Маятник

– Можете отметить в своих записях, что по нашему хронометражу дорога от ссудной кассы до дома на Болотной улице, в котором проживает Миронович, занимает 23 минуты, если ехать на извозчике и 27 минут, если воспользоваться «конкой» со Знаменской площади.

– Прекрасно-прекрасно, – пробормотал Сакс, делая записи в своей тетради, – Давайте теперь подведём первые итоги. Дело нам попалось, господа, неординарное. Совершено жестокое… даже больше того: беспрецедентно жестокое убийство 13-летней девочки и есть все основания подозревать похоть в качестве основного мотива этого убийства. Случилось это не где-нибудь на выселках, а в престижной части столицы Империи. О произошедшем поставлен в известность Государь Император, выразивший пожелание видеть это убийство раскрытым в кратчайшие сроки!

Сакс торжественно выдержал паузу и обвёл присутствовавших внимательным взглядом. Следователь в эту минуту упивался происходящим. Даже самому тупому, самому ограниченному полицейскому сейчас должно было стать ясно, что тот шанс карьерного прыжка, который появился теперь, выпадает всего раз в жизни, да и то далеко не каждому. Самые высокие чины министерств юстиции и внутренних дел будут пристрастно и взыскательно следить за расследованием убийства Сарры Беккер; за результаты его будет серьезный спрос, но будет и большая награда.

– Для каждого должностного лица, прикосновенного к расследованию, благоприятный исход оного будет иметь самое немаловажное значение, – добавил Сакс и опять замолчал. Что подразумевалось под «благоприятным исходом» каждый мог судить как ему заблагорассудится.

– Определённо можно заключить, что к убийству Сарры Беккер прикосновенно лицо неслучайное. – внушительно продолжил следователь, – Мы уверены в том, что в доме не проживали незарегистрированные лица. Сие ограничивает круг подозреваемых сравнительно небольшим количеством мужчин, знакомых как с организацией работы кассы, так и с жертвой преступления. Напомню, что Сарра самочинно запустила убийцу внутрь помещения. Очевидно, в круг подозреваемых попадают дворники дома номер 57, а также сам хозяин кассы. Некоторые вопросы вызывает поведение отца покойной, но покуда Илья Беккер имеет в наших глазах надёжное alibi, связанное с его отсутствием в городе в момент убийства дочери. Возможно, уже завтра, по получении ответа от полиции Сестрорецка, мы будем знать точно, подтверждается ли это alibi фактически.

Сакс выдержал новую внушительную паузу. В этом человеке явно умер большой трагик. Может быть, помощник прокурора не очень хорошо умел выражать свои мысли, но вот молчал он на редкость выразительно.

– Начало расследования было омрачено весьма неприятными… м-м… казусами. Я имею в виду и утерю волос, зажатых в руке жертвы, и бесконтрольное оставление Мироновичем кассы, что позволило ему предупредить свою сожительницу о скором визите полиции… Но дело имеет все шансы быть раскрытым. Выражаю надежду на то, что слаженная работа всех, прикосновенных к расследованию должностных лиц, позволит впредь избежать повторения подобных инцидентов.

Всё сказанное произнесено было подчёркнуто многозначительно. Сполна насладившись произведённым эффектом, следователь самым будничным голосом отдал распоряжения, касавшиеся планов назавтра.

День клонился к вечеру. Из открытой форточки потянуло сыростью. Лето уже кончилось. И хотя днем еще иногда проглядывало солнце, оно было уже обманчивым – не таким высоким, не таким горячим. А вечерами становилось уже совсем прохладно. Начиналась самая печальная, самая гнусная питерская пора – промозглая осень. Впрочем, для тех людей, кто занимался расследованиями убийств в силу своей профессиональной обязанности, любой сезон года был одинаково печален.

4

Насколько давеча Александр Францевич Сакс излучал всем своим видом многозначительность и важность, столь же растерянным он выглядел к полудню следующего дня, когда явился в Московскую полицейскую часть для снятия официальных допросов с вызванных к этому часу жильцов дома №57. По пути в полицию он заехал на Лиговский проспект, дом №8, в детскую больницу принца Ольденбургского, где ему пришлось присутствовать при весьма тягостной процедуре анатомирования тела Сарры Беккер. Служебный долг требовал от следователя своими глазами проследить за всеми манипуляциями прозектора и убедиться в наличии всех тех повреждений, которые врачу-анатому впоследствии надлежало указать в протоколе вскрытия. Сакс честно пытался свой долг исполнить, но когда дело дошло до декапитации (отделения головы), Александр Францевич извинился перед присутствующими и покинул морг, чтобы назад уже не вернуться.

