Обитель Блаженных

– Так и есть, Викентий Палыч. В основном мололи чепуху и глупости какие-то. Говорили, что девушки, дескать, сами себе женихов выберут, ежели приспичит, поскольку девушки никому ничем не обязаны… гомогендеры какие-то…

– Ну!.. – ища у всех сочувствия, пробежался взглядом Викентий Палыч. – Кто бы из вас, столкнувшись с ворохом болезненных мыслей в головах подрастающего поколения, не задумался о том, как это всё можно вылечить?.. «И тем не менее, – спрашиваю я, поскольку хочу уместить в себя хоть какую-то вменяемость от разговора. – сообщите мне практическую цель вашего мероприятия, ребятки? обогатится ли энным количеством полезных сведений отечественная наука?.. адреналин-то, говорю, можно поискать и на пустыре за заводом Уралмаш, особенно в вечернее время суток, особенно в праздничный день!..» А они мне говорят, что наукой они наелись вдоволь, что невозможно каждый свой поступок согласовывать с научным достижением и социальной необходимостью, а есть простая человеческая тяга к необычным развлечениям, к необычайному студенческому отдыху. Вот ты, Васильич, имел когда-либо необычайный отдых?

– Маринку в Крым возил. – припомнил Васильич. – Целую неделю в Гурзуфе отдыхали, а когда вернулись, через неделю, Маринка на развод подала. Не знаю почему.

– Ну, Маринка твоя ещё та профурсетка была, я бы о ней и не горевал. – припомнив что-то сугубо личное, усмехнулся Викентий Палыч. – А тут мы едем в поезде по направлению к тайге, вроде бы и разговариваем доходчивым языком, но не слышим друг друга, и я окончательно понимаю, что этих ребят надо спасать. Причём, спасать от самих себя!.. Я и говорю им, что опасное дело вы затеяли, ребятки, что ночные морозы в этих краях непредсказуемы и могут достигать минус тридцати градусов, и лучше бы вам возвратиться вспять. То есть, уехать обратно, в город Свердловск, и закатить там в какую-нибудь кафешку на вечеринку с танцами. А девка одна среди них сыскалась – бойкая до чего девка, на язычок вострая, а по сути говоря, шмокодявка – вот она и говорит, что мы, дескать, опасностей не боимся, мы только статистически присутствуем в середине двадцатого века, а сами нацелены в абсолютное совершенство, которое должен символизировать век двадцать первый, и возможно, что духом и плотью мы подготавливаем базис для общества сверхчеловеков!.. Представляете, что она такое мне говорит?? «Вы уж не обижайтесь. – она с этаким шельмоватым прищуром мне улыбнулась, девка-то эта бойкая. – Не обижайтесь, Викентий Палыч, что ваше присутствие в нашем будущем вовсе не обязательно. Каждый, дескать, хорош на своём месте и в своё время. Оттого вам наше поколение и не понять.» Это что же, думаю, за общество такое, в котором не каждому найдётся своё место?.. Почему, думаю, в ваших молодых головах так много чудаческих фантазий и так мало обычной прямодушной чувствительности?.. Отчего же вы, думаю, такие уродились, если кажитесь идиотами непугаными?..

– У каждого поколения свои задачи. – попробовал пояснить Евпсихий Алексеевич. – Но каждое поколение просто обязано жить лучше предыдущего.

– Пусть живёт лучше – я не буду завидовать!.. Пусть!.. Но пусть и уважение имеет ко всему, что претерпевали ихние отцы и деды, пусть засечёт себе в подсознанье все оттенки того страха, которым потчевали пращуров!

– А вы лично много претерпевали? – сердито напряглась Катенька.

– Екатерина Владимировна, миленькая!.. да мы столько претерпевали, что вам и не снилось!.. Да, Васильич?..

– Претерпевали до хера. – сокрушённо покачал головой Васильич. – Да разве можно всё так просто объяснить, когда сытый голодному не товарищ?..

