Чёрный бриллиант

– Зента Яновна, по моим данным вы вчера дежурили.

Та кивнула головой и встала.

– Докладывайте.

– За время дежурства за помощью обратились четырнадцать человек: девять, после оказания помощи отпущены на амбулаторное лечение, пятеро госпитализированы. Двое поступили в терапию: один с пневмонией и один с почечной коликой, которая была купирована медикаментозно; одна пациентка – в гинекологию с аднекситом; в детское отделение – шестилетний ребёнок с аденовирусной инфекцией; в хирургию – мужчина с перфоративным аппендицитом и диффузным перитонитом, ночью прооперирован.

И хотя Галина Семёновна прекрасно знала, что происходит в хирургии, таковы были правила – докладывать о всех поступивших пациентах со всеми подробностями.

– Из стационара за сутки выписаны четверо больных, – продолжала Зента Яновна. – Умерших не было. Осталось две свободные койки. Обе в хирургии.

Галина Семёновна удовлетворённо кивнула головой:

– Спасибо. Можете садиться.

Шефиня вновь склонилась над столом, изучая график дежурств:

– Тааак. Сегодня дежурит Николай Петрович.

– Так точно, – отрапортовал тот.

Николай Петрович был молодым человеком лет тридцати пяти, усатым и весёлым. Отслужив в армии после окончания Военно-медицинской академии три года в качестве военного врача, он случайно встретил в Ленинграде свою будущую жену, Илзу, латышку по национальности, влюбился и, женившись на ней, переехал в Латвию.

То ли шутя, то ли по привычке Николай Петрович всегда отвечал по-военному «так точно» или «слушаюсь».

– До 18.00 можете отдыхать. В хирургии сегодня две операции: грыжа и вены. Прооперируем под местной анестезией с операционной сестрой. А вам, Татьяна Павловна – в присутствии персонала она всегда называла меня по имени-отчеству – придётся пойти на приём в поликлинику.

Я была разочарована. Мне так хотелось оперировать или хотя бы ассистировать на операциях.

– Надеюсь, болезнь Андриса Альфредовича не затянется надолго, – как будто уловив мои мысли и взглянув на меня, продолжила она. – И тогда вы сможете принимать участие в операциях.

Шефиня прекрасно понимала, как у молодого хирурга «чешутся руки», когда речь заходит о практической деятельности.

Я сокрушённо кивнула головой.

– Так, вот ещё что, товарищи, следующую политинформацию проведу сама, а дальше – по графику. На этом сегодня всё, – подытожила Галина Семёновна.

До меня, наконец-то, дошло, для чего в кабинете главврача висела огромная карта мира. Присутствующие, поднявшись почти одновременно, брали каждый свой стул, чтобы поставить на прежнее место у наружной стены. Импровизированный конференц-зал вновь превратился в кабинет главврача.

Приём хирурга сегодня начинался с утра, и я обречённо поплелась в поликлинику, представляя скукоту и рутину предстоящей работы.

Как я и предполагала, ничего интересного в этот день не произошло, если не считать пункцию плевральной полости у больного с гидротораксом. Прежде я этого никогда не делала. Конечно, я была рада, что к моему скудному хирургическому арсеналу прибавилась ещё одна манипуляция. Но мне хотелось оперировать. И поэтому я ненавидела Андриса Альфредовича, который лишал меня такой возможности.

Весь день, под влиянием ночного видения, меня преследовали неизвестно откуда приходившие на ум рифмованные строки, которые я еле успевала записывать в блокнотик, лежавший в кармане халата.

Когда, в конце рабочего дня, я открыла его, с удивлением обнаружила вполне завершённое стихотворение.

Прекрасный образ незнакомки
Возник как будто наяву,
И глас послышался негромкий,
Презревший светскую молву.

Гусар шептал ей молодой:
«Ждать более уж нету сил».
И тонкий стан обвив рукой,
Её он в вальсе закружил.

Желаний тайны скрыты под вуалью.
Лишь губы выдавали грусть.
Покрыты плечи тонкой шалью.
Взволнованно вздымалась грудь.

Сапфировые змеи извивались
Под ярким пламенем свечей.
И гроздья изумрудные качались,
Свисая с маленьких ушей.

Лавина чувств, сиянье глаз,
Накал желаний и страстей.
Под звуки музыки волшебной вальс
В мерцании оплавленных свечей.

Вдруг смолкла музыка, погасли свечи,
Мир погрузился в темноту.
Эпоха уходила в вечность,
С собою унося и шарм, и красоту,

Изящество манер великосветских:
Bonjor, merci, mon ami, mon amour.
И блеск мундиров офицерских,
И скачки «три креста аллюр».

Не будет больше прежних нравов,
И этого не будет поколения,
Прекрасных дам, влюблённых в них гусаров.
Всё унесёт река забвения.

Прошло две недели. В понедельник на пятиминутке появился новый персонаж. Это был сгорбленный человек в тёмных очках, закрывавших, по-видимому, фингал, но не скрывавших увесистых мешков лилового цвета, которые красноречиво свидетельствовали о его состоянии. Многодневная щетина с проблесками седины прикрывала впалые щёки. Из-под не первой свежести халата выглядывали мятые брюки неопределённого цвета и нечищеные ботинки. Галстук был сдвинут набекрень. Медицинская шапочка сидела таким же образом на всклокоченных, нечёсаных волосах.

– Андрис Альфредович! – с деланным удивлением и восторгом произнесла Галина Семёновна. – Какое сюрприз! Надеюсь, вы выздоровели, хотя бы на пару месяцев?

– Да, – произнёс тот, нисколько не смущаясь.

– Надеюсь, сегодня вы сможете принять участие в повседневной рутинной и, наверное, неинтересной вам, работе нашего коллектива?

Андрис Альфредович кивнул головой.

– Прекрасно! Вия уже соскучилась по вам.