Исповедь

Но как же это прекрасно выглядит! Какой всё-таки талантливый художник и скульптор – зима! С одной стороны, от неё веет смертельным холодом, с другой стороны умирание жизни столь очаровательно и ни с чем не сравнимо. Как не бывает жизни без смерти, так не бывает лета без зимы.

Когда-то казалось, что их дубовый лес и овраг – забытый Богом уголок, где нет места городской суете, вдалеке от всей сутолоки, смрада и шума мегаполиса. Это медвежья заимка, вдали от магистралей и дорог, среди тишины изначальной природы… Но шли десятилетия и щупальца города постепенно стали добираться и сюда… Сначала сделали под каким-то предлогом дорогу, потом некие дельцы поставили магазин, посёлок начал наполняться благами цивилизации, от которых столько лет был оторван. Город настигал и этот, когда-то казалось заброшенный и неприступный уголок среди заповедной рощи. Он стремился его сожрать, как ненасытный монстр.

Но до этого ещё далеко, а пока в этом месте сохранялось ощущение таинства воссоединения с природой, побега от смога и реальности беспощадной урбанистической мясорубки, от суеты сует, в своё изначальное, неосознанное, где есть только ты и самые близкие тебе люди. Близкие – это и есть ты сам, каждый из них – это часть тебя, и в этой бескрайней заснеженной красоте ты засыпаешь, находя целостность, обретая смысл жизни, спокойствие и соединяя в себе мироздание, зная, что они рядом и теперь ты неделим, как правда, как истина.

*****

А дрова потрескивают в камине, дети суетятся на полу, играя в старые дачные игрушки, женщины готовят и накрывают на стол. Отец, как обычно, что-то делает по хозяйству – чистит снег, рубит дрова, периодически, втайне от матери, прикладываясь к животворящей стопке с домашним самогоном. Комната наполнена непередаваемым волшебных запахом мандаринов, жарящейся утки и салатов, а часы ни на секунду не замедляют свой бег, неминуемо стрелки приближаются к двенадцати. По ящику как всегда крутят «Иронию судьбы», «Служебный роман» и «Старый Новый год». Сверкает всеми огнями гирлянд огромная ёлка, которую вы по традиции берёте забесплатно, в девять вечера тридцать первого числа, когда вся ёлочные базары уже не знают, как избавиться от ставшего ненужным зелёного, ароматного и колючего товара. На ёлку-красавицу, как водится, нацеплено в виде украшений всё ненужное найденное на даче, словно в мультике про "Простоквашино", что в совокупности со старыми разбитыми ёлочными игрушками, оставшимися ещё с советских времён, создаёт иллюзию богатства и праздничного убранства.

Вот так же они всей семьёй встречали Новый год и год назад, и два, и десять. Правда раньше у них ещё бывали гости: друзья и родственники, но постепенно с годами они старели, обрастали бытовыми проблемами и им становилось всё тяжелее и тяжелее приезжать, а потом их и приглашать перестали, тем более что многих уже и в живых-то не было… В конце концов остались в этот новогодний праздник в заснеженном коттедже вдали от городского шума, посередине дубового леса-заповедника только самые близкие, ближний круг.

Санёк не принимал участие во всеобщей подготовке к празднику и застолью, он удобно развалился в кресле у камина, вытянув длинные ноги в удобных унтах и потягивал виски, изредка затягиваясь сигарой. Своё безделье он обосновывал периодически возмущающимся членам семьи тем, что итак уже сделал всё что мог. Во-первых, он всех привёз. Во-вторых, купил продукты и даже подарки. В-третьих, бесплатно раздобыл ёлку и приобрёл традиционный праздничный салют-фейерверк, куда без них в Новый год? Ну что от него могло быть ещё надо? Тем более ему ещё наряжаться в Деда Морозом и с ними же хороводы водить, а потом весь год слушать от младшего:

– Я знаю, что ты был Дедом Морозом, у тебя борода отклеилась!

Пусть другие теперь поработают, порежут салаты, почистят снег, помоют полы, а он уж как-нибудь посмотрит свои любимые старые фильмы по телику, в ожидании застолья и яств из новогоднего меню.

Глава 2.

Дядя Андрюша.

