Крым. Большой исторический путеводитель

До нас дошло около пятидесяти изречений мудреца-скифа по разным поводам. Слава его в прежние века была так велика, что даже в далеком от европейской культуры Московском государстве XVII в. он был изображен на фреске храма Новоспасского монастыря вместе с Платоном, Аристотелем, Гомером, Солоном, Плутархом, Птолемеем как один из «предшественников христианства».

* * *

Другой поклонник эллинской культуры, Скил, сын упомянутых выше царя Ариапифа и гречанки из Истрии, со временем сам занял скифский престол. Он трагически закончил свои дни незадолго до путешествия Геродота.

Очевидно, мать с самого раннего детства породила в мальчике своими рассказами о родном ей эллинском мире глубокий к нему интерес, да и воспитывала его в том же духе. Научила говорить, читать и писать по-гречески. В результате он проникся к скифской действительности неприязненным чувством. Тем не менее около 465 г. до н. э. он стал царем Скифии.

Вероятно, он и раньше не раз бывал в эллинской колонии Ольвии, что на берегу Днепро-Бугского лимана. Это был большой, с населением около 15 тысяч человек, и богатый город (Ольвия в переводе с греческого и значит – счастливая, богатая). Взойдя же на престол, он устроил себе там что-то вроде убежища. Судите сами. Посещая город теперь уже по своим царским делам – купцы-ольвиополиты были основными торговыми партнерами Скифского государства, сбывая на внешнем рынке дары скифской и окрестных земель, – он оставлял свою свиту вне городских стен и проезжал в город один (можно смело утверждать, что зачастую никаких дел у него там не было). Миновав ворота, он сразу направлялся в свой обнесенный высокой оградой дворец – с мраморными сфинксами и грифонами у входа. В нем его встречала тайная жена – местная гречанка. Царь принимал ванну, одевался в эллинскую одежду – и выходил на улицу вдохнуть родной для него воздух античности. Оставался в Ольвии порою по месяцу, а то и больше, случалось, совершал даже жертвоприношения по греческим обрядам. Принимал все меры, чтобы никто из соплеменников не смог проникнуть в город и увидеть своего царя в таком виде и за такими делами.

Но шила в мешке не утаишь. Царь дошел до того, что пожелал принять посвящение в таинство Диониса (Вакха), и принял его. Не устрашившись того, что как раз перед этим ему было грозное знамение – молния ударила в его дворец.

Кульминацией этого обряда было исступленное оргиастическое шествие, и многие греки стали свидетелями участия в нем скифского царя. На следующий же день один из них стал насмехаться за городскими стенами над дожидавшимися там Скила придворными: «Вы над нами, греками, смеетесь за то, что на нас нисходит божественное исступление, а посмотрели бы вы, что ваш царь вытворяет!» Слово за словом, и кончилось тем, что грек тайком провел собеседников в город. Те увидели там такое, что лучше бы не видеть: их повелитель в безумном экстазе, с тимпаном и тирсом в руках, выплясывал среди вакханок теперь уже как полноправный участник процессии.

Слухи про Скила и раньше наверняка ходили разные. Теперь же возмущению скифов не было предела. Когда царь вернулся из Ольвии, войско взбунтовалось и провозгласило нового царя, брата Скила – Октамасада. Скил бежал во Фракию, но Октамасад пошел на фракийцев войной, требуя выдать богохульника. В конце концов сражаться не стали, сошлись на том, что фракийский царь выдаст Скила, а в обмен получит своего брата, нежелательного претендента на престол, который скрывался у скифов. Как только обмен состоялся, Октамасад приказал отрубить Скилу голову.

Великий историк резюмирует: «Так крепко скифы держатся своих обычаев, и такой суровой каре они подвергают тех, кто заимствует чужое».

Глава 6. Великая греческая колонизация

Раз мы уже заглянули за стены Ольвии, следует подробнее поговорить о греческих колониях в Северном Причерноморье, о их рождении и судьбе.

Возникали они в процессе растянувшейся на несколько веков колонизации, когда тысячи и тысячи семейств, со скарбом и живностью, погружались на утлые суденышки (а как еще назвать мятущиеся среди морских валов корабли, у которых зачастую и палубы-то не было) и отправлялись туда, куда и Одиссея не заносило. В чужие земли – чтобы сделать их своими и преобразить до неузнаваемости.