– А надо попробовать объяснить!.. Вот моего папашу в воркутинском лагере сгнобили ещё до войны – он проходил по делу троцкистского заговора; мою маменьку, как жену врага народа, затравили на работе, и она уволилась из школы, где работала учительницей физики, и потом до самой смерти посудомойкой в заводской столовой вкалывала. У ней руки имели этакий кроваво-красный цвет от кипятка и щёлочи – я уж, извините, эти-то руки очень хорошо запомнил, уж так она гладила меня неловко этими руками по головке, стараясь быть ласковой, а не получалось. И померла маменька, когда мне восьми лет ещё не было, и с того самого возраста меня содержали в детском доме, где детки злые водились и всякого новичка лупили почём зря!.. Спрашиваете вы нас, Катенька, много ли мы претерпевали?.. Вот у Васильича родители без вести пропали, куда-то пошли из своей оголодавшей деревеньки, неизвестно куда, а его в сиротский приют подбросили ночью, он толком и рассказать про своё детство ничего не может, поскольку всё детство проболел. «Только, – говорит. – и помню, как лежу в больничной койке, кашляю да в бред впадаю, дескать, возникает надобность у меня срочно встать и куда-то пойти, поскольку есть там что-то важное, что именно меня и дожидается.» С четырнадцати лет он за токарным станком работал в две смены, даже в передовики производства выбился, да только у станка втулка какая-то полетела, потому что механик выпимши был и подкрутил втулку не так, как следовало, и теперь у Васильича двух пальцев нет на правой руке… Да, Васильич?

– Да, Викентий Палыч.

– Отрезало Васильичу пальцы железякой, которая неизвестно откуда выскочила, и Васильич, конечно, такой беды никак не ожидал. Пришлось ему тогда и с завода уволиться, и даже попивать маленько стал. Но потом, вроде, в себя пришёл и образумился. Да, Васильич?

– Образумился, Викентий Палыч.

– Покажи свою руку, Васильич. Может, кто сомневается или не верит, что у тебя двух пальцев нет на правой руке!.. Покажи.

Васильич нехотя протянул руку и растопырил ладонь, выказывая отсутствие безымянного пальца и мизинца. Вид здоровенной, мозолисто-коржавой ладони с тремя пальцами, торчащими с грубоватым настырностью, скорей вызывал улыбку, чем сочувствие.

– Многие в те времена претерпевали, да и сейчас продолжают претерпевать, но это не повод для вступления в передряги с первыми встречными. – произнёс Евпсихий Алексеевич. – Что же вы тогда, в поезде, решили совершить с этими туристами?..

– Ну вот что решили… Поначалу мы ничего конкретного решить не могли… – помялся Викентий Палыч. – Они спокойно доехали до города Серова, где и мы с Васильичем высадились, а там я отвёл Васильича за угол станции и сказал, что нельзя дозволить событию течь по тому руслу, по которому неизвестно куда оно притечёт. Я сказал, что надо студентиков хорошенько напугать, чтоб почуяли близость страха и познали своё ничтожество перед огромным миром. Надо провести что-то вроде сеанса шоковой терапии, и Васильич со мной без возражений согласился.

– Ну зачем вам это надо было? Зачем? – всплеснула руками Катенька.

– Теперь уж и не знаю, что сказать… зачем… Ты-то знаешь, Васильич?

– Понятия не имею. – отрезал Васильич.