Впрочем, не только эта мучительная процедура испортила настроение брезгливого следователя. Куда неприятнее оказалась содержательная часть анатомирования, его результат. Хотя протокол осмотра трупа к полудню 29 августа, разумеется, еще не был оформлен, основные результаты вскрытия доктора изложили Саксу устно. Они-то и повергли Александра Францевича в тягостное недоумение.

Пройдя прямиком в кабинет Рейзина, следователь поинтересовался, явились ли вызванные к полудню Анна Филипова, Рахиль Чеснова, Любовь Михайлова и Наталья Бочкова. Услышав положительный ответ, Сакс распорядился:

– Приглашённые пусть ждут, а Вы пригласите пока сюда сыскных агентов.

Когда в кабинете расселись Гаевский, Иванов, Черняк и Рейзин, Сакс заговорил тихо и задумчиво:

– Я, господа, приехал прямо с анатомирования. Новости, признаюсь, несколько неожиданные. Вкратце, результат сводится к следующему: Сарру Беекр не насиловали, причиной смерти явилось удушение рвотной массой. Убийца, проталкивая в горло жертве носовой платок, спровоцировал рвоту. Она-то и привела к тому, что девочка задохнулась. Вместе с тем, рана на голове признана несомненно смертельной. Собственно, как таковых ран, причинённых округлым тяжёлым предметом с затупленными краями, аж даже три. Убийца трижды ударил девочку этим тяжёлым предметом. И непременно убил бы, если бы она не задохнулась раньше. Далее: за левым ухом рваная рана, если точнее – надрыв кожи. Доктора предположили, что убийца держал жертву за уши. Вы все были на месте преступления и видели обстановку там. Думаю, согласитесь, что убийство было процессом не скорым. Повторюсь, никаких следов изнасилования не обнаружено.

Сакс задумался, намереваясь, очевидно, что-то добавить, но вместо этого лишь пробормотал:

– Будут какие-то мысли по этому поводу?

– Может быть, на половых частях девочки найдены потёртости? – тут же отозвался Гаевский, как всегда быстрый на язык и чрезвычайно сообразительный, – Может быть, убийца осуществил не классический половой акт, а какие-то иные манипуляции?

– Нет, ничего такого, – ответил Сакс.

– Вы уверены, что нет никаких повреждений, скажем, заднепроходного отверсия? Может быть, есть какие-то следы спермы на лице, шее или руках девочки? – не унимался Гаевский.

– Я же говорю: ничего такого. Анатомов было четыре человека, плюс прозектор. Один контролировал другого. С лупами осмотрели всё тело, работали досконально, никто не полагался на соседа. Дело на контроле и градоначальника, и полицеймейстера столицы, я об этом предупредил врачей. Так что, на их заключение можно полагаться. Более того, упреждая возможные в будущем обвинения в недостаточной точности осмотра, я потребовал консервации в формалине половых частей погибшей: у тела вырезали и анус, и вагину, так что любой медицинский эксперт может убедиться в точности заключения.

Сакс замолчал, нервно постукивая пальцами по крышке стола.

– Я не знаю, что и думать. Вы все видели позу трупа: изнасилование – это очевидное предположение! – наконец, воскликнул он.

– Труп имел ту позу, которую ему придал убица, – здраво заметил Иванов, – Давайте зайдём с другой стороны: изнасилования нет, но отменяет ли это похоть, как мотив нападения?

– Если преступник сделал жертве непристойные предложения и она… – вдруг заговорил Гаевский, перебивая Иванова, но последний неожиданно резко осадил его:

– Владислав! Не трынди, дай сказать!

Гаевский моментально умолк. А его друг и напаник продолжил свои рассуждения спокойным, негромким голосом:

– Можем ли мы предположить, что преступник руководствовался побуждениями похоти, но сопротивление жертвы изменило его планы? Очевидно, да. Например, в процессе борьбы жертва нанесла насильнику удар в пах и сия неприятность сделала изнасилование в тот момент невозможным… Владислав, поправь меня, если я неправ.

– Ты прав, – коротко ответил Гаевский.

– Спасибо, я это знаю. Есть и другое обстоятельство: возраст преступника.

– Объяснитесь, – попросил Сакс.

– Господин следователь, давайте называть вещи своими именами: у нас есть хороший подозреваемый. Я бы даже сказал: отличный подозреваемый. Это Миронович. Мужчина в возрасте за пятьдесят. Половая функция слабеет. Да, когда-то он был ретив и горяч и не одну юбку не пропускал мимо, но теперь… теперь-то инструмент сточился. Похоть Мироновича нуждается в искусственной стимуляции: Мироновичу нужна настоящая опытная шлюха, дабы привести его плоть в боевое состояние. Вместо этого он видит испуганную, отчаянно сопротивляющуюся девочку. Куда уж тут до постельных подвигов!