Колонизация черноморского побережья была частью второй волны массовой эмиграции греков. Первая пришлась на времена «темных веков», последовавших за «вторжением дорийцев»: в XII в. до н. э. на города-государства Микенской Греции, наследницы великой цивилизации Крита, нахлынули с севера греческие же племена скотоводов, в первую очередь дорийцев. Племена отсталые, но воинственные и настроенные куда как решительно (на эти времена, по мнению многих историков, пришелся какой-то климатический скачок, неблагоприятно сказавшийся в первую очередь на скотоводческом хозяйстве. Вероятно, именно с ним связаны еще и такие исторические катаклизмы, как Троянская война, гибель Хеттского царства, нападение на Египет «народов моря»).

Вторжение дорийцев современники называли еще «возвращением гераклидов»: сами дорийцы считали себя прямыми потомками Геракла (у него сил бы достало), призванными отомстить за обиды, нанесенные когда-то божественному герою. В суть обвинений можно не вдаваться, потому что понятно: «Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать» – а кушать, похоже, действительно очень хотелось.

Многим тогда пришлось спасаться от убийств, грабежей, разрухи, порабощения (спартанские рабы-илоты были не кем иными, как потомками Гомеровых ахейцев, бывших во главе со своим легендарным царем Агамемноном в авангарде похода эллинов на Трою).

В те «темные века» за море отправились представители всех греческих народностей – включая и победителей-дорийцев. Колонии возникали на Сицилии и в Южной Италии (эти земли получили название Великой Греции), на островах Эгейского, Адриатического, Тирренского морей, на побережьях Малой Азии, Фракии, Северной Африки.

Наиболее активно повели колонизацию дальних земель ионийцы (у тех, что остались, сильнейшим полисом были Афины). В Малой Азии они колонизировали значительную часть побережья Эгейского моря, получившую название Ионии, а союз основанных там ими городов был назван Ионийским союзом. Самым значительным городом-государством стал Милет.

Вторая, или Великая, колонизация была связана как с экономическим подъемом греческих городов и сопутствующим ему перенаселением, так и с ожесточенной классовой борьбой внутри полисов. В то время происходила т. н. «гоплитская революция»: основой армий городов-государств становились не конники, крупные землевладельцы-аристократы, а представители «средней буржуазии» – не связанные с аристократией крестьяне-землевладельцы, купцы и зажиточные, во всяком случае, не бедствующие, ремесленники. Они составляли ряды тяжелой греческой пехоты – гоплитов. Тех самых, что на картинках: с большим круглым разрисованным щитом и массивным копьем, в гребенчатом шлеме (иногда закрытом – страх берет), с коротким мечом на боку, в панцире или кирасе, в наручах и поножах. Поднапрягшись, они сами обеспечивали себя всем этим вооружением, овладевали тактикой плотного строя – фаланги, на поле боя могли умело противостоять кавалерийским наскокам – и они же хотели быть во главе своих полисов. А аристократы не желали отдавать свою власть.

Борьба аристократической и демократической партий могла принимать самые ожесточенные формы. В вооруженных схватках и последующих расправах порою гибли тысячи. Нельзя сказать, что какая-то из двух сил возобладала в масштабе всего греческого мира. Но все же дорийские полисы считались склонными к аристократическому правлению, ионийские – к демократическому.

Колонии становились самостоятельными полисами. Не всегда полностью независимыми – в некоторых случаях новообразование должно было следовать указаниям метрополии. Она же могла выполнять роль арбитра в сложных судебных тяжбах. Но колонисты и сами в большинстве своем не хотели терять связи с родным городом. Там оставались чтимые с детства святилища (их огонь, статуи богов и реликвии обязательно брали с собой), узы родства и дружбы, узы воспоминаний, наконец.

Немаловажно было и то, что на основание колоний давали средства аристократы и богачи. Они оставались на месте, но надо было выполнять их условия (например, реализовывать на новом месте среди туземного населения их товары или снабжать тем, чем богата та земля, в первую очередь их. Рождение где-то в VII в. до н. э. «желтого дьявола» – звонкой монеты способствовало тому, что коммерческие интересы становились всеохватывающими и всепроникающими).

На помощь метрополии всегда надеялись: она могла потребоваться и при обустройстве на новом месте, и для обороны от туземцев – а они редко были рады новым соседям. В тяжелых обстоятельствах помощи ждали и от других колоний своей метрополии. Тем не менее, повторимся, большинство колоний были полностью независимыми. И многие сами становились метрополиями, выводя собственные колонии в еще более отдаленные земли.

