Избранная проза. Самое-самое

Я не знаю, кто я!

Погода на улице мерзкая.

Это та самая погода, про которую говорят:

– В такую погоду хороший хозяин собаку на улицу не выгонит!

Я – не хозяин.

Но именно вот это сейчас и делаю.

Выгнал собаку на улицу и готовлюсь оставить её навсегда одну.

Я не в состоянии объяснить ей, что сделал для неё не всё, что мог.

Что сделал для неё гораздо больше чем мог.

Что в ситуации, когда я сам без гроша, без дома, без своего собственного угла, без малейшей надежды обрести всё это смог дать ей мясо, предоставить теплое убежище, мягкий диван, много корма и улыбки таких умных, таких добрых, таких ласковых людей, мне не в чем себя упрекнуть. Я дал ей такую прекрасную передышку от того ужаса, в котором она оказалась! Дал ей такой потрясающий шанс выжить вопреки всему!

Но она не знала, что всё это призрачное счастье можно обрести только при одном условии – упасть где-то на одном месте и часа четыре просто поспать! Просто никому не мешать и не попадаться лишний раз на глаза! Но как ей объяснить всё это?

Её пытались укрыть в тайном помещении. От тех, кто не должен был её видеть и слышать.

И тут она стала скулить, плакать, бросаться на двери!

Ей пытались приобрести цепь, чтобы посадить на неё и тем самым спасти. Но цепи нигде в округе не нашлось. И тут появился самый главный самый добрый самый ответственный Человек и отдал прямой приказ:

– Уведи её отсюда немедленно.

Я не знаю, кто я!

Я здесь – в гостях.

Если бы она притаилась на несколько часов, если бы только она умела притаиться, она имела бы здесь больше прав, чем я.

Там был еще один, тоже в гостях, который хотел взять её к себе. Но он такой же как и я бездомный бесправный гость, без вида на собственный уголок в этом мире.

Пока не пришёл Главный её все гладили, ласково разговаривали с ней, заигрывали, поили и кормили. А она валялась на диване, бегала по дому, играла, и регулярно подбегала ко мне и совала мне в руки свой благодарный счастливый нос. Как я не объяснял ей, что вот они – её новые благодетели, а я лишь передаточное звено, случайный элемент цепочки… Она всё равно чётко выделяла меня. Ведь это я забрал её из автобуса и привёл сюда. В свет. В тепло. В счастье.

Я оделся и позвал её за собой.

И она пошла!

Сразу!

Беспрекословно!

Абсолютно доверяя мне, тому кто её так быстро и так легко приручил, используя всего навсего случайную цепь привходящих обстоятельств.

Всё кончается однажды.

На этот раз цепь удачных совпадений оборвалась сразу и навсегда.

Мы идём по мокрому липкому водно-снежному покрову ледяной от холода улицы, по её свеженаметённым сугробам.

Я звоню то в одну, то в другую, жутко дорогую, узорчатую дверь.

Иногда мне отвечают, но услышав просьбу приютить её хоть на пару дней отвечают жёстким отказом.

Иногда нас посылают сразу далеко и жёстко.

Я не в силах объяснить ей, что мир жесток.

Что она действительно опасна для окружающих людей.

Что её родственники – дальние и близкие – немало сделали для того, чтобы сейчас ей все отказывали.

Она очень открыта, прямолинейна, абсолютно доверчива и дружелюбна.

Она видимо воспитывалась там, где людей бывало много и где все её – щенка еще – ласкали и гладили.

Она откровенна и бесхитростна.

Если ей плохо, она сразу сообщает об этом.

Она бегала по автобусу от одного пассажира к другому и заглядывала всем в глаза.

Она откровенно просила еду!

Она откровенно хотела пить.

Она очень устала и замёрзла.

Она садилась только на кресла, она не ложилась на пол.

Она очень ухожена, уши правильно и своевременно купированы, она вычесана, на ней ошейник. Она прекрасно знает команды «Сидеть!», «Фу!», «Лежать!», «Ко мне!».

Она четко понимает всё, что я ей могу сказать жестами.

Но я ничего толком не могу ей объяснить.

Что я уже вырвал ей трехчасовую передышку.

Что она уже и поела и погрелась, и попила, что теперь ужас возвращается, и последнее, что я мог сделать для неё – это рассказать о ней другим людям.

Но и в этом я мало что могу.

Мне нельзя ходить в Интернет там, где я был в гостях.