– Всё складно, Агафон, – заметил Гаевский, – Только мы ничего не знаем о половой слабости Мироновича. Зато мы уже достаточно слышали о его половой силе.

– А-а, – отмахнулся Иванов, – Это всё творимые легенды. Миронович не может смириться со своей половой слабостью и потому продолжает по инерции волочиться за всеми и сразу. Но я уверен, он сам уже боится того, что получит согласие на свои предложения.

– Ну да, – подхватил Сакс мысль сыскного агента, – Есть даже такая, знаете ли, гламурная шутка: делая непристойное предложение даме будьте готовы к тому, что она согласится! Да-да-да, господин Иванов, Ваша мысль мне показалась очень разумной!

Сакс выглядел странно возбуждённым и при том, чрезвычайно довольным. Он откинулся на спинку стула и поднял обе руки вверх, призывая всех к молчанию. Впрочем, присутствовавшие и так молчали:

– Господа, давайте остановимся на следующем: мы не отказываемся от версии, согласно которой похоть убийцы явилась мотивом убийства. Полностью согласен с высказанной здесь мыслью о том, что у нас фактически уже есть хороший подозреваемый. Хотя предложу покамест воздержаться от высказываний на сей счёт при посторонних. Соответственно, наши задачи я вижу в следующем: во-первых, господин Черняк при помощи полицейских в форме заканчивает в кратчайшие сроки опрос всех обитателей дома номер 57. Я подчеркиваю – ВСЕХ, – Сакс произнес это с нажимом, обведя присутствующих немигающим взглядом, – что означает не только тех, кто живет там постоянно, но и тех, кто приходит в этот дом на работу или был в гостях в тот злополучный вечер 27 августа. Во втором этаже, я видел, идёт большой ремонт: обратите внимание на артельщиков, меня интересует где они ночуют, что едят, как обстоят дела с их паспортами, учтены ли? где учтены? Далее, господин Черняк, по-прежнему в Ваш огород камень: необходимо опросить швейцаров, дворников, уличных торговцев и вообще обитателей домов в округе по Невскому проспекту. Наверняка, кто-то видел Мироновича тем вечером, как он шел по Невскому. Сожительница Мироновича сообщила о том, что он после разговора с нею вроде бы вступил в беседу с неким портным… кажется, Гершовичем, – следователь сверился со своими записями, – Да, именно так. Этого Гершовича надо непременно найти, пусть подтвердит или опровергнет слова Филипповой. Надо в точности восстановить маршрут Мироновича и затраченное им на дорогу домой время. Господин пристав, поручение Вам: во всём оказывать всестороннюю помощь агенту Черняку. Людьми и так далее. Чтобы жалоб на несогласованность действий или обоюдное недопонимание не поступало. Третье: железная дорога на конной тяге. Дворник дома на Болотной заявил, будто Миронович вернулся на конке. Прекрасно, будем проверять. Господин Гаевский, Вам надо взять расписание и проехать этим маршрутом, засечь время, опросить кондукторов, установить, во сколько именно ехал Миронович.

В дверь постучали и тут же бодро вошёл вошел младший чин, с явным намерением что-то сказать приставу Рейзину. Тот зашипел на подчинённого:

– П-т-с…! Ну-ка, за дверь!

Полицейский тут же шмыгнул обратно.

– Далее, – Сакс задумался, – очень бы хотелось кое-что прознать о прошлой жизни Ивана Ивановича Мироновича. Это уже к Вам, Агафон, – следователь посмотрел на Иванова, – Вы у нас человек очень дотошный, недоверчивый, при всём том, собеседника к себе расположить умеете. Вам, как говорится, и туз в манжете. Поищите… Служебный формуляр, конечно, документ интересный, но мне требуется нечто… м-м… выходящее за рамки формуляра. Понимаете меня?

– Так точно-с, г-н следователь, – отозвался Иванов, – Постараюсь сделать всё в лучшем виде.

– От помощников пристава я хотел бы сегодня, чтобы они доставили мне Мироновича. Скажем, к шестнадцати часам. Мы устроим ему маленькое освидетельствование, для чего пригласим и полицейского врача. Так что Мироновича доставьте в полицейскую часть, но о цели посещения, разумеется, ничего не говорите.

