Сельская десять-одиннадцать

Сельская десять-одиннадцать
Алексей Михайлович Курбак

«Мальчишеское братство неразменно на тысячу житейских мелочей. И всякое бывает, но дружба неизменно становится с годами горяче?й…»

Так поётся в песне. А всегда ли так бывает в жизни?.. Может ли лучший друг врагом стать вдруг? Есть ли на свете сила, способная не просто убить дружеские чувства, а зеркально перевернуть их?

Фундамент давней дружбы, казавшейся незыблемой, год за годом подтачивает зависть, мерилом отношений становится корысть, и человек, считавшийся лучшим другом, становится худшим из врагов.

Решать, на чьей стороне правда в споре бывших друзей, предстоит суду. Но только ли буквой закона будет руководствоваться судья, вынося своё решение?.. Ведь кроме исковых заявлений и адвокатских резонов, по ходу разбирательства внезапно возникают иные, доселе не встречавшиеся в судебной практике доводы…

Алексей Курбак

Сельская десять-одиннадцать

Сельская десять-одиннадцать

Напрасно наш творец привил к рассудку завязь

воображения – так появилась зависть…

Пьер де Ронсар «На окончание комедии»

– Спасибо, Ольга Павловна, чаю не надо. И сочников. И круассанов тоже. Лучше кофейку, и покрепче, – районный судья извинительно развёл руками в ответ на непонимающую гримасу секретарши, за многие годы привыкшей к обильной сладкой утренней чайной церемонии начальства. А в довершение произнёс нечто совершенно невообразимое, – Да, и без сахара, пожалуйста.

«А вот чего-нибудь покрепче действительно не повредило бы, – мелькнула унылая мысль, – И лучше не кофе. Тут без водки не разберёшься… Только нету у неё ни водки, ни виски, ни коньяка, а если и завалялась бутылочка-другая, всё равно не даст. Придётся на сухую соображать, что бы всё это значило…»

Вадим Бережно?й откинулся на спинку кресла и ещё раз начал читать с начала невесть откуда взявшееся на экране монитора письмо. Вчера его не было, в этом он мог поклясться чем угодно. И позавчера не было, и третьего дня. Оно появилось сегодня, полторы минуты назад, как только он открыл папку с делами, назначенными к сегодняшнему слушанию.

Если быть уж совсем точным, то этих папок у него две – одна реальная, картонная с матерчатыми завязочками, где аккуратной Ольгой Павловной в строгой последовательности подшиты относящиеся к делу бумажные документы, и другая, виртуальная. Эта открывается двойным кликом мышки, в ней те же сведения, а ещё – готовый проект решения. Можно назвать и приговором, но это суровое слово применяется в уголовном судопроизводстве, а ему уже который год поручаются лишь дела гражданские, попроще.

«Наверное, это где-то правильно – старый конь, как известно, борозды как бы не портит, но и глубоко как бы не пашет… Старый, да-а-а… Реальный конь уже в двадцать лет – дряхлый старец и портит не бо?розды, а в основном воздух, так что судья с моими шестью десятками по лошадиным меркам трижды старичок. И здоровье, если верить врачам, не слишком, и задора-рвения немного, да и послужной список небезупречен… а всё-таки где-то и обидно, самую малость.»

Относительно пахотных способностей «старого коня» один из молодых да ранних деятелей в судейских мантиях с месяц назад высказался в кулуарах примерно так: «Наш Бе?режный борозду при всём желании не испортит, и не только в силу возраста – импотенцию у пузатых алкашей никто не отменял…» Сказал во всеуслышание и заржал бодрым жеребцом, наверняка зная: едкую шуточку доведут, обязательно донесут до адресата. Скотина.

Опровергать злобные инсинуации Бережной не собирался. Жена не в претензии, а о прочем никому знать не полагается. А вот касательно давнего пристрастия к «кое-чему покрепче»… тут что есть, то есть. Есть, и никуда от этого не денешься, как и от вошедшей в плоть и кровь привычки, плюнув на врачебные и начальственные запреты, всласть надымиться после окончания рабочего дня прямо здесь, в кабинете, открыв окошко.

И ещё парочку сигарет – перед сном, чередуя затяжки с глотками коньяка, под недовольное бурчание супруги. И поесть судья любил, ел часто, много, вкусно и обязательно жирно, каждую трапезу завершая парочкой пирожных либо булочек с чашкой сладкого чая или кофе. Талии как не стало много лет назад, так и нету, а одышка, напротив, раз возникла и с тех пор не отступает, даже на третий этаж без неё не подняться… но в этом, скорее всего, виновата сидячая работа. Что же ещё?

