Глазами маски

По лицу Руфуса проносились зловещие тени:

– Отвечай. Ты допущен в игру?

Хэпи и Азраил с удивлением смотрели на Руфуса, впервые наблюдая в нем подобные метаморфозы ужаса.

– Пропуск, – сообразил наконец Гордас, – я его сегодня потерял. Вы нашли? Верните. – Его речь была властной и жесткой. – Слышите, если нашли, верните мне мой пропуск. Немедленно!

– Видишь ли, Руфус, – Хэпи решил вмешаться, – Гордас никому не показывает своего пропуска. Имеется предположение, – добавил Хэпи на тон ниже, – что он неудачно вышел на фото.

Руфус, казалось, его вовсе не слышал:

– Да, конечно, – зловещие тени исчезли, уступив место улыбке. Не переставая смотреть в глаза Гордаса, он отдал находку. – И кстати, приятно познакомиться.

– Да ничего приятного, – отрезал Гордас, зажав пропуск в руке. Он демонстративно отвернулся, направив свой ходульный шаг в противоположную сторону.

Руфус вопросительно посмотрел на удалявшуюся фигуру, а потом на Азраила.

– Роль не удалась, – пожал плечами тот.

Хэпи согласно кивнул и отправился следом за Гордасом.

Догнав того уже в коридоре, он заметил с укором:

– Боги так себя не ведут.

– Откуда ты знаешь, как ведут себя боги? – в голосе Гордаса сквозило явное раздражение.

– По крайней мере, эмоциям они подвержены меньше, если подвержены вообще.

– Постоянно вижу этого типа. Он словно поселился внашем театре. Чего он ошивается вокруг Азраила? Поклонник?

– Друг, – лаконично ответил Хэпи.

– А ты, как обычно, больше всех знаешь? – резанул Гордас.

– Просто в отличие от тебя, я умею разговаривать с людьми, – спокойно пояснил Хэпи. – Если ты еще не заметил, мы все – в одной труппе.

– Ну и как зовут этого друга?

– Руфус, – Хэпи сделал серьезное лицо. – Никогда не встречал столь полноценной личности.

– Полноценной? – переспросил Гордас, ища в словах Хэпи оскорбление собственному достоинству. – Ага, а я, по-твоему, не… – внезапно он забыл, на что гневается, и замолчал, сорвав корону с черноволосой головы; готический крестик в ухе угрожающе закачался. – Может, ты тоже считаешь себя идеальным? У тебя нет недостатков?

– Хм… – Хэпи притворно задумался. – У меня есть особенности, недостатков не припомню.

– А, я понял, – усмехнулся Гордас, – завидуешь чужим ролям, герой массовки?

– Только твоей приземленности, да и то – иногда, – со вздохом отвечал Хэпи, перешагивая порог гримерной.

– Вот как?.. – Гордас хотел еще что-то добавить, но не нашелся.

– Что же с тобой творится?.. – аккуратно расстегивая камзол стиля пыльной старины с тяжелыми бронзовыми пуговицами, спросил Хэпи.

– Я не терплю соперников на сцене… – нехотя произнес Гордас.

– Но Азраил тебе не соперник, как не соперник он и мне, и всем нам вместе взятым. Тяжелая пуговица оборвалась. Звонко прыгая, она загремела по паркету и исчезла под столом, на котором в беспорядке лежали коробки театрального грима, лоскуты цветной материи, расчески, гребни, накладные бороды, усы, бакенбарды, парики и прочее.

Огромное, в человеческий рост зеркало, обрамленное витиеватым узором, отразило удивленное лицо Гордаса:

– Неужели ты и впрямь признаешь Азраила всех нас талантливее?

– А ты – нет?

Гордас скривился:

– Странный ты какой-то, то богом глядишь, так, что и не подступишься, то вдруг – его шутом.

– Что ты имеешь в виду? – заинтересованно переспросил Хэпи.

– Вот скажи мне, где твой лук и колчан со стрелами?

– Костюмеру сдал.

– Уже? Как быстро! – Хотя они были одного роста, Гордас все-таки умудрялся смотреть на Хэпи сверху вниз. – Как быстро ты сдаешься костюмеру, выпрыгивая из ролей, не пользуясь ролями! – Крик его все нарастал, отражаясь от стен истеричным гулом.