Дронов и Чернавин синхронно кивнули. Получилось это несколько комично, так что следователю пришлось пожевать губы, дабы не улыбнуться:

– И напоследок: нам противостоит умный преступник. Если это действительно Миронович, то нельзя забывать, что он служил в полиции, стало быть, является тёртым калачом. Он знает методы работы следствия уже в пореформенное время. Это ведь до 1864 г. разоблачение убийцы базировалось в основном на поличном и сознании, а после реформы 64-го года теория уголовного процесса получила заметное развитие. Миронович имеет представление о доказательной базе – уликах, алиби и прочих важных моментах. Свои знания он будет использовать для запутывания следствия, направления всех нас на ложный след. Поэтому, господа, настройтесь на тщательную работу, чтоб ничего не упустить, чтоб комар носа за нами не подточил. Приступайте!

Войдя во двор дома №57 по Невскому проспекту, Викентий Александрович Черняк поймал себя на странном ощущении – будто знает этот двор давным-давно, прожил тут полжизни, сроднился с ним, и двор надоел ему до отвращения, до желудочного спазма. Смешанный запах тушеной брюквы, щей, черных лестниц, кошек, мочи раздражал чувствительное обоняние молодого полицейского. Вообще, петербургские дворы-колодцы – совершенно уникальное явление столичной архитектуры, да и не только архитектуры – а и столичного быта в целом. Такой двор образовывался как бы внутри большого дома, вытянутого не только и не столько вдоль фешенебельного фасада, сколько вглубь квартала. Но если фасадная часть дома была изыскано украшена – там можно было видеть и высокие окна с узорчатыми наличниками, и вычурные пилястры на фальшивых колоннах, и изысканную лепнину, и парадный подъезд (а то и не один) с этаким необыкновенным узорчатым крыльцом и богатыми массивными дверями, то вид, открывавшийся внутри тесного двора-колодца отнюдь не радовал глаз. Стены без всяческих украшений, хорошо, если оштукатурены и штукатурка не осыпалась, а иной раз просто кирпичные; оконца небольшие, лестницы гораздо скромнее, а некоторые и просто «черные» – исключительно для прислуги богатых квартир. По этим черным лестницам выносились помои и сливали их прямо под дом в устроенный под такой лестницей колодец. В болотистом грунте, в условиях неглубокого залегания в дельте Невы горизонта почвенных вод эти нечистоты подвергались быстрому естественному рассасыванию, но запахи, витавшие на этих черных лестницах и волей-неволей проникавшие во двор-колодец, были таким же обязательным атрибутом этих дворов, как и постоянное отсутствие солнца на его дне, как золотушные дети, как невольное выставление обитателями своей жизни напоказ перед соседями. А куда скроешься от взыскательного глаза доброго соседа, если в твои окна глядят такие же окна и справа, и слева, и спереди, и сверху? Теснота позволяла разглядеть, что готовится у соседа на обед и какого цвета у соседской жены пеньюар под халатом.

Войдя во двор, Черняк попал в атмосферу ссоры, что происходила у самых ворот – дворник Иван Прокофьев выяснял с посторонним возницей, куда сгружать привезенную мебель – новёхонький комод красного дерева и железную кровать с шишечками. Вокруг столпились несколько человек «болельщиков», поддерживающих ту или другую сторону. Дело явно шло к доброй рукопашной: возница намеревался разгрузиться и уехать, оставив мебель под окнами заказчика, а Прокофьев запрещал оставлять имущество во дворе и желал видеть грузчиков, которых, разумеется, почему-то не было. Черняк из чисто мужского любопытства тоже остановился, но позади остальных – решил понаблюдать кто же кому и как даст в лоб. Можно сказать, что в эту минуту обычный обыватель победил в нём полицейского. Тут к нему сзади неслышно подошел старший дворник, Анисим Щёткин и тихо произнес: «Ваше благородие, Вы спрашивали жильца из 8-й квартиры, которого давеча днём не застали – так вот он стоит, Семен Константинов» – Анисим кивком указал на рослого дюжего мужика в косоворотке с деревянным ящиком с ручкой в руке, в каких обычно мастеровые носят свой инструмент.

Черняк подошел к указанному мужчине, сказал, что, дескать, надо поговорить, и они поднялись в квартиру №8. Про себя Черняк отметил, что ссора во дворе с появлением Анисима как-то сразу свернулась и пошла на убыль.

С этим свидетелем, Константиновым, Черняку опять повезло. Это был плотник, мастер по остеклению фасадов, работал по соседству, а ночевал всегда дома. Семён провел полицейского на кухню, выходящую единственным окном во двор, и на вопрос «не видел ли он Мироновича вечером в субботу, 27-го, или в ночь с субботы на воскресенье?», рассказал следующее: