Империя в огне. Первый год войны. 1914

Казармы были старые, еще Екатерининских времен. Но тесноты не было. Были спальни, отдельные классы для занятий. В полуподвальном этаже помещались столовая, кухня, склады и уборная.

Отопление было «амосовские печи». В подвальном этаже стояли четыре огромные печи. От них в стенах были проведены трубы, по которым шел горячий воздух из этих печей. В каждой комнате были по одному, а иногда и больше, в зависимости от величины комнаты, так называемые «душники», через которые в помещение проникал горячий воздух. Дров эти печи пожирали много, но в казармах было всегда очень тепло. Печи, были внизу, в подвальном этаже, в длинном коридоре. И днем, и ночью там всегда было темно.

Офицерский состав был из боевых офицеров. Большинство из них были инвалидами. Были и георгиевские кавалеры. Но инвалидность офицеров была такова, что не мешала им заниматься строем в условиях тыла. Например, капитан Сергеев был ранен в пятку правой ноги и не мог ступать на эту пятку. Штабс-капитан Манчуров ранен в кисть левой руки, но мог делать что-либо одной правой рукой. У поручика Львова. не сгибалась левая рука от ранения в локоть и т. д., все в таком же духе.

По выходу из спальной комнаты, как обычно неожиданно, Алексея достаточно чувствительно, хлопнули по спине.

– О чем задумались, камрад Головин? Снова Верочку вспомнили? Смотрите доложу по начальству, что юнкер Головин имеет сердечную рану и вас отчислят из школы по ранению и дадут инвалидность.

Ну кто бы это мог быть, конечно же Сашка Богуславский, балбес и балагур, приятель Алексея по Университету. С ним Алексей столкнулся еще в первый день в школе. Связывало их учеба в университете, верней несколько учеба сколько сдача экзаменов. Сашка тоже сдавал экзамены вне плана, а верней постоянно, что-то пересдавал, в чем Алексей ему постоянно помогал.

Как оказалось, этот неугомонный авантюрист, выбив себе направление в школу прапорщиков, заявился в университет, и на волне всеобщего патриотизма, умудрился за несколько дней сдать все свои долги и получить диплом, что было совершенно не вероятно, но только не для этого прохиндея.

Вот и сейчас он довольно улыбаясь, хитро щурился, явно замышляя очередную авантюру.

– а не согласится ли мой любезный друг в воскресение составить компанию мне и двум очаровательным барышням? Так сказать, мои барышни ваши финансы. Гарантирую мы вытащим вашу сердечную занозу, и будущий офицер императорской армии, будет полностью исцелен от сердечных ран, а значит готов к защите Родины.

Не успел Алексей ответить, как прозвучала труба на утреннее построение, в коридорах школы пошла суета, юнкера второпях надевали шинели подпоясывались ремнями и выбегали во двор на построения, Алексея захватило всеобщее движение, он только махнул рукой и побежал во двор.

Начинался новый день учебы в школе.

После построения полувзвод, юнкера Головина отправился в класс топографии, где на стенах были развешены различных масштабов и размеров карты, разместившись за столами, несколько десятков юнкеров, слушало вводный курс по топографии, зарисовывая и запоминая различные топографические обозначения.

В полдень после завтрака при построении на строевые занятия, Сашка, вновь появившись как черт из табакерки, в очередной раз хлопнув по спине, поинтересовался, какое будет решение на его замечательное предложение. И снова разговор прервали свистки отцов-командиров.

В строю Алексей часто впадал в какое-то странное мечтательное состояние. Ему хотелось забыться, закрыть глаза, чтобы не видеть дурацкой муштры.

Трудно что-либо делать, когда не веришь в пользу дела. Самое тяжелое наказание для человека – это заставить его выполнять не нужную никому работу. Витая в эмпиреях, он часто прослушивал предварительную и исполнительную команду, делая ошибок не меньше любого татарина.

Когда командуют «налево», он поворачивался «направо» и наоборот. Взводный несколько раз говорил ему перед лицом всего взвода:

– Если бы не был ты юнкером, я бы тебе всю ряшку исколотил. Чем ты слушаешь?

