ИНТУИТ

Нырнув в вагон одним из первых, я огляделся: забавных престарелых существ с бело-розовыми кудряшками, которым полагается по всем законам морали и нравственности уступать место, о чудо! не было. Беременных в пределах видимости также не наблюдалось. Толстые и ленивые пусть стоят и дальше – им полезно.

Совесть была спокойна, а посему ничто не помешало незаметно и быстро подкрасться сладкой дреме. Мне тут же привиделась ночная гостья. В мыслях мелькнули воспоминания об утреннем сне: как тяжело ей давались слова, пока я сам не пожелал ее услышать. И пусть это наваждение долго собиралось с силами, чтобы произнести одну-единственную фразу, зато как я был удивлен после этого! Как ни странно, но, придя в форму после изнурительного побега от преследователей, мне удалось быстро привыкнуть к этому чуду, которое несколько отличалось от других сновидений тем, что… хмм… задержалось? Наверное, так.

И вот выпадает второй шанс. Теперь это событие можно смело назвать невероятным.

В этот раз черноволосая красавица тоже не спешила заговорить: ее губы, шевелящиеся все медленнее и медленнее, так и не смогли произнести ни слова. Она словно находилась на глубине в воде под высоким давлением, секунду спустя ее тело окончательно оцепенело и совершенно перестало двигаться. Передо мной стояло живое изваяние с застывшим, измученным от внутреннего напряжения лицом. Но даже в таком состоянии я смог разглядеть физически крепкое строение ее тела. Сразу было видно, что девчонке многое пришлось вынести на своих худеньких плечах, прежде чем они налились силой. А в невероятно голубых глазах, на самом дне, покоилась та часть ее души, которая полностью приняла свою нелегкую судьбу, даже более того, осознанно выбрала ее среди прочих других жизненных дорог и была этому рада. Я вовсе не хочу сказать, что ее фигура стала со временем мужеподобной, нет, просто она обрела внутреннюю ответственность за саму себя, как это часто случается с детьми переходного возраста. Это неуловимое для неопытного глаза качество делало ее образ сильным и выносливым, при этом, однако, сохранившим грациозные женственные очертания талии и бедер. Словом, если в кого и влюбляться, так только в эту девушку! И это опять было то самое разочарование, которое посетит меня по возвращении в мир реальный из мира не совсем реального.

Как хочется порой поменять вещи местами, слов нет!

Даже находясь в полном оцепенении, она боролась изо всех сил. Мне вдруг стало ясно, что ей стоило многих трудов встретиться со мной.

Когда спишь, всегда все понятно и у тебя не возникает вопроса, зачем делать то или это. Во сне ты всегда просто знаешь, что должен, например, собрать сотню сырков, выпавших из твоего холодильника, не спрашивая себя, зачем их, собственно, нужно собирать, и уж тем более не думая о том, что ты их вообще не особо любишь. А уж задаваться вопросом, откуда такому количеству взяться в твоем холодильнике, – об этом я вообще молчу. Собственно, примеров может быть миллион: тебе надо убежать или спрятаться, даже если никто за тобой не гонится, украсть что-то из опустевшего вдруг до полного безлюдства магазина или приютить у себя под кроватью малайзийского крокодила и так далее…

Чего только не происходило со мной по ночам, и я никогда не интересовался: почему, откуда, зачем? Вот и сейчас я просто знал: она пришла ко мне, ей надо что-то сказать, и пока я сам этого не позволю, у нее фиг что получится! И все это потому, что она в данный момент на моей территории.

Подобные умозаключения крепко сидели в моей голове, деваться от них было некуда, да и не хотелось, если честно. Чего я действительно желал, так это умереть прямо в этом грешном вагоне, и пусть мое ментальное тело навсегда останется с ней, хотя бы ради простого разговора.

Весь этот расклад я осознал за долю секунды, интуитивно захотелось «разрешить» ей разговаривать. Мне даже не надо просить об этом вслух, необыкновенно мощное желание овладело мной: я дико хотел услышать ее – и точка!

Улыбка на лице девушки сама по себе стала наградой за мою сообразительность. Но то, что случилось потом, было похоже на какое-то дурацкое кино.

– Я ЖДУ ТЕБЯ!

Голос гремел возле моего уха. Я так сильно вздрогнул, что нехило ударился головой о поручень слева. Рядом сидевшая тетка разговаривала по мобильнику, хотя судя по тому, как она надрывала голосовые связки, разговором это назвать сложно. Связь-то в подземке никакая, ясное дело.

Скучающие пассажиры тут же оценили ситуацию. Одни откровенно веселились, хихикая и подталкивая друг друга. Другие с любопытством пялились на меня и на женщину. Кто-то вежливо отвернулся, пряча нескромную улыбку, готовую в любой момент перерасти в веселый гогот. Уж этот, последний, точно хорошенько проржется, когда выйдет из вагона, с такими всегда так.

Мой ставший уже на сто процентов любимым морок растаял. А виной всему невежественность некоторых особей относительно связи в местах, находящихся на доброй сотне метров под землей: так уж сложно было ей подождать и дать мне маленький шанс?

Не в этот раз, парень.

Все кого-то ждут, и они приходят. В реальности проще: тут можно добраться из точки «А» в точку «Б» на поезде к любому человеку. Но не ко мне. Ко мне прийти невозможно. Моя реальность не здесь, и называется она совсем другим словом… а сны в итоге остаются просто снами.

Поток людей хлынул из вагона. Огромная серая масса без единого шанса на проблеск надежды спасти свои души и прожить жизнь стоящую и настоящую, без суеты, без назойливой погони за материальным благополучием. «Господи! – взмолился я, – на что мы тратим свою жизнь?»

Ответом мне была тишина и легкий перестук колес поезда.

Мечты… остаются в далеком детстве. Их убивают самые близкие люди. Порой это отцы, иногда братья и сестры. Нам говорят: пора на работу! Убеждают: нужно учиться, хоть как-нибудь. Нам обязательно напомнят после двадцати пяти о том, что пора бы завести семью.

Но так ли уж нужно учиться ради того, чтобы получить «корочку»? Или работать где придется ради пропитания? Или жениться, потому что пришел твой срок? В их понимании – несомненно! Ведь наши предки жили по устоявшимся правилам, передающимся от поколения к поколению много лет. Они закостенели и пребывают в уверенности: хорошо там, где тепло и есть стабильный доход.

Так ли это?

Наверное, так. Они ведь прожили дольше нас, им виднее. В конечном счете, все их советы продиктованы заботой о нашем благе, и в них есть своя доля правды. Но тогда почему мне постоянно что-то не дает покоя? Каждый раз, выходя на улицу, сложно впустить в свою голову другие мысли.

Так вышло, что я из потерянного поколения, без «культурной прививки», которую мог бы получить, родись при социализме в СССР, а не в новой зарождающейся России в годы, когда, по сути, никто не знал, в какую степь двинет страна. Не только я – все мое поколение выросло на почве неизвестности. Она в наших сердцах, мы шагаем, не зная, чего желать в жизни.

Скорее, скорее выйти отсюда. Убежать от этого потока пустых лиц. А может, и не пустых, может, это как раз я пуст? Большинство в отличие от меня видят, куда идут, у них есть вполне реальные цели! Они зарабатывают на машины и квартиры, кто-то станет миллионером или что-нибудь изобретет, например, какое-нибудь средство для мытья стекол или супералгоритм, который позволит определять, куда пойдет цена на валютном рынке. Они испытывают тягу к этому, непонятное лично мне стремление к благополучию, а я – лишь омерзение. Зачем нужны все эти вещи, к чему много денег, что с ними делать? Приумножать? А в чем смысл? Замкнутый круг, из которого не выбраться. Механизм выживания внутри меня сломался давным-давно, если он вообще когда-то был.

Не приспособленный к бытию, но и не испытывающий тягот жизни. Снабженный в дорогу в будущее родительской мечтой и не ведающий своего пути, не стремящийся к достижениям, не участвующий в этой тотальной гонке за богатством, на которую обречены все с рождения. Одно сплошное «НЕ» – вот он я. Вечно колеблющийся, в состоянии вечной неопределенности. Может, это какая-нибудь цыганка наслала на меня проклятие за то, что поленился достать мелочь из кармана? Если так, то прости, пожалуйста, денег мне обычно совсем не жалко, видно, в тот момент было скверное настроение. Ну не хотелось мне протягивать свою пятерню, чтобы нагадали удачу и полные штаны счастья.

Как-то удручающе действует на меня подземка: слишком много людей, слишком много мыслей. Думаю, кто-то со мной в этом непременно согласится.