Подготовка к Новому году шла полным ходом, стол был уже накрыт, ёлка наряжена, все празднично одеты, вот-вот пробьют куранты, и Президент как всегда должен объявить, как хорошо мы будем жить в следующем году. И вроде всё как обычно, всё как всегда… Но одна новость омрачала торжественное мероприятие и не давала всем родным за праздничным столом до конца расслабиться, то и дело подбрасывая ветки в огонь неприятной темы для разговора, которая была так не ко времени. Уже почти сутки назад дядя Андрюша, свояк, муж родной сестры матери из Москвы, впал в кому. О нём последнее время приходили не очень хорошие новости в части здоровья, но как-то не верилось, что всё настолько плохо. Каждый раз, когда сестра матери рыдала в трубку и рассказывала, что дяде Андрюше в очередной раз всё хуже и хуже, казалось, что нет, этого не может быть, что он выкарабкается, вот-вот он встанет с кровати, с которой не вставал уже два с половиной года и пойдёт, побежит, ему всего-то семьдесят… Тем более он после больниц, куда его клали каждый месяц, вроде даже поднимался духом, начинал общаться, шутить, пробовал подниматься.

Он вообще любил шутить, этот дядя Андрюша. По жизни был оптимистом и юмористом, даже разговаривал как-то необычно, афоризмами, не так как все. Само имя «дядя Андрюша», как бы странно оно не звучало, выбрал он себе сам, да так оно за ним и закрепилось. Он всех дядями называл – сына шести лет, племянника пяти, вот все и подхватили. Всегда с фирменной улыбочкой на лице, традиционным сарказмом и беззлобной шуточкой, в неизменной бейсболке, коих у него за всю жизнь скопилось бесчисленное множество всех цветов и фасонов, на них одно время была мода, таким его запомнили близкие. Он всегда хотел жить с шиком, чтобы жизнь вокруг фонтанировала, чтобы все вокруг понимали, что она удалась. В молодости он профессионально занимался футболом, который так и остался основным его увлечением на всю жизнь, можно сказать в чём-то её смыслом. Дядя Андрюша был роста среднего, с годами из стройного и поджарого постепенно становился всё круглее, как тот самый футбольный мячик, но нисколько не менялся с точки зрения жизнелюбия, оптимизма и особого ироничного взгляда на мир. Конечно, как и все москвичи, он любил нам, провинциалам, пустить пыль в глаза. У него первого появился Полароид, фантастика, моментальный фотоаппарат, который казался чудом, надо было ещё махать его маленькими, но цветными фотками из стороны в сторону, сушить. У нас-то ещё были советские «мыльницы», фотоувеличители… У него первого появилась люксовая семёрка, ВАЗ 2107 цвета морской волны, на фоне наших убогих старинных Нив и копеек. Первый клубный жёлтый пиджак, как у новых русских, первые американские джинсы. Всем этим дядя Андрюша показывал, что в Москве совсем другая, новая жизнь, что он успешен, он богат и красив, что жизнь удалась.

В молодости дядя Андрюша часто приезжал в гости к родителям Санька, в основном летом, в отпуск, потом так же гостеприимно он встречал своих провинциальных родственников и у себя дома, в столице. Правда жил он не в самой Москве, а в пригороде, в Мытищах и оттуда они добирались на электричке, но на это никто не обращал внимания. Те золотые времена юности, всеобщего добра и любви так и останутся в памяти, как нечто большое, тёплое, родное. Поездки в Тарханы, на родину Лермонтова, ночёвки в стогу сена в русском поле, Волга, лес, речушки, на которых останавливались, купались и жарили шашлык. Путешествия по Саратовским жарким степям, рыбалка на карпа ночью, раки, пойманные бреднями. «Поле, русское поле», которое горланили все вместе из машины. Потом кончился бензин, потом заблудились в полях и спрашивали у какой-то толи мордовки, толи казашки, как добраться до райцентра. Та ничего не понимала, зато очень хотела сесть в переполненную тачку, где её совсем не ждали, «чтобы подвезли», да так сноровисто, что от неё еле сбежали… Всё это пронеслось как один миг, как одно большое счастливое мгновение…

Вот в памяти всплывает поездка в Москву, традиционное откармливание голодного Поволжья мороженным, поход на ВДНХ, Арбат, Красную площадь, съёмки на Полароид, потом в ДК на кино «Начни с начала» с Макаревичем, 1985 год… Золотые времена, футбол в Лосиноостровском районе, где Санёк чтобы выиграть падал и хватал за ноги взрослых, а его брат, обидевшись, с плачем убегал в лес. Жизнь в СССР была как в одной большой семье. Все равны в своей бедности и, вместе с тем, молоды и счастливы.