А сегодня он авторитетно изрек:

– Здесь тебе, брат, не университет. Здесь надо мозгами ворочать.

В университете, по его ослиному мнению, занимаются какими-то пустячками, а в казарме, видите ли, вселенская премудрость изучается. И все военные думают так. Какой-нибудь хлыщ в лакированных крагах, наверное, убежден, что уменье ходить с нагло выпяченной вперед грудью неизмеримо выше уменья обращаться с интегралами и дифференциалами, а умение обращаться со станком или сохой в его глазах уж и подавно ничего не стоит.

Ежедневно идут тактические занятия. Небо рассвирепело на кого-то. Сутками хлещут проливные дожди. Занятия проходят по колено в воде, юнкера вязнут в липкой грязи. Иногда лежат, рассыпавшись цепью в глубоких лужах.

Это в юнкерах «закаляют», и воспитывают воинский дух. Строи юнкеров приходит с занятий продрогшими до костей и грязными, как землекопы. Затем юнкера часами чистят свои шинели и брюки, чтобы на завтра снова купаться в болотах.

Преподаватель по полевой тактике поручик Акишкин популярно объясняет:

– Попробуйте иначе построить боеспособную армию. Возьмите наших союзников: разве там миндальничают с нижним чином? А Германия? Там, братцы, построже нашего еще. Ручки свяжут и на стену повесят. Все равно как на дыбе вздергивают. Вы же не будете отрицать, что немцы – высококультурная нация. Значит, так нужно. С принципами гуманизма в армии делать нечего. Ступайте с ними во всякие общества «покровителей животных» и тому подобному.

Взводный на колке чучел каждому говорит:

– Как ты колешь!.. Ты забудь, что перед тобой соломенное чучело. Воображай, что немец, австрияк, альба турок неверный.

Вообрази – и коли благословись. Когда подбежишь вплотную, коли без сожаления в сердце, коли с остервенением. Врагу пощады давать нельзя.

Из этих поучений юнкер должен усвоить, что солдату жалость в кармане носить не полагается, что жалостью торгуют доктора, священники и женщины, что он есть только солдат, и никакой жалости ему проявлять к врагу нельзя.

И когда юнкер, выслушав мудрую тираду начальства, с криком «ура» бежит с ружьем наперевес к соломенному чучелу, взводный орет:

– Стервеней! Стервеней! Стервеней, мать твою за ногу!

После удачного штыкового удара он с удовлетворением отмечает:

– Так его, мерзавца! Будет знать наших!

Получивший похвалу юнкер отходит в сторону, тяжело дыша, проклиная в душе чучело и утомительную колку.

А взводный уже наставляет другого:

– Стервеней!.. Говорят тебе – стервеней! Надуйся! Надуйся, остервеней и тычь прямо под микитки!

Наконец приходит время обеда.

В личное время по завершению обеда, Алексею наконец удалось уединится в библиотеке и заняться расчётом одной идей. Увлекшись своими расчетами он, чуть не пропустил ужин или как здесь говорили вечерний чай.

И только после вечерней поверки друзья наконец договорили затеянный Сашкой утренний разговор. Договаривающие стороны пришли к соглашению, договорившись на ближайшее воскресение о встрече и условиях этой встречи.

Но встреча не состоялась. Обещанные Сашкой барышни не пришли, прождав час в кофе, неугомонный товарищ Алексея затащил на концерт-бал в пользу раненых.

Три первых номера прошли благополучно. На четвертом вспыхнул грандиозный скандал.

На сцене появилась наряженная девица в костюме, состоявшем из смеси французского с нижегородским.

– Мелодекламация, – объявил, любезно улыбаясь, конферансье.

Аккомпаниатор дал звучный аккорд, и девица грянула известную «Песню маркитантки» Генриха Гейне.

В начале четвертого куплета опять в тех же патриотических передних рядах началось заметное движение.

Пятый куплет начать не дали.

Несколько человек, по-видимому, приказчиков и лавочников, повскакивали с мест.

– Долой!..

– Это оскорбление!

– Мы не позволим!

– Немецкая песня! Долой!