Моя работа в пятнадцати минутах ходьбы от станции метро. Как раз успею проветриться после нахлынувших мыслей. С такими к начальнику нельзя, он вообще не любит скрытных и молчаливых. А я, несомненно, из их числа, только маскируюсь, как могу. Но иногда, дабы не казаться белой вороной, все-таки приходится себя пересиливать и, скроив улыбающуюся физиономию, трепаться с коллегами на какие-нибудь лишенные всяческого смысла темы. А то ведь кто словечко замолвит перед начальником, когда в следующий раз я решу завести свой зеленый будильник?

Скажу честно, мне совершенно наплевать, кто и как провел свои выходные, на какие концерты ходил или с кем переспал, как пресловутая Олечка из нижнего отдела. Ну хочется непритязательной Оле спать со всеми подряд! Так ведь половине мужского населения тоже хочется жить, как она, разве не так? И поведение любвеобильной девушки вовсе не повод тут же выдавать низкопробные клише. С такими, как она, нужно либо играть по их правилам, либо трепать себе нервы до скончания века: их в любом случае абсолютно не волнует душевное равновесие «партнера по танцам». Но в задушевных разговорах среди нашего брата все происходит иначе: все бабы у нас становятся нехорошими, а во всем мире царят горе и уныние.

Увы, барин, сами виноваты.

Однако мало кто разделяет мои взгляды в отношении свободы другого индивида. И стоило разок заикнуться по этому поводу, как тут же пол-отдела скосили на меня глаза и поставили «игнорировать» в настройках своего мозга. Но меня это ничуть не поколебало, я парень стойкий: ко всем недовольствам толпы, направленным в мою сторону, отношусь легко и с улыбкой. Ну не хотят люди мудреть – хотят играть в «Санту-Барбару», что тут сделаешь?

Олечка давно уже стала в нашем отделе легендой, и все планерки начинались с азартного обсуждения новых успехов на любовном фронте этой девчонки, а не с анализа финансового состояния фирмы. Это был хитрый тренинг по плавному вводу в ритм трудовой деятельности, придуманный нашим шефом.

В своей короткой жизни я уже успел попробовать все, что делали мои коллеги по несчастью, то есть работе, повторять смысла не вижу. Кафе, бары, рестораны, ночные клубы и злачные места, концерты органной музыки и скрипки, – в общем, от занятий, разлагающих личность до уровня задрипанного маргинала, до, наоборот, прививающих высокие нравственные устои, – все было не то. И даже пара подобных Олечек в моей жизни тоже была: первая разбила мне сердце, зато со второй было чертовски весело – как мне, так и ей. Такое счастье длилось до тех пор, пока я не встретил Настю, свою нынешнюю девушку.

Наверное, я слишком впечатлительный. Мой интерес ко всему новому настолько велик, что захлебывается в самом себе и ни малейших признаков возвращения к жизни затем не подает. Это можно сравнить с желанием наесться всякой всячины: вот ты покупаешь себе торт весом полтора килограмма, добавляешь к нему копченой колбасы и дешевого пива, уничтожаешь это произведение искусства в одну рожу, тебя дико вертит над унитазом – и все, больше повторять потом как-то не хочется.

Если бы и было в этом мире что-то стоящее, то оно явно никуда бы не делось после первого проявления моего любопытства. А так, увы, все, что мне сейчас требуется, – это спокойная прохладная ночь и куча приготовленных ею для меня сновидений. Ничего большего и желать не могу, только дрыхнуть без задних ног и наблюдать за притаившимся в темноте волшебством.

Владимир Альбертович, мой шеф, снимал для офиса два этажа в высотном здании. Его фирма занималась разработкой систем канализации и воздухоснабжения элитных построек. Раньше я и не подозревал, что вокруг так много элитных построек, но заказы каждый раз откуда-то брались. Виной тому то ли Толик из отдела продаж, то ли сомнительные связи шефа. Сдается мне, что первое – наиболее правдивый вариант. Толик парень талантливый, надо сказать, но на сами продажи ему класть большой корнеплод семейства крестоцветных. Как-то он мне признался, что все, что его привлекает, это цифры, а что за ними стоит – неважно. Мне кажется, он слегка лукавит, но копаться в его пристрастиях резона нет: такие поиски до добра не доводят. Пару раз уже обжигался и решил, что единственный предмет исследования потаенных желаний души – это я сам.