– Мы ведь и в школу втихаря пробрались, куда этих туристов пригласили на встречу с местной ребятнёй. Затаились мы в раздевалке у спортзала и слушали, как они пионерам свою чепуху рассказывали про смычку прошлого и будущего через энтузиазм настоящего, как весёлые песенки пели, вызывая чрезвычайный гул восторга… «Вот. – думаю, а сам ковыряюсь в каком-то ихнем бауле, ищу что-нибудь такое, чтоб приспособить к делу. – Вот разве можно оставаться спокойным и добродушным, когда видишь, что люди, ещё сами не научившиеся жить, учат жизни других?..» А Васильич говорит, что надо записку в баул подбросить, в которой указать, что, дескать, вы все сдохните непременно, и череп с перекрещенными костями нарисовать. А я говорю, что этих молодых циников голыми руками не возьмёшь, тут надо не спонтанные соображения подключать, а тонкую тактическую разработку. Вот так мы за этими туристами и следили потихоньку, выгадывая удачный случай, чтоб шарахнуть чем-нибудь сугубо внезапным и апокалиптическим. Правда, Васильич всё-таки не удержался и дохлого кота засунул в мешок с сухарями, который студентам в школе подарили, ну и туда же сунул записку с черепом и костями. Да только наши туристы, как назло, в мешок даже не заглянули, не захотели его с собой по тайге таскать и выкинули неподалёку от вокзала. Я и говорю тогда Васильичу, что спонтанных решений больше принимать не будем, что теперь он должен во всём повиноваться мне. Дабы не тратить драгоценную энергию бытия впустую, а хоть какой-то смысл обрести в том, что мы отказались от охоты на зайцев, а занялись студентами.

– Лишь бы сложа руки не сидеть. – доверительно сообщил Васильич. – А по мне, что зайцы, что студенты – всё одно.

– Мы приметили, как они на автобусе уехали в посёлок Вижай, а сами дождались следующего и тоже к вечеру добрались. – увлечённо вёл свой рассказ Викентий Палыч. – Узнали, что они в тамошней гостинице остановились, и мне это было очень даже на руку, поскольку у меня там буфетчицей одна знакомая работала, и мы с Васильичем к этой буфетчице с расспросами и подкатили. Ну, а она рада-радёшенька оказалась встрече, решила выказывать любую помощь в нашенском деле, хотя мы и не пускались в подробные разъяснения. Глупую бабу вообще легко на всякое такое уговорить. «Чего там, – спрашиваю. – ребятки-то эти?.. всё песни поют или угомонились?..» А она говорит, что давно угомонились, что их всем скопом разместили в один номер, поскольку мест в гостинице больше нету, чему они, кажется, и не слишком расстроились; но есть, говорит, один момент, который меня поразил в самое сердце. «Что же это за момент такой?» – спрашиваю. А она, говорит, что ничего из спиртного в буфете студенты не приобрели, а всем гуртом навалились на варёные сосиски с горошком, за какие-то полчаса всё и сожрали. «Неужели, – спрашиваю. – вовсе отказались выпивку потреблять и учинять умеренное походное веселье?..» Факт отказа от выпивки мне уж очень показался подозрительным, а, главное, неудобным для решения той цели, что была поставлена. «Да. – говорит буфетчица. – Прямо-таки гадливо морщились на моё предложение прикупить винца, и заявляли, дескать, что в ваших краях только один шмурдяк гонят, а нам его даром не надо!» Представляете, какая незадача?

Викентий Палыч опять пробежался взглядом по всем присутствующим и только у крысы Маруси уловил снисходительную отзывчивость.