Глава 3.

Юрий Сергеевич.

Дядя Андрюша был коренным москвичом, правда из пригородов – родители его, Юрий Сергеевич и Любовь Игнатьевна родом из Железнодорожного, а сам он с семьёй по молодости жил то в Лосиноостровском, то в Мытищах. Юрий Сергеевич, отец дяди Андрюши, был серьёзный человек, настоящий советский заслуженный пенсионер, фронтовик, партийный работник. Он запомнился Саньку добротой, умом, тем что баловал их с братом на ВДНХ эскимо на палочке и водил в парк на аттракционы, а также тем, что всегда покупал по утрам в «Союзпечати» и читал «Советский спорт», ища статьи про футбол, натянув на нос большие квадратные очки, которые хранил в верхнем кармане пиджака. Шурик запомнил его высоким, седым, статным, с отброшенными назад седыми волосами в серо-голубом костюме, белой рубашке и сандалиях, как у всех советских пенсионеров летом, с традиционной газетой, свёрнутой трубочкой.

Любовь Игнатьевна умерла первой из семьи и довольно рано. Она была высокой грузной женщиной, что способствовало развитию болезней сердца, которые она не смогла победить. Юрий Сергеевич пожил какое-то время один, но скорбь по жене, с которой он прожил всю жизнь и без которой себя не представлял, не давала ему покоя, не отпускала, и он часто хватался за левый бок и сосал валидол. Однажды он поехал на дачу, в село Пахмутово на электричке. Было лето, погода прекрасная, Юрий Сергеевич переделал все дачные дела, но чувство одиночества и брошенности не оставляло его. Любовь Игнатьевна стояла перед глазами, как живая. Вот здесь они копали огород, в этом кресле она любила раскладывать пасьянс, на этой кушетке дремала после обеда. Казалось, что она просто вышла на секунду, сейчас она войдёт и раздастся её властный громогласный голос:

– Юра! Надо покрасить сарай! Да не сиди просто так, займись чем-нибудь полезным! Скоро Андрей с Галей приедут, вечно за тебя краснеть приходится!

Юрий Сергеевич потряс головой, отогнав воспоминания. Нет, здесь он не может долго находится физически, слишком свежи воспоминания, время их ещё не вылечило, и сердце опять что-то щемит… Надо собираться домой, может к Андрею с детьми заехать… Он собрал скудный скарб в рюкзак и побрёл к электричке. Там купил билет в окошке по пенсионному, дождался поезда, вместе со спешащими по делам людьми зашёл в вагон, посчастливилось найти свободное местечко среди галдящих пассажиров, от которых разболелась голова. Было душно, окно закрыто, вдруг резко кольнуло в сердце. Какая нестерпимая боль… Он такого ещё не чувствовал никогда. Всё куда-то поплыло, полетело…

– Мужчина, что с Вами? – откуда-то издалека услышал голос Юрий Сергеевич и непонимающе посмотрел наверх.

Над ним нависли люди, кто махал газетой, кто-то пробовал открыть забитое намертво окно в вагоне электрички.

Юрий Сергеевич попробовал расстегнуть воротник.

– Душно… Мне надо… Воздуха…

– Помогите, не видите – мужчине плохо! О, как раз станция, граждане, не стойте, помогите его вывести на чистый воздух, давайте-давайте, вот вы, молодой человек, что смотрите, под ручки и вперёд, у Вас, кстати, где билет? – это руководила принудительной эвакуацией контролёрша, проверяющая билеты в поезде.

Вывели заботливые пассажиры с орущей злой контролёршей Юрия Сергеевича на одинокой станции, усадили на скамеечку, но стоянка была всего пару минут, все спешили по делам, заскочили обратно в вагон и уехали, оставив одного. Вот она, хвалёная советская сердечность, забота о ближнем. Равнодушие, человеческий поток, спешащий по делам и одинокий старик с инфарктом на заброшенной станции. Все уехали, никто не остался, никто не позвонил, не сообщил в скорую, безразличие поглотило людей.