На корабли вступали и те, кого гнала нужда, и те, кто оказался в стане побежденных в политической борьбе и не желал оставаться под властью победителей (тем более что часто альтернативой отъезду была только смерть), и те, кто питал честолюбивую надежду выдвинуться или разбогатеть на новом месте.

Но прежде, чем отправиться в путь, обязательно надо было заручиться божественной поддержкой. Главным покровителем переселенцев считался Аполлон. Было крайне желательно получить благоприятное предсказание от жрицы-прорицательницы (пифии) в его храме в Дельфах. Дельфийский храм Аполлона стал и духовным, и экономическим центром колонизации. Имея обширную информацию, касающуюся всей тогдашней Ойкумены, храм мог дать компетентную рекомендацию, мог помочь деньгами. Служители Дельфийского храма хорошо знали, чего хотят конкретные колонисты в первую очередь: заняться земледелием, или создать ремесленный центр, чтобы, обеспечивая местных жителей, в первую очередь местную знать, плодами эллинского мастерства, получить за них плоды их земли, или сделать упор на торговлю.

Высаживаясь после опасного плавания, колонисты явственно ощущали сакральную значимость происходящего – здесь начнется их новая жизнь, здесь обретут они новых богов – покровителей их полиса, и здесь же воздвигнут они алтари прежним богам. Часто священный огонь с родины сопровождали жрецы – они и отслуживали торжественный молебен. Руководитель экспедиции – ойкист, если он становился первым главой нового государственного образования (были и штатные «экспедиторы» – их обязанностью было только обеспечить морской переход и первоначальное обустройство), после смерти провозглашался героем – статус если не божественный, то напоминающий христианских святых: на его могиле возводилась часовня – героон, ему поклонялись, через него можно было обращаться к богам, от него самого ждали защиты.

Жизнь на новом месте устраивалась не обязательно по образцу метрополии – грубо говоря, на аристократический или демократический лад. Многие не затем пускались в далекий путь, чтобы приплыть к тому же самому. Но, с другой стороны, пришельцам из городов с аристократическим правлением, не имеющим опыта самоуправления демократического полиса, трудно было обойтись без единоначалия, без твердой руки. Тогда как выходцы из полисов демократической ориентации, если они не беглые аристократы, несли в себе укорененное неприятие заносчивой знати. Хотя им мог быть знаком и опыт тирании: фактического единовластия «от лица народа», при сохранении видимости демократического устройства (кстати, тирании нередко обеспечивали достаточно благополучную жизнь большинству населения полиса, являясь выходом из тупика политического противостояния, и слово это вовсе не несло в себе тот зловещий смысл, которым наполнили его позднее).

Жизнь покажет, как им жить, греки народ сообразительный. Для чего только не было пока места – это для олигархии, засилия политиканствующих толстосумов. Таковых среди прибывших просто не могло быть, а если им и суждено было появиться – их предстояло вырастить в собственной среде.

О взаимоотношениях с местным населением мы уже немного говорили и еще будем говорить. Отметим, что вряд ли часты были случаи, когда колонисты высаживались на берег, как на острова Кука – в места обитания неведомых дикарей. Обычно на этих берегах уже успевали какое-то время поработать эмпории – торговые фактории, и колонисты имели хотя бы приблизительное представление, с кем им предстоит иметь дело. Но нужно отметить и такой момент. Известно, что всех иностранцев греки с чувством собственного превосходства называли варварами. Вероятно, слово это появилось именно в процессе колонизации – как насмешка над непонятной (или малопонятной) им речью диковатых туземцев, каким-то сплошным «бар-бар», по-русски говоря, тарабарщиной. Грубыми казались их манеры, их селения, их быт.

Конечно, сами они – совсем другое дело. Им уже рисуются храмы с колоннами строгого стиля, под стать им общественные здания, стадион, театр, гимнасий, украшающие площади статуи. У них и посуда будет не как у варваров, а чернофигурного (потом – краснофигурного) лака – амфоры, кратеры, килики. И они не ждали, что им кто-то все это подаст. Они сами построили и храмы, и театры, и прекрасные города. На произведения высшего, недоступного им эллинского мастерства зарабатывали – и покупали их. Не скупились на то, чтобы завезти к себе статуи, вышедшие из-под резца лучших скульпторов. Полюбуйтесь, сколько в Эрмитаже, Пушкинском музее, в других экспозициях хранится найденных в Северном Причерноморье изделий всемирно известных гончаров и вазописцев из Аттики и Коринфа?

