Убийство на Знаменской

– Ну, брат, раскатал губу… Может тебе еще в Баден захочется или на Марциальные воды? Вернись на грешную землю. Твой путь лежит гораздо ближе – во Врачебно-полицейский комитет.

Сыщики разошлись в разные стороны: Агафон Иванов направился в Управление конной железной дороги, дабы поговорить с кондукторами и установить, не брали ли они на Знаменской площади рано утром парочку из второго номера, а Владислав Гаевский двинул во Врачебно-полицейский комитет, чтобы в его картотеке поискать проститутку, отвечавшую приметам «рыженькой» спутницы убитого.

3

Иван Дмитриевич Путилин вовсе не ради красного словца обещал своим подчинённым помощь. В силу специфики полицейской работы он не мог объяснить им, что же именно крылось за данным обещанием, однако, в глубине души он питал надежду на то, что помощь эта окажется вполне действенной.

Дело заключалось в том, что в ночь с шестого на седьмое августа отряд филеров столичной полиции, именуемый за скрытность своих действий «летучим», проводил в районах вокзалов масштабную операцию, призванную обнаружить трёх серьёзных международных мошенников. Поляки по национальности, говорившие с заметным акцентом, они намеревались порознь прибыть в Санкт-Петербург для проведения здесь ряда мошеннических сделок с очень дорогой столичной недвижимостью. Стало известно, что двое преступников предположительно прибудут из Эстляндии, но, по крайней мере, один человек приедет из Твери. Поэтому Балтийский и Николаевский вокзалы уже с вечера 6 августа были взяты под плотную, но совершенно незаметную непосвящённым людям, полицейскую опеку.

Приметы мошенников были хорошо известны, причём инициатор задания особо подчеркнул высокую вероятность того, что преступники появятся в Санкт-Петербурге в сопровождении привлекательных женщин. А это означало, что все подобные пары должны были привлекать к себе повышенное внимание филеров. Иван Дмитриевич Путилин совершенно справедливо предположил, что вышедшие из гостиницы «Знаменская» в шестом часу утра обитатели второго номера вполне могли заинтересовать кого-то из сотрудников наружного наблюдения.

Поэтому в то самое время, когда Иванов и Гаевский разговаривали со старшиной извозчичьей артели, начальник Сыскной полиции попросил начальника «летучего» отряда подполковника Кторова безотлагательно привести к нему в кабинет всех филеров, задействованных минувшей ночью в наблюдении у Николаевского вокзала. Оказалось, что это было проще сказать, нежели сделать, поскольку филеры, отработавшие на ногах сутки, сейчас отдыхали. Тем не менее, по просьбе Путилина всех их разыскали и пригласили в Управление Сыскной полиции.

Филерский отряд в системе городской полиции стоял совершеннейшим особняком. Отчасти это объяснялось тем, что на начальном этапе своего существования это подразделение широко использовалось для ведения наружного наблюдения за политически неблагонадёжным контингентом, то есть филеры принимали участие не только в сыске уголовном, но и политическом. Поэтому даже когда политическая полиция обзавелась своим филерским подразделением и отказалась от использования в своих целях «летучего» отряда, последний всё равно остался мало кому известен. О филерах никогда не писали газеты, поскольку цензура ни под каким видом не допускала разглашения применяемых ими приёмов сбора информации, и можно сказать, что власть не признавала самого факта их существования.

Тем не менее, заслуги филеров, то есть полицейских, ориентированных на сбор сведений путём непосредственного наблюдения за подозреваемыми, в деле поддержания порядка переоценить просто невозможно. Пожалуй, только массовая перлюстрация, другими словами, перехват почтовых сообщений, давала полиции Российской Империи больше точной информации, чем филеры.

В четыре часа пополудни в кабинете Ивана Дмитриевича Путилина выстроились восемь человек в армяках, зипунах и старых шинелях без знаков отличия. Все они были без усов, бороды и каких-либо броских отличительных примет. Филером мог стать лишь человек, не имевший физических дефектов и особых примет; кроме того, от сотрудника наружного наблюдения требовалась прекрасная память, как образная, так и цифровая, умение составлять и хранить в памяти словесные портреты десятков разыскиваемых людей, абсолютное здоровье, профессиональное владение всеми видами личного оружия. Были и более специфические вещи, которыми должен был овладеть настоящий филер, например, умение безошибочного устного счёта в шестидесятеричной системе, что было совершенно необходимо для расчёта движения вагонов «конки» и железнодорожных поездов.

