Преданый Димитрий

Меж тем история мёртвого сына Марии Нагой продолжилась, что является косвенным свидетельством ухудшения политической ситуации в государстве. Романовы прятали глаза и что-то замышляли. Годунов глаз не сводил с этой семейки. Брат Марии был доставлен в Москву и в ходе «собеседований», о характере которых мы можем строить только догадки, признался, что слуга Битяговского обмолвился кому-то о деталях смерти Димитрия. Слугу схватили, пытали в застенке, где он под пыткой якобы признался, что лично убил Димитрия, после чего слуга были незамедлительно четвертован. Как мы видим, то ли по причине своей причастности, то ли стремясь убрать тему из общественного дискурса, Годунов убирал вообще всё и вся, имевшее отношение к этой грязной истории. Спецслужбам был дан строгий наказ внимательно внимать городским языкам и при наличии крамолы сразу выдирать их. Наказывали даже за малейшее упоминание обстоятельств того времени и имён участников. Чего так боялся Годунов, если в самом деле не имел к этой истории никакого отношения? Именно такое его поведение зародило излишнее недоверие к вывода комиссии и породило новую волну сплетен. К дате Годуновского восшествия на престол, не существовало ни одного свободного человека, имевшего прямого отношение к семье Нагих и Димитрию. Кроме, возможно, семьи Отрепьевых, связи с которыми скрывались и не были известны Годунову. Все были разогнаны, сидели или были зверски убиты.

В то время слухи занимали в общественном сознании примерно то же положение, что сейчас – первый канал телевидения. Большинство народа ведь могло видеть власть только в своих страшных снах и только жители столицы иной раз издалека видели царя или его руку, высовывающуюся из окна повозки. Первый случай, когда царь стал осознанно общаться с людьми и даже устраивать каждую неделю приёмные дни, связан как раз с царём Димитрием I, а до него до такого никто бы просто не додумался. Слухи были самым главным средством информации, пропаганды и одурманивания простолюдинов, через слухи транслировались политические амбиции и проверялись возможности продвижения акций власти. Мы видим, что искусство вброса в ту пору было обязательным и осознанным делом верхов, а не проявлением наивной народной фантазии.

К тому времени Годунов давно уже имел авторитет хромой утки, и любые вести, дискредитировавшие его в глазах народа, встречались на ура и распространялись быстрее молнии. Народ, измученный бедами, неурожаями и бандитизмом, возлагал ответственность за своё мрачное положение на него, и был готов поверить в любую компрометирующую правителя байку. Имели ли к этому отношение Романовы, или лица из их окружения? Конечно, запускать разные утки, и потом анализировать реакцию толпы – интересное занятие, разумеется, Романовы не отказались бы таким образом лишний раз проверить свои шансы на престол. Но, во-первых распространение слухов о спасении Димитрия было им совершенно невыгодно, ибо усложняло им самим путь к власти. Распространяемый на первых порах слух, в общем, был иного рода – в нём просто констатировался некто под именем Димитрий, без всяких оговорок о его праве на престол, с воспеванием его прекрасных личных качеств, славословий и т. п. Большинство сплетен трактовало появление «Димитрия», как политический ход Годунова, и таким образом могло иметь источником семейство конкурента Годунова – Романовых. Частично подтверждением этого послужил тот факт, что сразу после коронации Годунова слухи о самозваном Димитрии на время полностью прекратились. В то же время всё крепли слухи о спасении настоящего Димитрия, будущего народного заступника и «доброго» царя.

Отзвуки событий 1600 года мы находим в кратких сообщениях французского наёмника Якова Маржерета:

«Прослышав в 1600 году молву, что некоторые считают Дмитрия Иоанновича живым, Борис с тех пор целыми днями только и делал, что пытал и мучил всех по этому поводу».