– Если б они пьяные в ту ночь были, то я бы выпросил у буфетчицы ключи от гостиницы и где-нибудь в полночь заявился с Васильичем прямо в ихний номер. – прилежно вспоминал давние события Викентий Палыч. – Я тогда, как представил себе этих безмятежно спящих ребяток, которые, за неимением лишних мест в гостинице, расположились в тесноте гаденького номера (а большинство прямо на полу, бок о бок), то у меня фантазия шибко разыгралась. Сперва хотел их просто ножичками попугать, вроде как бандиты с большой дороги ворвались, чтоб грабануть да обесчестить. Но подумал, что поскольку студентики трезвые, то могли и сдачи дать, проснувшись с головами ясными и приспособленными к решительному сопротивлению. К тому же, надо правду сказать, Васильич не особый помощник, когда надо ножичком поработать, у него после травмы в токарном цеху, имеется некая непредрасположенность к режуще-колющим предметам, некое недоверие. Он, когда шкуру с зайца снимает, так я со смеха животик могу надорвать, такой уж он неумёха и дуболом. Затем я придумал привидениями прикинуться, накинув белые простыни и разрисовав их какой-нибудь мрачной конкретикой в виде широченных глазищ и рта. Чтоб на студентиков панического страху навести, чтоб понимали до чего ужас смерти может быть внезапно близок. Васильич даже умеет замогильным голосом завывать, как будто мертвяк проснулся и жрать просит – говорит, ещё заводской механик его этому фокусу обучил, поскольку если бы он не обучился как следует, то подзатыльника схлопотал. Покажи, Васильич, как ты умеешь выть, прямо сейчас. Может, тут кто не верит, так ты докажи.

– Уместно ли сейчас? – вскинул брови Васильич.

– А почему бы нет?.. Я считаю, что уместно.

Васильич поднапрягся, прошамкал губами предварительное эскизное хлюпанье, вытянул шею вперёд и завыл надрывным ноющим голосом, возможным напугать до смерти кого угодно. Впрочем, на этот раз даже Улинька не испугалась, а с озадаченным восторгом разинула рот и уже было вознамерилась сама что-нибудь подобное прогорланить, но Евпсихий Алексеевич и Катенька вовремя пригрозили ей пальцами.

– Талант. – едва ли не без иронии похвалил Васильича слегка огорошенный Лев Моисеевич.

– Исключительный талант. – согласился Викентий Палыч. – Но буфетчица сказала, что от этаких завываний ей самой дурно делается, да и тамошний сторож может запросто проснуться и в милицию позвонить, поскольку он дядька сыкливый и, чуть чего, в милицию звонит, а из коморки своей не вылезает. А с милицией, конечно, нам связываться было не с руки. Так, на следующий день, мы и выпустили этих туристов из гостиницы без происшествий, однако внимательно следить за ними не переставали. Видели, как они наняли грузовик для поездки в посёлок заготовителей, и сами поспешили к местной автобазе, чтоб сговориться с шофёрами. Денег у нас, конечно, маловато было, но водка имелась в относительном изобилии – а бутылка зачастую служила самой лучшей валютой в тех краях. Не так ли, Васильич?..

– Всё так, Викентий Палыч. – вздохнул Васильич. – На всяком заборе плакатики висели про алкоголизм, уведомляли, что это бич нашего времени.

– Надо сказать, что до посёлка лесозаготовителей мы добрались ещё и быстрей студентов, поскольку они застряли где-то, бегая по малой нужде – в основном, конечно, по вине девушек, которым в любую минуту может приспичить сбегать по малой нужде – и вот мы их живо обогнали. Приехали в посёлок, познакомились там с одним местным фертом, и чтоб глаз не мозолить, приютились у него в бараке, принялись вроде как выпивать. Сами не очень, конечно, выпивали, а все больше ферта угощали и поглядывали из барака, чтоб знать всякое передвижение студентов по посёлку, чтоб видеть, чего они делают, с кем общаются и куда лыжи намерены навострить. До сих пор я об этой горе Холатчахль не многое и знал – она хоть и гора, но нельзя сказать, что была уж очень известной и заманчивой в плане охотничьего изыска, и совсем не отовсюду была видна, хотя, конечно, издалека мы с Васильичем её видели неоднократно. Даже туземцы тамошние мало чего полезного про гору рассказывали, скорей нарочно умалчивали и отводили глаз, чтоб никто из посторонних туда не лазал, тем более из русских. Не скажу, чтоб они шибко в то время недолюбливали именно русских, но нельзя игнорировать тот факт, что именно русские навалились на их земли и переворошили весь жизненный уклад.