А бедный Юрий Сергеевич посидел-посидел на лавочке и помер, там же, не вставая. К вечеру его нашли приходящие дежурные служащие, мёртвого, так и сидящего, но уже со стеклянным взглядом. От греха подальше, да от бродячих собак отволокли в сарай за станцией, да там и бросили, чтобы глаза не мозолил. А потом напились, да и забыли участковому сообщить. Там в сарае он пролежал несколько дней, пока родственники не подняли шум, ведь уехал старик, должен был вернуться, а его нету и нету. Там нету, тут нету, домой не возвращался, поехали по пути, подключили партком, милицию. Но нету Юрия Сергеевича нигде, всё обыскали, на каждой станции по пути на дачу сошли, спросили, обыскали, как сквозь землю провалился, никто не видел.

По чистой случайности в тот сарай, где покоился бедный Юрий Сергеевич на куче хлама, заглянул местный сторож. Спичкой чиркнул и перекрестился. Покойник лежит и на него смотрит… Запах пошёл уже…

– Свят-свят – запричитал Василич, – это что же на белом свете деется, честные граждане!

Решил он на свой страх и риск тело осмотреть, а может разжиться чем хотел, видит покойник кулак сжал, что-держит и как будто показывает на этот кулак. Понял Василич – знак это, не просто так, пальцы разогнул, глядь, а там записка, а на записке только и написано, что семь цифр. Ну сторож и скумекал, что это номер телефонный. Побежал в будку-автомат при станции, позвонил по нему, а там целый главный прокурор московской области отвечает, домашний телефон это его оказался, они с Юрием Сергеевичем друзья были фронтовые. Описал значит сторож прокурору покойника, там мол и так, лежит тут в сарае, за станцией Хряпино, в костюме, мёртвый. Так всё и выяснилось, сообщили куда следует, всё встало на свои места. Забрали родственники Юрия Сергеевича и схоронили чин по чину. Вот тебе и хвалёные советские равенство, братство и участливость, как коснись – минуты ради жизни человеческой жалко.

Правда за квартиру их с Любовью Игнатьевной война вышла у сыновей – Андрея и Сергея, военврача, которого потом в Чечне контузило. Да такая, знаете, битва за квадратные метры, что они хату родительскую делили так, что потом полжизни не разговаривали, враждовали. Сергей, старший, даже на похороны дяди Андрюши не пришёл, сказал давление 210 на 140 и сознание теряет от головной боли… Не знаю, может и правда.

Глава 4.

Смерть.

Мы встретили Новый год, пустили салют, как всегда кричали «Ура», до утра веселились, общались. О дяде Андрюше, который лежал в Москве в коме у себя дома, старались не думать, хотя конечно было уже ясно что это конец, но надежда, как водится, умирает последней. Никто не звонил, мы тоже не беспокоили в такой час родственников, хотелось верить, что раз никто не звонит, значит страшное ещё не произошло. Нет-нет, но в разговоре всплывало:

– Баба Маня, когда в кому впала, день прожила. Часа в три это было днём, а утром, часа тоже в три, и перестала дышать.

– Да, помню, я ещё скорую вызываю, а она не едет час, другой, и как назло дождь стеной, первое ноября. Мы звоним каждые пять минут, а они не едут, говорят вызовов много, а нормативы у них только по детям, для стариков нет нормативов… Вот тебе и здравоохранение. Я давай в частную скорую звонить, те тоже застряли. Мы по всем пробкам кинулись к ней.

– Да-да, ты ещё деду Колю с собой взял, он вроде как реаниматолог…

– Ага, и скорая приехала только через шесть часов, ближе к ночи. Вот такая она, «скорая». Ну и что посмотрели, вкололи глюкозу, померяли давление и уехали, брать говорят не будем… Вот так вот.

– А главное, пока она в кому-то не впала, полностью в сознании была, передвигалась плохо, несла иногда чушь, заскоки были, типа по крыше соседней кто-то ходит. Мать вон не узнавала, говорила: «Женщина, Вы кто и откуда?»… Но так-то в целом вполне в сознании была, в последний день только от завтрака вроде отказалась, от своей любимой каши…

– Она же в среду в кому впала, а в воскресенье до этого я у вас в гостях был, как почувствовал, что проститься надо, до этого месяц не заходил. Помню подхожу к бабе Мане, а я же всегда с ней любил поговорить, юмористка она была, оптимистка до последних дней… С ней все поболтать любили… Даже вон сосед Вовка, пьянчуга, часами у вас просиживал, больно с бабулькой любил пообщаться. Она же всё пояснит, по полочкам расставит, скомандует, не даром прокурорша.