Итак, реинкарнация слухов о живом Димитрии едва ли имела источником происки Романовых. Скорее она имела под собой скрытое недовольство Годуновым в самых разных кругах и неуверенность в его власти в рамках мифологического построения, которое господствовало в головах русских людей той поры. В ту пору, как и сейчас, примитивная формула уже была вбита в мозги и гласила: «Есть хороший, добрый царь» (крыша) и есть как бы отдельно от него чиновники, воры, попы и другие лихоимцы и тунеядцы, которые грабят и обманывают народ. Они во всём виноваты. На них и только на них негде ставить пробы! Царь ни в чём не виноват и ничем не связан с ними. Он стоит отдельно. Когда дело плохо в государстве – это означает только то, что святой царь не может справится с ордой воров, а порой и не знает о страданиях народа. В глубине души царь – великий страдалец за народ! Он только и думает, как сделать лучше своему народу и как прорваться сквазьсилки проклятых воров и лихоимцев. Само собой разумеется, он никак не связан с этой воровской кодлой, и всегда отделён от неё. Эти злодеи обманывают доброго царя, отсюда лихоимства и то, что царь ничего не видит. Но он рано или поздно увидит, узрит и накажет «лихоимцев». То, что во все времена это была одна банда, русскому народу в голову не приходило. Эта система криминального мышления о неподответности высшего руководителя пред народом благополучно проковыляла через века и политические системы России и, надо прямо сказать, благополучно доковыляла до недавних времён. Но архетип господствующей пропагады в 16 веке был именно таков, и рабский народ вынужден был веками поддакивать такой пропаганде, как статист в скверном балагане. (Или он был так запуган, что не осмеливался признаться в этом) Хотя ожидания Русских людей растягивались на века, не сопровождаясь ни одним свидетельством пробуждения совести очередного безумного царя, не говоря уж о всей растленной пирамиде власти, никаких изменений в народном мифотворчестве не происходило и не произошло до сих пор. Эта кукольная, извращённая «философия» до сих пор представляет собой одну из самых парадоксальных сторон Русского мифологического сознания, делая почти неосуществимой надежду на свободное будущее всего народа.

И тут Фёдор, как и ожидалось, умер. Наследников у него не было, единственная беременность его жены закончилась выкидышем.

Провернув обычную аферу, был коронован и приведён к власти опытный царедворец Борис Годунов. Романовы были временно оттеснены от власти и находились под надзором и подозрением.

Годы Годунова

Годуновский трон только производил впечатление незыблемости, на самом деле он был очень хрупок. Хотя животная хитрость Годунова часто опережала намеренья множества людей, ненавидевших по разным причинам его режим, ощущение конца его правления всё равно постоянно витало в воздухе. Народ имел полное право ненавидеть этого плутократа уже за то, что он впервые окончательно осмелился отменить Юрьев День, сделав львиную долю населения прямыми рабами. Веками русский крестьянин жил мечтой, уплатив «пожилой» рубль – пошлину за выход из рабства, поздней осенью каждого года послать своего очередного владельца куда подальше, и с первым снегом и лёгкой душой отправиться на поиски лучшего хозяина и прекрасной новой жизни. Юрьев День был светом в конце тоннеля для каждого трудолюбивого пахаря. Подобно тому, как на компенсации Советских Сбережений при известном правителе было наложено табу, так в конце XV века отменой Юрьева Дня было наложено табу на выход из крепостнического рабства. Пока существовала замочная скважина свободы в виде Юрьева Дня, всё можно было вытерпеть. Но когда замочную скважину замуровали, а в чайнике заварили носик, и надежда умерла, давление в обществе стало быстро накапливаться. Для минимизации народного гнева «заповедь», «заповедные годы» рекламировались, как «временные». Вроде, подождите чуток, мерзкие рабы, скоро станете нашими счастливыми поданными, сейчас время трудное, надо вам потерпеть, война, то да сё, а потом мы, де, отменим эти ограничения… Свежо предание, да не верилось без труда, и не сбылось!

Так же поначалу думали и помещики, и на это возлагали надежды сами крестьяне. С течением лет, когда никто ничего не отменял, даже самым тёмным крестьянам становилось понятно, что проходимцы от власти жестоко надули сельских и загоняют крестьян в абсолютное рабство. Широко распространился горький народный анекдот: «Вот тебе, бабушка, и Юрьев День!»