Когда-то очень давно ветеран райсуда представлял себе свою жизнь и работу совсем по-другому. Поступить на столичный юрфак оказалось непросто – пробиться в заветный ВУЗ Вадька сподобился лишь с третьей попытки, а после второй неудачи под пение трубы загремел в солдаты. Тем лучше – злее стал, настырнее, или, как он выражался, целеустремлённее. Да и ходатайство командования, оно же целевое направление, оказалось очень кстати. Приняли.

Отучился, согласно тому же целевому мандату угодил в военные дознаватели. В армии надолго не задержался – при первом же удобном случае избавился от погон, ремней и необходимости подчиняться всем подряд, у кого звёздочки больше. Но успел заиметь от несокрушимой и легендарной существенный плюс к дальнейшей карьере – вступил в партию. Гражданскому юристу в Союзе и кандидатом стать было почти невозможно, а военному – тьфу…

Побегал немножко следователем, помаялся в защитниках, а там и нужный для судейства стаж набрался. Тогда только-только случилась вакансия, и среди городской юридической ша?тии образовался своеобразный конкурс, претендентов набралось – пальцев на руках и ногах не хватит. И все соискатели надеялись, переживали, неделю дрожали, ночами не спали.

Один ушлый Вадик спал нормально, не дрожал и не парился. Ему заранее было известно, кого выберут на хлебное местечко старые пердуны: в горкоме кому надо проставился, и порядок. Просто и со вкусом. Выбрали, естественно, его, единственного среди всех кандидатур партийного и потому наиболее достойного… А судья – это не вечно потный перегруженный следа?к и не менее потный адвокатишка, вынужденный в поисках более-менее сносного пропитания хвататься за всё подряд. Это, как ни крути, ИНСТАНЦИЯ!

Увы, казавшаяся вечной партия канула в небытие, с нею рухнула и вся стройная система власти – законодательной, исполнительной, а вслед за ними и судебной. Он удержался. Почти без труда. Помогли прочные связи с нужными людьми и наработанные аппаратные навыки, проще говоря блат и подхалимаж. Правда, на самый верх подняться так и не смог… но, положа руку на сердце, не очень-то ему этого верха и хотелось. Так и жил, так и судил, ни шатко ни валко, так и дожил-досудил до «старого коня».

Это гражданское дело на первый взгляд ничего особенного из себя не представляло. На второй, впрочем, тоже. Обычная, старая как мир история – кто-то кого-то надувает, кто-то сам не может дать наглецу укорот, обращается в инстанции, и начинается тяжба с заранее известным результатом… или почти известным – ведь закон что дышло: куда судья повернёт, туда и вышло. Не буквально, конечно, далеко не буквально: в подавляющем большинстве случаев, вот как в сегодняшнем, грамотному юристу всё ясно как день, и ни о каком повороте дышла речи быть не может.

Когда-то очень давно тогдашний председатель областного нарсуда, он же глава городской юриспруденции, пытался ввести интересную и весьма полезную, но недолго, к сожалению, продержавшуюся практику. Назвали её «досудебные консультации по спорным вопросам». Консультировал спорящих не банальный юрисконсульт, а именно судья, и такие беседы на порядок снизили тогда нагрузку всем местным арбитрам.

Одно дело, когда с истцом либо ответчиком, а иногда и с обоими разом беседует адвокат, напрямую заинтересованный в затягивании процесса, и совсем другое – судья. Он и только он может и должен сказать: «Вот закон, вот статья, вот параграф и пункт. Всем хорошо видно? Понятно, какое будет принято решение? До свидания, граждане, нечего зазря рассусоливать. Ступайте, дражайшие, и поберегите ваши денежки, а заодно наши время и нервы!..» Не прижилось, а жаль…

Жаль Вадиму Романовичу, разумеется, было только себя, жаль своего времени и нервов. Только своих, а никак не аналогичных ресурсов плюс немалых деньжат нескончаемой череды истцов и ответчиков, щедро оплачивающих так называемые труды столь же неисчислимых полчищ адвокатов, жадных до этих самых немаленьких деньжонок. Причём именно «так называемые», ибо всерьёз назвать трудами их словесные излияния могут лишь вот эти, безграмотные и потому готовые платить искатели химер. А ему, человеку много пожившему и немало повидавшему, не одни штаны просидевшему за судейским столом, с первых фраз ясна и понятна суть: ни фига не выйдет, ребята!