Более того, в Крыму, на Таманском полуострове, на черноморских лиманах местными мастерами-греками был выработан свой неповторимый стиль. От их скульптуры, «скифских» ваз и украшений, других произведений – пусть порою лапидарных (несколько простоватых) – веет (особенно когда их много вместе, как в Эрмитаже) каким-то сокровенным, неизъяснимым, романтическим духом. «Неизъяснимое» – это основа эллинского искусства, ибо оно все (помимо мастерства) – от наития, от соприкосновения с божественным, от Платоновых эйдосов (даже если Платон еще не родился). А если оно к тому же родилось среди другого неизъяснимого – таинственного и грозного варварского мира, первозданных необъятных просторов?

* * *

Колонизацией Причерноморья занимался в первую очередь малоазийский Милет – сам когда-то, в первую колонизацию, микенская колония. Всего по Черному морю милетцы основали около сотни городов-государств (считая колонии колоний). «На долгое время Черное море и подступы к нему превратились в милетский заповедник» (Майкл Грант).

Милет был прекрасным и богатым городом, «Жемчужиной Ионии», как назвал его Геродот. В лучшие времена в нем насчитывалось около 50 тысяч жителей (столько же, сколько в столице Персидской империи Персеполисе. Афинян в их родном городе периода его расцвета проживало примерно 155 тысяч, но это был один из крупнейших городов тогдашнего мира). Город жил в значительной степени за счет морской торговли, его интересы распространялись вплоть до Египта. Вывод колоний имел огромное значение для коммерции: они становились своего рода торговыми факториями Милета. Деловые люди обеспечивали будущих колонистов кораблями для переезда, припасами на первое время. Поэтому желающие переселиться стекались сюда со всей Греции. Самих же милетян к перемене мест подстегивали, возможно, не столько экономические соображения, сколько непрерывные политические распри.

Установившееся от основания города аристократическое правление вскоре проявило тенденцию переродиться в олигархию. А олигархия, по определению Аристотеля, это продукт разложения аристократии. Природные аристократы считали управление государством не только своим святым правом, но и святым долгом, смотрели на него как на служение родному городу. Олигархия же возникала, когда интересы этих правителей теснейшим образом переплетались с интересами богачей из прочих слоев, в первую очередь купечества и тогда интересы народа переставали быть, как прежде, в какой-то степени самоцелью, они становились разве что ограничителем: «лишь бы не бузили». Это неминуемо приводило к усилению демократических тенденций (у демократий свой путь перерождения в олигархию, но это путь не милетский).

Со временем город разделился: олигархи и их сторонники (включая людей зависимых и прихлебателей) возглавлялись партией Вечных моряков, или партией Богатства. Им противостояла партия Кулачного боя, или партия Труда.

История донесла до нас рассказы о диких эксцессах этой борьбы. Одержав однажды верх, «трудовики» растоптали быками детей своих противников на глазах их отцов. А те, взяв реванш, сожгли живьем и детей побежденных, и их самих. В конце концов установился шаткий компромисс в условиях умеренной олигархии, но все равно немало милетян вступало на сходни кораблей в надежде обрести более спокойную жизнь в далекой, дикой Скифии (или в менее далеких и диких Фракии и Колхиде), а не в своем процветающем городе.

* * *

Греки, думается, называли Черное море Понтом Эвксинским – «Гостеприимным» – для самоуспокоения. Поначалу они нарекли ее ближе к истине – Понтом Аксинским, т. е. «Негостеприимным». Пересекать его напрямую было рискованно, поэтому предпочитали плавание вдоль берегов. По побережью, от Босфора и далее по часовой стрелке, одна за другой возникали милетские колонии. С южным (малоазийским) побережьем было проще, оно и было освоено в первую очередь – опорной точкой здесь стала Синопа (нынешний турецкий Синоп), возглавившая союз приморских городов.

На западном побережье милетцы основали Аполлонию, потом Одесс (всем известную Одессу назвали так в предположении, что античный город был где-то поблизости, но потом его раскопали неподалеку от болгарской Варны), Томы, уже упоминавшуюся Истрию (оттуда была родом мать злополучного царя Скила).