Все были недовольны. Структура общества скрипела, цепляла всех своими крючьями и мешала всем. Ни о каком развитии речи не было. Никаких инвестиций и разумного вклада не было. Ссудный процент достигал 50% и ссуда давалась только исходя из тайной цели отъёма собственности или личной свободы будущего раба. С одной стороны, как сыр в масле, каталась куча бездельников: бояр, дворян, чиновников, попов высших санов, вояк, они требовали все большего кошта, гнёт на самых незащищённых не был уже ограничен никакими законами, и только возрастал, статусы «крепостных», «тягловых посадских», «холопов» и множества других зависимых «клиентов» был запутан до невероятности и, собственно говоря, целиком находился в зоне откровененного беспредела. Как ни странно, высшие слои, катавшиеся как сыр в масле, ненавидели Годунова ещё больше. Мало того, что в них жила память о родственниках, которых прикончили во времена Опричнины, их возмущало и оскорбляло присутствие наверху худородного. Ненависть всех ко всем возрастала, пока не стала открыто выплёскиваться кровавыми взрывами бунтов и Смуты.

У Смуты были первые зримые проявления – бесконечные запоры, ворота, заборы, пудовые замки, кучи охранников, парубков, сторожей, полицейских – примерно то же самое, что мы видим и ныне. Невероятное количество охранников никак не спасало ог грабителей и воров и в отношении охраны прав простого населения полиция не работала вовсе. Никакой поживы от защиты бедняка полицейскому не было. Именно в это время грабёж и воровство достигли своего апогея, так же, как и коррупция.

Лоббистским органом московской плутократии была «Боярская Дума», призванная отстаивать интересы кучки земельных олигархов. Попытки Ивана Грозного при помощи репрессивной «Опричнины» запугать этих разнузданных богатеев только обрушили народное хозяйство, не ограничив по существу власть этого тёмного плутократического олигархата. Боярство и дворянство взрастало столь быстро количественно, что им было бы мало земли и нескольких Россий. Всей этой стремительно возраставшей численно, стремительно размножавшейся своре наследственных тунеядцев требовались блага, земля, деньги, слуги. Служивым чиновникам и военным тоже нужно было выделять мзду – это была другая категория тунеядцев – помещики. Их владения были поменьше, но за то они были даже более бессовестны и более хищны. Если к этому добавить всеобщую неэффективности денежных трат, то уже тогда положение можно было назвать катастрофическим.

Между тем это дробление привело к тому, что внизу эксплуататорской пирамиды уже масса помещиков и дворян обходилась всего несколькими крепостными, и они практически становились нищими. Случались и вовсе комическиеситуации, когда дворянин оказывался вовсе без крепостных и вынужден был сам впрягаться в пахоту. Социальная деградация обнимала огромные массы бывших хозяйчиков. Земли теперь раздавали в основном на окраинах государства, в каком-нибудь Воронеже, подвергавшемся постоянным набегам с юга, где владеть землей было крайне рискованно и стрёмно.

Дети быстро делившихся помещичьих владений уже не имели права на государеву службу и носили название «пищальников».

Огромное количество бывших хозяев разорилось настолько, что сами становились за плуг, фактически выбывая из дворянского сословия и даже не пытаясь поддерживать видимость принадлежности к благородному сословию.

В конце правления Годунова многие деревни и даже области обезлюдели совершенно, как от бегства крепостных, как и от постоянного убытия населения ввиду эпидемий, голода и невзгод. Если к этому прибавить области, обезлюдевшие в прошлом из-за Ливонской войны, то ситуация была воистину аховой.

Оставалось водрузить вишенку на торте, чтобы обрушить всю эту сгнившую кулинарную конструкцию – дождаться какого-нибудь серьёзного природного бедствия. Ждать, как оказалось, оставалось недолго.

Летний лёд

И тут в рамках малого оледенения грянуло подряд три года адских невзгод. Природа в это время как будто сбесилась и одаривала то жестокими заморозками летом, то засухой весной, то ливнями во всё лето. Настал голод, начавший доходить до людоедства. Эхто бедствие, разумеется, коснулось всей Европы, если не всего мира. Как полагают, причиной в очередной раз послужило мощное извержение, теперь уже произошедшее в Южной Америке.

Царевич Воскресший

Скоро Годунову доложили о появлении в Польше воскресшего царевича. Это было очень серьёзная весть. Годунов сразу в ярости указал на Романовых, как источник провокации – это было вполне в казуистическом стиле этой ушлой

семейки.