Но закон законом, а порядок порядком… так что, раз уж пришли – говорите, говорите… По ходу бесконечных прений судья больше всего боялся всхрапнуть, ибо иной раз под бесконечные адвокатские разглагольствования ни о чём задрёмывал с открытыми глазами.

Да, это гражданское дело ничего особенного из себя не представляло, за некоторыми исключениями. Исключений наблюдалось несколько, и главное из них могло показаться парадоксальным: для восстановления якобы попранных прав в суд на сей раз обратился не объегоренный, кинутый, наколотый и так далее, а как раз наоборот – обманувший!

Вот он, точнее не сам, а его сын – спокойный, молчаливый, уверенный в себе и своём праве требовать справедливости человек. Молодой, около тридцати, среднего роста и комплекции, темноволосый, с широко поставленными карими, чуть навыкате, глазами. Ими, этими почти немигающими глазами он пристально смотрит в лицо судьи, кривя губы в презрительной усмешке – знает, точно знает: закон на его стороне.

Зачитанное адвокатом истца требование справедливости очень простое: выселить из являющейся его собственностью квартиры по адресу Сельская десять-одиннадцать незаконно проживающего там мошенника. Право владения подтверждено документально, сомнений не вызывает. А закон гласит предельно ясно: проживать в не принадлежащем ему жилье гражданин может единственно с разрешения владельца этого самого жилья. У нашей стороны всё.

«Надо же, крючкотвор сегодня уложился в рекордные три минуты! И таки прав, целиком и полностью прав, шельмец! «Единственно…» Ну да, так закон и гласит. Всё, точка. Иных толкований не допускается. Значит, истец (кстати, почему-то сам себя назвавший в заявлении «истицей») одержал верх, и нахального ответчика надлежит немедленно взять под белы ручки и выставить вон? Значит, так…»

Чем же объяснит своё противоправное поведение нахал-ответчик? Он, в противоположность истцу немолодой, на пять лет старше судьи, седой мужчина, машет рукой своему адвокату: погоди, мол, я сам!.. вскакивает и бросается в бой. Но никаких мало-мальски вразумительных и документально подтверждённых доводов в своё оправдание не приводит.

Активно жестикулируя и взывая к совести отсутствующих в зале родителей истца, не очень разборчивой скороговоркой выпаливает три с лишним сотни слов: якобы квартира это – фактически его, досталась ему от ныне покойной горячо любимой мамы и тоже любимого, но ещё раньше покинувшего сей мир папы, якобы он когда-то то ли заложил, то ли продал её некоему тоже отсутствующему здесь будто бы подставному лицу исключительно с целью спасения чести и достоинства, а может, и самой жизни своего друга-одноклассника, а именно отца вот этого молодого брюнета, истца-истицы. И якобы сделка та была как бы незавершённой, то есть новый, подставной владелец недвижимости деньги ему отдал, то есть при этом их взял тот друг-одноклассник… к сожалению, то есть руководствуясь дружескими чувствами, он, то есть сегодняшний как бы ответчик, с него, то есть друга, письменного долгового обязательства, то есть векселя, то есть расписки, не взял… но ведь он, друг-одноклассник, твёрдо обещал обязательно отдать, да-да… и тот как бы новый владелец на немедленном освобождении приобретённого жилья совершенно не настаивал, одновременно великодушно согласился сохранять существующие на тот момент статусы ква, то есть кво, то есть позволил ему, теперь вынужденному быть как бы ответчиком, жить там, то есть в его родном доме, то есть квартире, сколько заблагорассудится, то есть пожизненно, и никакой оплаты, за исключением коммунальных платежей, не потребовал… а тогда была ещё жива и мама, она уже болела, хотя тогда ещё и не так тяжело, но сердце у неё было очень слабое и ей нельзя было волноваться, поэтому он в разговоре с тем другом, а разговор шёл как раз в той квартире… то есть на кухне… и поэтому он голоса не повышал и пошёл ему, то есть другу, навстречу… то есть он хочет сказать, что на самом деле он в этом деле должен быть вовсе не ответчиком, то есть как бы подсудимым, а наоборот, потерпевшим, то есть… он готов поклясться памятью матери, что никого не обманывал и не обманывает и поэтому ни в чём таком не виноват, а совсем напротив, это его обманули и тогда, и хотят как бы при посредстве суда обмануть ещё и сейчас, а это совершенно неправильно, то есть как бы несправедливо…