Путилин прошёл перед строем, вглядываясь в знакомые лица, полицейских, затем поприветствовал явившихся:

– Ну, здравствуйте, братцы…

– Здра-вия же-лаем, ваше высоко-благо-родие, – отчеканили филёры, заставив начальника Сыскной полиции поморщиться.

– Не надо солдафонства, братцы, не люблю я этого. Мы ведь не в армии, давайте разговаривать как люди, – предложил Путилин, с укоризной взглянув на подполковника Кторова, словно тот был виноват в следовании подчинённых воинскому уставу. – Вопрос у меня к вам будет никак не связанный с вашим последним заданием, но… очень важный. Поэтому вы не спешите с ответом, подумайте хорошенько. Дело в следующем…

Путилин нарочито замолчал, добиваясь того, чтобы филеры прониклись сознанием важности сказанного. Иван Дмитриевич прошёлся по кабинету, затем, крутанувшись на каблуках, вернулся назад, к замершей шеренге.

– Сегодня утром, между пятью и половиной шестого часа, из гостиницы «Знаменская» вышла парочка – мужчина и женщина. Они прошли по Лиговскому проспекту в направлении Знаменской площади, так что кто-то из вас вполне мог их видеть. Приметы такие: мужчина лет сорока или несколько старше, без видимых особых примет, одет в драповое пальто песочного цвета, фетровую шляпу чуть темнее с коричневой лентой, держал в руках трость, возможно, вишнёвого дерева, то есть красного цвета. Трость имела массивную латунную рукоять в виде…

– … львиной головы, – неожиданно добавил один из филеров.

Поскольку Путилин замолчал, полицейский сделал из строя шаг вперёд и представился:

– Головач Константин Михайлович. Наблюдал упомянутого вами господина в сопровождении дамы в тёмно-синей жакетке и синем платье, на голове дамы была шляпка с синей вуалькой.

– Что ж, Головач, молодец, – похвалил Путилин. – Рассказывай дальше: куда шли? что делали?

– Я занимал пост у Знаменской церкви, изображал нищего без ног, сидел в коляске с подогнутыми ногами, а из-под шинели торчали культи, подшитые к переднику – это реквизит наш такой…

– Ну-ну, понимаю, – улыбнулся Путилин, – секреты ремесла, можно сказать.

– Так точно, ваше высокоблагородие. В паре со мной работал Остожков, – филёр кивнул в сторону своего соседа слева (тот сразу вышел из строя и представился: «Остожков Пётр Петрович»). – Он был облачён в полицейский мундир и изображал помощника квартального. Он меня прикрывал на тот случай, если потребуется проверить подозрительную личность. По легенде я должен был останавливать всех подозрительных лиц, отвечающих полученному описанию, заводить с ними склоку, а Остожков под видом квартального должен был вмешиваться в скандал и задерживать подозрительных.

– Так, диспозиция понятна, – кивнул Путилин. – Итак, ты, Константин, сидел перед Знаменской церковью, изображая из себя безногого калеку.

– Примерно в пять часов двадцать минут от гостиницы «Знаменская» в мою сторону двинулись мужчина и женщина. Мужчина – блондин, высокого роста, одет богато, что вполне соответствовало полученному нами описанию польского мошенника. Я решил его проверить. Дождавшись момента, когда они приблизились, я двинулся наперерез, законючил: «Господин, подайте копеечку!» Мужчина сделал вид, будто меня не слышит и попытался пройти мимо, мне же надо было услышать его голос. Нас особо предупреждали, что у поляка не только акцент имеется, но и заметный дефект речи – он «ш» не выговаривает. Поэтому я на своей тележке двинулся за ним, продолжая клянчить копейку. В конце концов, я схватил мужчину за рукав.

– Тростью по лбу не получил? – осведомился Путилин.

Начальник Сыскной полиции уже понял, что перед ним очень даже толковый филёр. Чтоб отсидеть на улице всю ночь в деревянной тележке с подогнутыми ногами, а поутру пристать к прохожему с идиотским – как того требовала легенда – вопросом, тут должно быть нечто большее, чем простое чувство долга, тут надо иметь соответствующий темперамент, закваску, если угодно, злость. Для этого надо быть сыщиком от Бога, а не за зарплату…

– Никак нет, ваше высокоблагородие, – улыбнувшись, ответил Головач, – Меня, вообще-то, довольно трудно ударить тростью.

