.

«Пойдем, пойдем» – слышу я его растерянный голос.

Но я вырываюсь…

Я не хочу никого видеть и слышать, а себя просто ненавижу! Но все мои слова и просьбы о прощении, конечно, ничто, по сравнению с тем, что случилось…