Сыскной указ стал истошно проводить расследование, и вот что выяснил. Выяснил, что в центре проблемы был беглый чернец Юрий Отрепьев, которого Годунов лично знал и с которым общался в Думе. Естесственно, при описании произошедшего создатели донесения не могли отделаться от обличительных и сатирических описаний персонажа.

«Жизнь свою от юности Гришка проводил в бездельничестве, играл в карты и кости, постригся в цернецы…» – и далее всё в таком же духе. Удивительно, но эта государственная, наивная до омерзения пропагандонская блевотина на века станет потом становым хребтом канонической «Историографии Смутного времени»!

Сцецслужбы сразу вышли на семью Отрепьевых и собрали о них все сведения, какие возможны.

Отрепьевы были семьей малоземельных служивых дворян. Дед Гриши Богдановича Отрепьева, как опытный военный был выписан из Литвы и занимал крупные полицейские должности в Замоскворечье. Отец тоже служил к Кремлевском стрелецком полку до полковничьей должности и был убит, зарезан при загадочных обстоятельствах в Немецкой слободе каким-то литвином. Разумеется, при расследовании, чтобы закрыть дело, был найден самый расхожий повод убийства – пьяная драка. Логика была простой – раз в Немецкой слободе вольно торговали вином, и случалась масса драк, то и здесь всё случилось в результате пьяной драки. Полиция всех времён одинакова! Это случилось, когда Григорию Отрепьеву было не более 4—5 лет и он остался один «после отца своего юн зело».

Сын был любимцем матери и деда, которые в нём души не чаяли и с раннего детства постарались окружить его заботой и хорошим окружением. По смерти отца воспитанием сына занималась сначала исключительно мать, научившая его чтению библий, часословов и сборников псалмов. Неизвестно, когда его привезли из деревни близ Галича к деду в Москву. Здесь была крепкая основа семьи и крепкие старые связи. Здесь доживал свою жизнь дед, служил довольно высокопоставленный дядя Смирной и обретался родовой свояк дьяк Семейка Ефимьев. Дед, пользуясь старыми связями, отдал его в подмастерья к кремлёвским писцам, где его быстро научили грамоте. Естесственно предметом обучения и главным достижением писца в то время был выверенный, каллиграфический почерк. Судя по тому, что у Григория на самом деле до конца жизни был очень изящный, каллиграфический почерк, ему удалось поучиться в какой-то очень хорошей школе или с ним частным образом занимался кто-то из приказных чиновников. Отмечалось, что мальчик проявлял невиданную цепкость ума, смышлёность к наукам и учению, и сразу был выделен из окружения своими способностями. Похоже, хороший почерк и продвинул его в ранг переписчиков церковных книг и позволили войти в более высокий круг Московской элиты. Очень вероятно, что приезд Юшки из деревни осуществлялся уже с протекцией Романовых, соседей Отрепьевых и подмеченные у юного Отрепьева таланты позволили ему с юных лет осесть в ближайшем окружении этих аристократов, где он занимал должности то ли секретаря, то ли советника, то ли ещё какого высокого администратора.

Если самые ранние посольские документы поносят молодого Отрепьева, как беспрутного мерзавца, гуляку, игрока и кутаилу, то потом, уже во времена Шуйского интонация этих наветов меняется. Теперь его описываютсо скрытым восхищением его успехами и талантами, которыми едва ли можно не восхищаться. Однако при этом выссказывалось постоянное опасение, не вошёл ли этот чрезмерно молодой и амбициозный человек в сговор с нечистой силой, благодя потворству которой он блещет такими яркими талантами. Выражалось соображение, что дьявлдлу втемяшелось в голову вступитьв связь с «Юшкой» ещё тогда, когда тот был младенцем. Эти благочестивые подозрения основывались на том, что «Гришка» слишком свободно всему учиться, слишком блестящий оратор и организатор, чтобы можно было поверить в то, что из забитой среды простолюдинов выскочил такой интеллектуальный бриллиант. Слишком стремительно «Юшка» стал «невиданно горазд в грамоте».