– Почему это?

– А я сдачи всегда даю.

– Молодец, Константин, – Путилин похлопал филёра по плечу, – продолжай, что там было дальше?

– Схватил я его за рукав, значит. А он на меня тростью замахнулся и эдак как рыкнет: «Чтоб тебе, паршивец!» Ну, а мне-то надо услышать его нормальную речь, поэтому я не отстаю, следую за ним и всё хнычу: «Какой вы герой, на безногого нищего тростью замахиваться, дайте, господин, копеечку, дайте, а то не отстану!» Этому мужчине в песочном пальто уже и спутница его говорит, дай, дескать, калеке денежку, пусть отвяжется…

– По имени она к нему не обратилась? – быстро уточнил Путилин.

– Никак нет, ваше высокоблагородие, иначе я бы запомнил.

– Хорошо, что было дальше?

– В общем, я за ним тянусь, хнычу, скандал устраиваю. Тут подтягивается Остожков, дабы замять, согласно выработанной легенде, возникшую склоку. Так что пусть далее вам Пётр Петрович доложит…

Путилин повернулся к стоящему подле Остожкову:

– Ну-с, Пётр Петрович, доложи, как было дело?

– Я увидел, что Головач уже достаточно «нагрузил» подозреваемого, тот и тростью на него замахивался, и вообще, видно, уже до каления дошёл. Я живо подскочил, назвался помощником квартального, всё как положено по легенде, спросил, имеет ли господин жалобы на действия нищего? Господин на чистейшем русском языке отвечает, что никаких жалоб у него нет. Я продолжаю тянуть свою волынку, дабы получше убедиться в том, что не ошибся, дескать, не желает ли господин пройти в околоток и «оформить субчика», Головача, то есть? Тот мне опять своё: претензий не имею, протоколов никаких не надо, ровным счётом ничего не случилось. Ну, я по говору-то слышу, что господин явно не наш «клиент», не тот, кого мы тут всю ночь сторожили. Говорит совсем без акцента и чисто, все буквы по-человечески выговаривает. Не поляк явно, хотя по приметам вполне подходит. Ну, и разошлись все мы с миром. Отвесил я Головачу подзатыльник для видимости, тот для видимости захныкал, поплевался, ну, а парочка эта пошла себе по Невскому. Я, встав на углу у церкви, имел возможность видеть и Невский проспект, и площадь.

– Так и ушли? – уточнил Путилин.

– Так и ушли, ваше высокоблагородие.

– Описать парочку можете?

– Так точно! – бодро заверил Остожков и в целом довольно верно повторил все те детали облика разыскиваемых, что были уже хорошо известны Путилину. Ничего нового в своём описании филёр не упомянул.

– Гм, понятно. Что-то ещё сказать можете? – спросили у него начальник Сыскной полиции.

– Разрешите дополнить, ваше высокоблагородие, – неожиданно подал голос Головач, – Мужчина в песочном пальто имел тросточку приметную.

– Интересно, продолжай. Что в ней было приметного? – оживился Путилин.

– Трость отменная, ваше высокоблагородие, на заказ деланная. Я таких раньше никогда не видел. Рукоять в виде львиной головы, грива такая роскошная выделана. Тонкое литье! Глазки маленькие из черного камня, такие, как бусинки, словно живые. Что за камень сказать точно не могу, сердолик или что… главное, что блестящий. Сверху, там где рука гривы касается, вся эта львиная голова блестит как отполированная, такого ярко-желтого цвета, хоть зайчики ею пускай. А вот под рукояткой орёл в кружочке – как на целковом, а под ним деревянная вставочка, а на ней буковки накладные, из латуни, как бы вделанные в тело самой трости…

– Ну-ка, ну-ка, – Путилин испытал радостное предвкушение близкого успеха, – скажи-ка, братец, нарисовать тросточку сможешь?

– Так точно.

– Садись к столу, вот тебе бумага, вот карандаш, – Путилин лично подал всё необходимое филёру, а сам уселся напротив. – Попробуй-ка изобразить.