Каждый, кто попадал в нашу компанию, при приеме на работу выслушивал историю ее основания – дело всей юности многоуважаемого Владимира Альбертовича. Почти получасовая лекция заканчивалась на трагической ноте: «А потом были предательство, измена, и я понял, что нужно брать все в свои руки. Так и возникла моя компания, и до сих пор все идет как нельзя лучше». После подобной речи я и сам впал было в транс глубокого уважения к боссу, но, слава Богу, этот гипноз быстро улетучился, и я сразу въехал, что тут к чему.

Несмотря на все мои опоздания, меня не увольняли. Все проекты, которые поручались моему отделу, я сдавал в срок, и даже неделей раньше, чем было прописано в договоре с заказчиком. Шеф получал неплохие чаевые за мою расторопность, но делиться ими отнюдь не стремился. Честно говоря, все, чего я хотел от этой работы, – так это поскорее свалить и добраться до дома. Стабильно четыре раза в неделю возникали причины, по которым я, несомненно, должен был уйти пораньше.

«Все сделано, идем с опережением, – с достоинством произносил я, когда требовалось слинять, а потом проникновенно добавлял: – Вы меня поймите, Владимир Альбертович, у друга заболела дочка, надо забрать из садика». Он, конечно же, вспоминал о жене друга, но та тоже быстро отметалась, сраженная неизлечимой болезнью. И если бы шеф был повнимательнее, давно бы понял, что все мои знакомые – самые невезучие ребята на планете, а некоторые так вообще умирали по два, а то и три раза.

Вхожу в офис ровно в тринадцать ноль-ноль. При взгляде на часы под ложечкой как-то начинает сосать: своего рода наказание за нерасторопность. Ох, не нравится мне эта цифра, не к добру.

Наш офис – это настоящий шедевр архитектуры: огромный квадрат, площадь которого заставлена многочисленными столами и стульями и в некоторых местах разделена стеклянными перегородками, чтобы можно было хоть как-то различить, где сидит один тип планктона, а где другой.

Ладно-ладно, на самом деле, эти стеклянные перегородки были четкой границей, отделявшей дизайнеров от проектировщиков. Над всем этим великолепием царил строгий надзиратель. Он существовал не только для того, чтобы решать мелкие бытовые проблемы типа зависшего компьютера, но и иногда вставлять хороших пистонов тупому офисному сообществу. В общем, он был моторным маслом, а мы послушными шестеренками, звали его Сергей Анатольевич. Для меня просто Серега.

Ума не приложу, как это получилось, но нас свела взаимная тщательно скрываемая ненависть к этому месту. Все произошло, когда после моего десятого опоздания, из-за которого Сереге влепили выговор и срезали зарплату, мне пришлось поговорить с ним тет-а-тет. Я, конечно, не прижимал его в темном углу, где стоит ксерокс, вовсе нет! Боже упаси нарываться на коренастого мужика сорока пяти лет, отслужившего, как мне кажется, в космическом десанте и имевшего, ну точно, какой-нибудь дан по боевому искусству.

«Черт, да он под пиджаком кимоно носит с тремя черными поясами», – как-то услышал я от одного из коллег, которому досталось.

Да, Серега умел уничтожать взглядом, раздувая вены на лбу под отполированной лысиной. Его следовало уважать и опасаться. Мне каким-то чудесным образом удалось изложить свою позицию так, что он понял суть, и мы стали вроде как на «ты». Точнее, это я решил, что теперь буду на «ты» с ним, а он не стал опускаться до такой фамильярности и обращался ко мне, как и прежде. Однако при встречах я видел в его глазах хорошо скрываемый огонек уважения и понимания.

Так вот, после какого-то там очередного моего опоздания и выговора ему по этому поводу мы пересеклись в нашей кофейной. Я, недолго думая, выложил все, что накопилось в моей грешной душе:

– Сергей Анатольевич, – начал я, сразу взяв быка за рога, – мне известно, что вам сделали выговор и даже наложили штраф. Предлагаю вычесть из моей зарплаты эту самую сумму и отдать ее вам.

И он тогда снисходительно мне ответил:

– Остынь, парень. Раз ты сам ко мне подошел, я не стану сердиться, просто больше не совершай таких подвигов, понял? – и развернулся, чтобы уйти. Но я был непоколебим и нахален, как Ахиллес перед царем.

– Зарплаты, урезанной до невозможного, вам, скорее всего, будет маловато, а ее урежут именно потому, что я собираюсь совершать свои подвиги и дальше, – лицо мое лучилось безмятежной улыбкой, и, наверное, он подумал, что я либо дебил, либо слегка тронутый.