Правдивые и доподлинные записки о Мандельшпроте, найденные в фисгармонии бывого Пуськинского Дома настройщиком роялей Василиском Бурляевым. Charitas omnia kredit

Своих мандаринов зовет.
Глаза от бессонницы впалы,
Заботой согбен супермен.
Выходят за ним генералы,
Бабулис, Чурленис и Член.
День начался сильно, отважно,
Он темен и страшен как суд.
И сопли надменно и страшно
По Васе Блажному ползут.

23 мая 1932 г.

Быть может, мое повествование, настоенное, подобно фиалковому нектару на истинных фактах, не вызовет дружеского пиетета и не тронет очерствевшие души людей, но я должен продолжать свои уникальные свидетельства, памятуя о том, насколько ценны даже мельчайшие детали картины, одним из немногих созерцателей которой я был.

Что, белогвардейщину пастилой кормить? Не дождётесь, падлы!

Любовь моя, брошенная мной подруга, тысячи женщин, осчастливленных мной, вы, вы, может быть, прочитаете мои немудреные пост-революционные записки, и слеза умиления одинокой росинкой скатится у вас меж персей. Одинокая и героическая душа не смеет выпустить перо и забыть о своем долге пред самой Историей. Одинокая и трепетная душа идет вперед к невыразимому свету в чердачной люкарне, из тьмы и сомнений, из разочарований и тягостных раздумий. И этот свет – единственное, что поднимает дух озябшего путника на тяжкой стезе бытия. Иди за мной и не падай! Я выведу тебя из пустыни к зеленым долинам, к кустам ракиты над рекой, к голубым небесам, к яркому солнцу, над которым мы еще увидим цветущий и переливающийся Эдем – страну мечты и сладостных грез. Вы все еще увидите!

Мир
В далекой деревне звонили,
И слышалось пение птах,
И стройные фавны бродили
С улыбкой в лучистых глазах.
Один под покровами леса
Застывший и тихий стою,
И стройная дивная месса
Вливается в душу мою.
Забудь! Это – тоже награда.
Смотри: над волнами лугов
Прекрасная леди дриада
Гоняет сачком мотыльков.
То – девушка мчится босая…
Войди в очарованный грот,
Дубравой себя отрясая
От серо-зеленых болот.
Иди под лазурные своды.
Меняется облачный кров,
Прилива прозрачные воды
Наполнят реку до краев.
Гоняя пугливое эхо,
Хватая ладонями свет,
Бросаясь сребрящимся смехом,
Русалки играют в крикет.
Усталый, глаза я закрою,
И вижу я глинистый склон,
В нем жизнь, будто древняя Троя,
Засыпана пеплом времен.
Бездомные в мире забытом…
И только позвякивал прах
Вбиваемых в землю копытом
Гиней, луидоров и драхм.

Отвели Мандельшпрота в детский сад имени товарища Шверника. Вывеска! Бродил-бродил он по этому дивному саду среди дикорастущих настурций, глициний и баобабов, с абсолютно кислой рожей личика и всячески делал вид, что все ему здесь страшно не нравится. Впечатлительный пингвин. Даже баобаб – краса тропических лесов, древо, не произвел на него никакого чувственного впечатления фауны. Потом взял Мандельшпрот на КПЗ ржавый гвоздик и выцарапал на стене корявыми буквами такие словеса:

Вот сижу я под кустом.
Вижу дерево и дом,
Мандельшпрот пред ним сидит
И стишки свои кропит.
Очень много накропал
И в милицию попал.
Он в милиции сидит
И опять стишки кропит.
Разъярился милитон,
Говорит малютке: «Вон!»
В детский сад его везут,
Продолжает кроха труд,
По бумаге он скребет,
Чтобы лучше жил народ.

Попугай Попа. Это и было его первое классическое стихотворение. Вшивота. Маленький лорд Фаунтлерой. Он им всегда гордился и на гастроли в Бердичев с ним ездил. И всегда аншлаг имел очертенный. Не такой, как у некоторых. Козлы вонючие! Сопли Мира! Загадили все поэтические пажити! Я сам потомственный беспризорник. Посмотри, какие пап-пиро-сы! Пап-пиросы!

Мираж для Мэри и Анны
Пусть где-то растут золотые маслины.
И пряный, и сладостный свой аромат
Счастливые чащи, немые долины
В нагретые синие долы струят.
Ведут в эти долы прямые дороги,
Пути к воплощенью заветной мечты.
Но эти долины и эти чертоги
Железной рукою для всех заперты.
У Мэри и Анны не в редкость обиды,
Неведомы полные им закрома.
Но разве лишь тот, чьи карманы набиты,
На счастье и радость имеет права.
Но вечно надеются Анна и Мэри —
Железной рукою безжалостный страж
Откроет свои заповедные двери
И впустит их в этот счастливый мираж.
Пусть где-то растут золотые маслины.
И пряный и сладостный свой аромат
Счастливые чащи, немые долины
В нагретые синие долы струят…

Черный Сверчок
На похороны романтизма
Веселой, шумною толпой
Пришли:
Поэт.
Сверчок
И Клизма.