Так вот, захожу к ней в комнату, она голову с подушки поднимает, смотрит на меня, а глаза мутные, белёсые, почти бесцветные. И говорит значит: «Я знаю, что восемнадцать убитых красноармейцев закопаны у Дома Печати под красною и чёрной голубикой…». Я аж испугался, трясу её, говорю: «Ты что, бабушка, это же я, Сашка!» Тут вдруг пелена с глаз у неё спадает, она сразу такая осмысленная становится и отвечает так разумно, как будто и не было у неё глюков: «О, Сашка, это ты? Привет, проходи, садись.» И поговорили мы с ней так душевно, казалось, она абсолютно здоровая и проживёт ещё лет десять… А потом я увидел её уже в коме… Говорят у стариков перед смертью нейронные связи в голове рвутся и воспоминания урывочные начинают всплывать из глубокой памяти, оттого и видения, когда такое происходит, значит скоро конец… И не сделаешь ничего, это сосуды в голове истончаются…

– Вот и дядя Андрюша также, под конец шарики у него за ролики заехали. Он и так-то по жизни фантазёр был, любил приврать, непонятно где правда, где вымысел, а тут и совсем разговор с ним стал напоминать фантастику.

– Ты тоже заметил? Видимо это у всех стариков перед смертью… Он же когда последний раз из больницы выписался, ну ещё вроде боли прошли, оживился, ну где-то пару месяцев назад. Дядя Андрюша же стал всем звонить и вам тоже, и я ему позвонил, он давно трубки не брал, всё от болей в ногах мучился, не до разговоров ему, а тут взял и такой весёлый, как в старые годы, всё шутит и рассказывает:

«… Да я скоро к вам собираюсь, Сашка, вот только ноги подлечу и сразу летом приеду. Но честно говоря у меня с ногой одной хреново, ну как ватная она, силы в ней нету. Вот всю жизнь в футбол играл, никогда проблем с ногами не было, а тут. И эти врачи ещё… Они же совершенные болваны. Они же ничего не понимают и сказать не могут. Скажу тебе по секрету, я ведь сам себе диагноз ставлю, а они просто за мной с моих же слов всё в историю болезни и переписывают. Да-да. Я и лечение сам себе назначаю, они-то что могут? Эх, совсем медицина развалилась в стране. А всё почему? Ну не буду секреты раскрывать, я же все про всех знаю, всё-таки сорок лет в КГБ, нас, кстати, и сейчас прослушивают. Ты знаешь, я же тут в отдельной палате лежу со всеми удобствами, ну мне по статусу так положено. Ко мне сам главврач ходит и у меня консультируется как лечить, а лечащий врач у меня академик какой-то, но всё равно такой дундук, ни черта не соображает. На мне тут экспериментальное лечение секретное будут пробовать, только ты никому, это государственная тайна. Мне же климат морской прописан, вот меня скоро к морю повезут по секретному военному фарватеру. Как через границу перевезут? Да загримируют, по поддельным документам, как ещё? Как всегда… Знаешь, Сашка, тут же на меня Приказ подписали, сам Верховный, только ты никому. Короче задействуют меня в секретной миссии. Я ещё главное им говорю – как же, ведь я же не ходячий почти, а они мне – что делать, приказ есть приказ, встанешь и пойдёшь, ну или другую какую придумают роль, у них там выдумщиков много… Так-то Санька, ещё повоюем. Ну вот, а летом к вам, как штык, только ноги вот подлечу…».

Это был последний раз, когда я с дядей Андрюшей разговаривал, потом сколько не звонил, он уже трубку не брал, вот так-то вот.

*****

Первого, под вечер, зазвонил телефон, отец вышел в другую комнату поговорить, вернулся с потемневшим лицом.

– Всё, умер дядя Андрюша, отмучался, Царствие ему Небесное. Ровно в ночь с тридцать первого на первое, в самый Новый год, бывает же такое. Похороны вроде четвёртого, но там не ясно ничего, закрыто же всё, новогодние каникулы у всех, будь они не ладны. Увезли, говорят, в морг дежурный где-то в Королёве, а где хоронить, когда, непонятно. Но что делать Сашка, полетим, всё-таки дядя Андрюша мой дружок, сколько мы с ним…. Эх, давай выпьем, помянем, ты там чачу подарил, наливай, земля ему пухом. И это, посмотри по компьютеру, как в Москву добраться четвёртого… На самолёте что ли, а то пятого мне с утра на дежурство. Надо проводить человека в последний путь…

Глава 5.