Впрочем, кастовая, непробиваемая, наследственнаясистема едва ли оставляла надежду на то, что такой отпрыск пойдёт слишком высоко по иерархической лестнице. Людям такого сорта грозила бедность, сиротство и нищета, а гордость могла только умножить количество проблем на жизненном пути. На Руси гордых бедяков высшие слои не любили и всегда старались щёлкнуть таких по носу. Ясно было, что чин воеводы ему не видать, как собственных ушей. Такие должности доставались высокородным соискателям ещё при их рождении, и при их занятии такие таланты, как «Юшка» были не нужны. А огромные богатства, достигнутые грабежом, наглостью и монопольным обладанием то и дело проходили перед глазами юного отрепьева, всё чаще ставя вопросы о смысле жизни и о том, как пробиться сквозь этот тернистый, колючий лес. Молодое, огненное честолюбие искало выходы, и эти поиски привели Григория в приёмные покои Романовых. Он поступил на службу к Михаилу Никитичу. Эта ветвь Романовых в то время числилась сренди первых претендентов на российский престол, что делало службу на такое сообщество дделом весьма перспективным в смысле карьеры и такая служба явно сулилав дальнейшем массу бонусов. Вряд ли этот шаг был неосмысленным или случайым. Во-первых, Отрепьев вынужден был считатьсяс ограниченностью своих возможностей и принуждён выбирать из того, что было доступно. А Романовы были знакомцами и соседями ещё по материнскому имению, и семья Отрепьевых была им хорошо известна. Целые гнёзда Отрепьевых сидели по берегам реки Момзы, притоке реки Костромы. Именно по соседству с этими гнёздами рамсполагалось имение московского боярина Фёдора Никитича – деревня Домнино. Мать Отрепьева жила рядом с монастырём, близ Железного Бора, в всего в каких-то десяти верстах от них располагался Романовский починок Кисели. Здесь все по надобности знали друг друга.

Юному Отрепьеву понадобилось всего несколько лет, чтобыдоказать свою крайнюю необходимость для Романовых и занял в их среде очень высокое положение. Это продвижение имело, впрочем, неожиданные последствия. Близость к престолу и начавшаяся там подковёрная грязня едва не сгубила Отрепьева, и точно на время разрушила его карьеру. На Романовых обрушилась царская опала. Обычная практика подкупа и содержания шпионов в среде конкурентов привели к тому, что интересы Отрепьева, который верно честно отрабатывал Романовым, были сметены. На службе у Александра Никитича прозябал некий помещик Бартенёв, который занимался казначейскими делами у боярина и в нужный момент донёс царю, что его хозяин тщательно скрывает какие-то тайные зелья в ящике для ценностей, и даже как-то обмолвился, что зелья должны извести всю семью ненавистных Годуновых. Были ли это отравы, наркотические средства с востока, или какие-то магические артефакты, мы не знаем, однако Борис Годунов, находившийся в состоянии постоянных подозрений относительно намерений своего окружения, взволновался и приказал провести расследование. Это привело к громкому колдовскому процессу, в который были вовлечены практически все элиты, включая Думу. Романовы были арестованы, ящик со злонамеренными предметами изъят, и в нём был обнаружен мешок с какими-то кореньями. Этот мешок был предъявлен Московской БоярскойДуме в качестве неопровержимой улики тайных Романовских умышлений и козней. Царское давление на приговор Думы было столь сильно, что все ничуть не сомневались в грядущей казни провинившихся, однако, как ни странно, Годунов ограничился всего лишь приговором и высылкой приговорённых. Это сопровождалось шумным, рекламным шоу, когда орда приставов, пиная приговорённых и толкая их в спины, кричала им в лица: «Злодеи! Изменники! Хотели достать наше Царство и отравить царскую семью колдовством к кореньями! Не выйдет у вас! Пшли!»

Годунов, надо сказать, давно искал повод для расправы над Романовыми – слишком большую силу и власть те обрели, и поневоле конкурировали с ненаследным царём, статус которого был изначально подмочен низким происхождением. Он искал, и, возможно, сам инспирировал эту ситуацию, а потом воспользовался ей для ослабления Романовых.

Иностранные разведки, включая ушлую Польскую, обили каблуки, бегая по Москве в попытке узнать причины разгрома романовского гнездовища. Им удалось получить информацию лишь от членов семьи царя Фёдора.

Вот этот доклад из «Польского Дневника».