Потом настала очередь Северного Причерноморья. Первым (в 643 г. до н. э.) был освоен небольшой (километр на полкилометра) островок, называемый теперь Березань (возможно, это он фигурирует как остров Буян в «Сказке о царе Салтане»). Греки занялись здесь земледелием, ремеслом, но в основном торговлей. Вскоре они расширили деятельность и перебрались на материк. Здесь в самом начале VI в. до н. э. в устье Южного Буга, на берегу лимана, возник город со славным будущим Ольвия (в котором царь Скил совершил свое дионисийское грехопадение). Вокруг появляются другие колонии, опирающиеся на помощь уже существующих. Города окружаются хорой – земледельческими угодьями колонистов, постоянно проживающих за городскими стенами. Поодаль возникают постоянные поселения – если позволяют условия, в первую очередь отношения с местным населением.

Другим центром колонизации стал Боспор Киммерийский (Керченский пролив). Здесь, на его крымском берегу, в середине VI в. до н. э., на месте появившегося ранее торгового пункта (эмпория), отстраивается Пантикапей (в переводе с древнеиранского «Рыбный Путь», современное название Керчь). Пантикапей стал крупнейшим полисом Восточного Крыма и Тамани – в первую очередь за счет удобной торговой гавани (в Керченском заливе). Рядом с ним возникают Мирмекий, Нимфей, Феодосия, а на противоположном берегу Боспора – Фанагория, Кепы, Гермонасса, Горгиппия (ныне Анапа). Далее, вдоль Кавказского побережья Черного моря, – Питиунт (Пицунда), Диоскурия (Сухуми), Фасис (Поти).

Вот так, взяв море в кольцо, милетцы и превратили Понт Эвксинский в «свой заповедник». На северном берегу из крупных городов только крымский Херсонес (развалины которого близ Севастополя) был основан не ими, а дорийцами из Гераклеи (колонии Мегар на южном берегу Черного моря) и с острова Делоса.

* * *

Первые плотные контакты греков с обитателями Северного Причерноморья произошли до их появления в этом регионе, причем в местах от него довольно отдаленных. Случилось это во времена вышеописанных походов киммерийцев и скифов в страны Передней Азии.

В последней четверти VII в. до н. э., после того как в бою с ними погиб лидийский царь Гигес, а его страна подверглась разгрому, киммерийцы обрушились на греческие города Ионии в Малой Азии, натворив там немало бед. На сотню лет они завладели городом Антандром на берегу Эгейского моря – его даже называли одно время Киммеридой. На Ионию напали тогда и скифы, нанеся большой ущерб, в частности, Милету.

Но, с другой стороны, милетцам и другим грекам удалось относительно беспроблемно закрепиться в Северном Причерноморье именно благодаря тому, что значительная часть его обитателей находилась тогда в этих переднеазиатских походах, а киммерийцы вообще сгинули в них как исторический персонаж. Вернувшиеся же скифы надолго занялись войнами с фракийцами. Поэтому неприятности от туземцев для греческих колонистов сводились по большей части к нечастым набегам скифов на их города и хору и к вышеописанным неприятностям от балующихся пиратством тавров.

Но со временем агрессивные выпады скифов участились, на Боспоре стали постоянно возникать конфликты с местными меотскими (приазовскими) племенами. Поселенцы стали уделять больше внимания стенам своих городов, усилили бдительность их дозорные отряды. На Керченском полуострове был возведен мощный Тиритакский вал от восточных отрогов Крымских гор до Меотиды (Азовского моря). Со временем укрепления Пантикапея превзошли афинские.

Внешняя угроза сказалась и на внутриполитической ситуации в полисах. В Ольвии возникла тирания выходца из аристократов Павсания, опирающегося как на аристократический религиозный союз, так и на возглавляемое им гражданское ополчение, у которого он пользовался большой популярностью – под его командованием оно хорошо показало себя в боях.

На Боспоре Киммерийском сложилась симмахия – военный союз находящихся там греческих народов. Лидирующее положение в союзе занял Пантикапей. В нем тоже возникла тирания успешного полководца, аристократа по происхождению, Археанакта. Он стал фактическим главой союзного войска, а также нашел опору в амфиктионии – религиозном союзе жителей всех боспорских городов, объединившихся вокруг пантикапейского храма Аполлона. Власть Археанакт передал по наследству, его потомки, Археанактиды, правили примерно до 438 г. до н. э. и даже величали себя царями.

* * *