* * *

Прозрачная вода вдруг разбилась, как бьется зеркало, искажая свое отражение. Окрасившись непроглядным цветом, озеро вернулось к изначальному виду: вновь стало янтарным. По его глади пробежала едва заметная рябь. В воздухе распространился сладкий запах цветов. Огромная волна, поднявшись из самой глубины, рассыпалась на мелкие сверкающие звенья. По воде шел человек. Безликий, словно тень, безразличная, холодная, немая. Он шел по воде, и сам был водой: ни пола, ни памяти, внутри его плескалась душа, и та душа была всеобъемлющей. По волосам его струилась янтарная вода. Прозрачные глаза казались стеклянными. Дойдя до берега, человек остановился. Расплывающиеся черты его стали отчетливыми, приняв привычную форму. Заметив ледяной ход, он приблизился к нему и сделал шаг по наклонной прямой. Нога его, бледная, с глубоким разрезом пальцев даже не содрогнулась от холода. Тотчас из ледяной покатости возникла прозрачная ступень. Он протянул руки, и под ними появилась опора – витые перила тянулись вверх, указывая направление. Человек стал подниматься, медленно, каждый шаг его был похож на предыдущий. Но в этой неспешности чувствовалась некая властная поступь. По ступеням янтарными змеями сползали стекшие с волос густые капли. Последний шаг, перила оборвались, руки на мгновение замерли в невесомости, а затем плавно опустились вниз.

– Подойди! – приказала Мантия, все это время неподвижно наблюдавшая за происходящим.

Человек пошел ей навстречу – с бесчувственным взглядом сквозь густое пламя. Оно не обжигало его бледной кожи, лишь отбрасывало жарким дыханием янтарные волосы на плечи. Подойдя к Мантии, застывшей в невесомости, он остановился.

– Оживить еще не значит дать жизнь, лишь – уподобить ей… – раздался нежный, ласковый голос. – Там, где душа с криком земного рожденья вбирается в вены, бурлящие кровью живою, тебя из сотни сотен других никто б не отметил величием, разве – талантом. Этого чуда среди ныне живущих всегда слишком много. Величия – только крупицы, словно зерно драгоценное, разбросано скудно, всходит едва. Земной век поменялся, впрочем, люди все те же. Те же страсти в сердцах их кипят, те же видят они забытые сны. Тяжело, когда память души закрыта на забвения ключ. Тяжело, когда ангел иль демон без памяти мнит себя человеком… – Мантия замерла перед бессмысленными глазами. – Видишь, как по- разному говорить я умею? Как умею я маски менять? Я тебя обучу сей несложной игре. Голос дам я тебе, драгоценностей россыпь любую, будешь сердца выжигать, словно из дерева резную посуду, красоту дам тебе, на картинах не пишут такого… – Голос умолк, слышно было лишь потрескивание огня. Человек стоял неподвижно с пустыми глазами и ничего не выражающим лицом. Из прорези Мантии вылетела одна из роз и, разжав лепестки, осыпала его с ног до головы огненной пыльцой. Мгновение – и янтарные волосы стали рыжими, ресницы дрогнули, глаза посмотрели. По ледяным ступеням вверх ползло черное покрывало. Пропитанное влагой, оно с тяжелым шумом поднималось все выше и выше. Наконец блестящая материя выползла на прозрачную плоскость. Услужливые тени подхватили покрывало и накинули на немого человека. Тотчас по коже его расплескался нежный оттенок молодости. Волосы волнистым шелком рассыпались по спине, губы порозовели. Красивое сверх меры лицо светилось искусственно выведенным идеалом. Маленькая треугольная родинка под нижней губой, а сейчас это была именно родинка, а не скол, как нарочно задуманный изъян, лишь подчеркивала необычную внешность.

– Ну вот и все, – нежно произнесла красная Мантия. – Теперь… – обратилась она к теням другим, властным голосом, – Ступайте в библиотеку. Разыщите Гилта. Он передаст вам книгу.

Полупрозрачные плащи скрылись в густых огненных зарослях, подчинившись приказу.

– Прекрасный мой козырь. – Мантия еще немного задержалась, словно любуясь красотой ею созданного существа, затем исчезла в возникшем проходе гранатовых стен, что переливались в жарких отблесках пламени.

Рыжеволосый юноша еще долго всматривался бездонными глазами в живой огонь, пытаясь разглядеть в нем источник недавнего голоса, но там уже никого не было.

* * *

В отличие от Гордаса, который появлялся в театре исключительно в деловых костюмах, Хэпи, вне зависимости от времени года, носил яркие, преимущественно однотонные, приталенные рубашки с безупречно подобранными под них цветными косынками, что он повязывал на лоб.

Пока Гордас кричал, так и не стянув с себя белого одеяния, Хэпи, уже переодевшись, поглядывал на него с видом добродушного равнодушия и не перебивал.