«Нам удалось выведать, что нынешний Великий князь Борис силой вторгся в Царство и отобрал его у Никитичей-Романовичей, кровных сродственников почившего Великого Князя. Вышеуказанные Никитичи в последнее время сильно усилились в своих позициях и, как полагают, снова вознамерились отнять бразды правления и взять власть в свои руки, что было бы справедливым исходом, и при них было много верных людей, но царь Борис ночью опередил и напал на них».

Для Отрепьева это была полная катастрофа. Не для того он шёл в услужение, чтобы страдать или погибнуть, он шёл работать на силу, набиравшую обороты и возможности. Он хотел быть действующим советником и воеводой царя! И всё говорило о том, что осуществлённые мечты идут прямо к нему в руки. 1600 год ознаменовался тем, что царь Борис серьёзно занемог. Этот факт скрыть не удалось, и он просочился на улицы Москвы, вызвав целый вал сплетен и толков.

Власть вынуждена была созвать Боярскую Думу для обсуждения ситуации. Попутно для демонстрации живого правителя, его медленно пронесли на носилках по Москве по пути из терема в Церковь. Это вызвало лишь минимальное успокоение народа, и тревога о состоянии верхушки власти продолжилась.

Польские шпионы, отметившие колебания власти, предвидели нарастание борьбы за обладание престолом. В их докладах особо подчёркивалось, что в народе, не говоря уж об окружении царя Бориса, наблюдается масса сомневающихся в его праве руководить и такие сомнения уже высказываются повсюду открыто. Посему Годунов проявляет активность и повсюду хватает крамольников, которых мучают, пытают и убивают массами без разбора.

«Нет сомнений, что каждую минуту там может вспыхнуть мятеж» – резюмирует Польша.

Кто это был?

Конрада Буссов «По его глазам, ушам, рукам и ногам было видно, а по словам и поступкам чувствовалось, что был он multo alius Hector (совсем иной Гектор), чем прежние, и что он получил хорошее воспитание, много видел и много знал».

«Дмитрий обладал большою силою в руках… был отважен и неустрашим, не любил кровопролития, хотя не давал это приметить».

Польский гетман Станислав Жолкевский, относившийся к авантюре Самозванца враждебно и считавший его обманщиком, признает: «У Гришки было довольно ума, красноречия и смелости».

Поднявшись на вершину власти, Лжедмитрий оставался прост и некичлив, был нежесток и склонен к милосердию, а в гневе отходчив. К этому нужно прибавить редкостную сообразительность и феноменальные способности к обучению. Ему легко давались языки, он поражал советников знаниями и остротой суждений, а более всего широтой и масштабностью планов.

«Когда я с Божиею помощью стану царем, то заведу школы, чтоб у меня по всему государству выучились читать и писать; в Москве университет заложу, как в Кракове; буду посылать своих в чужие земли, а к себе стану принимать умных и знающих иностранцев, чтоб их примером побудить моих русских учить своих детей всяким наукам и искусствам».

Интрига

Развитие интриги показало, что главную угрозу власти Годунова по-прежнему представляют думские бояре-Романовы. Всем было ясно, что у Романовых гораздо больше наследственных прав на престол, как у потомков князя Калиты, чем у сомнительного и худородного Годунова. И скоро без сомнения настанет развязка нарастающего конфликта.

Нетерпение Романовых, жадно ожидавших своего прихода к власти, их открытые агрессивные высказывания и действия испугали Годунова ещё больше, и толкнула Бориса к открытому нападению. На подворье к ночи они стали собирать многочисленную вооружённую челядь. Неясно, собирались ли Романовы напасть на царя, и Годунов, прознав об этом, опередил их, или наоборот, Годунов первым стал готовиться к нападению, а узнавшие об этом Романовы срочно стали готовиться в ответ.

Поляки сразу доложили о грядущем мятеже, сообщая, что в случае смерти Бориса его совсем зелёный, юный отпрыск едва ли сможет удержать власть перед такой сплочённой и грозной силой, как банда Романовых. Новая династия практически не имела никаких корней в обществе, и её мало кто поддерживал. Единственным шансом Бориса было мобилизовать верную ему гвардию, купив её деньгами и обещаниями и самому броситься на врага и разгромить разрастающий мятеж, подавить его в зародыше, обезвредив и удалив навсегда из Москвы или лишить жизни главных романовских претендентов на его место.