– Да что там уклад… – немножко взгрустнул Васильич. – Вот сколько девушек туземных перепортили – не счесть!..

– Ну, и девушек, конечно, тоже. – согласился Васильич. – А наши студентики обзавелись на следующий день телегой на полозьях, куда можно было скинуть свой тяжёлый скарб, чтоб тащить за собой, а сами встали на лыжи и отправились в дорогу. Прямиком к этой самой проклятой горе. И мы, конечно, собрались вслед за ними, соблюдая позади довольно приличное расстояние, чтоб держать своё наличие в тайне до самого конца. К тому же возраст наш не позволял гнать с той же скоростью, что привычна для молодых, и лыжи наши были иных качественных свойств, больше приспособленных к охоте в лесу, нежели к гонкам по пересечённой местности. Но несколько дней мы с Васильичем преследовали их с упорством, достойным литературной героизации, и почти не переругивались между собой, хотя, Васильич и позволял преизбыток бурчания. Особенно негодовал, когда доводилось ночевать в палатке, не разжигая рядом костра, дабы не привлекать внимания. А я всё не мог выдумать способа, которым лучше всего ошарашить сразу всех мальчиков и девочек. Не понимал, как сразу всех девятерых напугать в одночасье той бестолковой суровостью, что свойственна естеству дикому и необъяснимому. Можно было бы, конечно, просто из ружей пострелять, чтоб устрашить и загнать их куда-нибудь в пещерку, откуда бы они затем несколько дней не высовывались. Можно было бы даже стрельнуть в кого-нибудь, чтоб легонько оглушить да поранить, и не нанося особого вреда для здоровья.

– Это как? – поморщился Евпсихий Алексеевич.

– Вы можете не верить, но вот у Васильича снайперский глаз – он, если надо, кончик уха отстрелит, да так, что вам покажется, будто комарик укусил. В охотхозяйстве любили шутить, что про эту особенность Васильича все таёжные зайцы очень хорошо знали, а потому, стоило им пронюхать, что Васильич на охоту собирается, так сразу шухерились по норам. Я бывало тоже примечал, что можно день-другой бродить с Васильичем по тайге и ни с одним зайцем не столкнуться. Словно всех ветром сдуло. Но уж если попадался Васильичу полезный зверь, то стрелял он мгновенно и наповал. Скольких зайцев, Васильич, ты примерно за всю жизнь пристрелил, не упомнишь?..

– Не упомню. – махнул рукой Васильич. – Кабы дольше прожил, может и миллион бы набрался.

– Ну уж и миллион… – недоверчиво покрутил головой Викентий Палыч. – И вот сидим мы с Васильичем в своего рода засаде, безотрадно всматриваясь вдаль, на то место, где у горного склона эти студентики свою палатку разместили; сочиняем всякие планы насчёт того ужаса, который возможно посеять в их непутёвых головах, и ничего по-настоящему эффектного измыслить не можем… И тут я вспомнил, что у Васильича был с собой запас динамита, поскольку Васильич мужик рачительный, и на охоту много чего полезного не забывал взять… так ведь, Васильич?..

– Так, Викентий Палыч!.. Жил по принципу: сила есть – ума не надо.

– Вот мы и задумали подобраться ночью к горе, да взорвать весь динамит, чтоб снежным оползнем завалило ихнюю палатку…

– Завалило?? – опешили Евпсихий Алексеевич и Катенька, а Лев Моисеевич многозначительно хмыкнул.

– Не так, чтоб напрямую завалило. – подобравшись к самому неприятному пункту в своём рассказе, Викентий Палыч заметно потерял уверенности и принялся мямлить. – А чтоб слегка задело, чтоб основная масса лавины прошла совсем рядышком. Я и специальную схему нарисовал с математическим расчётом у себя на бумажке, чтоб точно знать, где следует совершать взрыв, и правильность расчёта у меня не вызывала сомнений.

– Странный какой-то азарт обуял вас на это дело. – с волнением проговорил Евпсихий Алексеевич. – И не похоже, чтоб это был охотничий азарт, достойный взрослых и умных людей, а как будто игровой, построенный на обессивно-компульсивных расстройствах.

– Очень странный! – незамедлительно согласился Викентий Палыч. – Только правила игры пришлось сочинять по ходу пьесы. Вряд ли кто до нас играл в подобные игры.

– А почему вам в головы не пришло просто взорвать динамит рядом с палаткой? – спросила крыса Маруся. – Этого было бы вполне достаточно, чтоб навести страху на ребят. Зачем надеяться на снежную лавину и на сомнительные математические расчёты?..

– И на это у меня имелось дельное соображение. – Викентий Палыч нарисовал пальцем в воздухе императивную завитушку. – Простой взрыв от динамита, сколь бы он не был гремуч и долог, способен хорошенько напугать только в первые секунды, а затем ты непременно начнёшь приглядываться ко всем этим ухающим сполохам и привыкать к ним, даже отчасти любоваться ими. А затем непременно задумаешься: кто, как и зачем сотворил эту опасность для жизни?.. Обязательно бы пришла мысль, что взрыв этот не случаен, и что имеются у тебя некоторые таинственные враги, решившие покуситься на самое святое, что есть у человека, а, значит, врагов этих нужно срочно обнаружить и пресечь. Таким образом, уже мы с Васильичем могли бы стать объектами охоты взъярённых студентов, и они со своей юношеской прытью запросто бы нас поймали. А если человеческий фактор в низвержении снежной лавины не очевиден, то и винить некого; разве что бессловесную стихию неистовой природы!.. Но ведь это своего рода Божий промысел, вселяющий тот самый ужас, когда по-настоящему задумываешься о непредсказуемости смертного часа. Тут уж всякое обвинение нелепо.

– Вот уж вы тогда и Бога приплели?.. – сердито ухмыльнулся Евпсихий Алексеевич.

– И приплели. Но, будучи созданиями, воспитанными категорически на идеях перманентно атеистического направления, приплели Бога, не как объект беспрекословного поклонения, а как нечто умозрительное и философски назидательное.

– Что же было дальше?.. Вы оказались удовлетворены своим циничным расчётом?.. – спросила Катенька.

– Да как сказать. – вздохнул Викентий Палыч. – Расчёт оказался замечательно верным, но коснулся только одной лавины, которая и прошла чуть ли не в паре метров от палатки студентов. Понятное дело, я не рассчитывал на то, что за первой лавиной поползёт вторая. А за ними и третья. Но вот они-то и поползли, и поползли со всей присущей данной стихии яростной настырностью. Причём, вторая лавина поползла не в сторону палатки студентов, а туда, где прятались я и Васильич. А надо сказать, что лютый грохот и рокотанье природного безумия, стремящегося низринуться прямо тебе на голову, это вовсе не то зрелище, которое оставит равнодушным. И если говорить про массовый психоз, то что-то вроде него и обуяло тогда студентов. Я до сих пор уверен, что если бы девушки не заорали тогда благим матом, прося помощи неизвестно у кого, если б парни когда-нибудь, раньше, в походах, сталкивались с чем-то подобным и понимали, что нужно делать в катастрофических ситуациях, то и страху у них было бы гораздо меньше, и обстановку они оценили бы гораздо верней. Обязательно бы сработали благоразумность и инстинкт самосохранения. А тут они все повыскакивали из палатки прямо в морозную ночь, кто-то заорал истошно, что бежать надо подальше, в сторону леса, где между деревьев можно уберечься от лавины, а иначе всех завалит. Ну и разбежались они кто куда, даже не думая о последствиях, даже не пытаясь остановиться и позаботиться покумекать: как же ты дальше в этом лесу проживёшь?..