красивое льняное платье,
и дело вовсе не в вине,
и не в таинственном заклятье.
– А перстень твой с мизинца снять,
увы, никто уже не сможет, —
мне говорила, плача, мать.
(Жених пугал её до дрожи.)
Под лезвием ножа сверкнёт рубин:
мизинец упадёт мне на колени.
Мне всё равно: жених, лишь он один —
и смерть моя, и муж мой вожделенный.
Мне осень поднесла вина:
как снег, янтарь и кровь – тройного,
и это не моя вина,
что рвётся сердце от такого.
Ворона
Опять ты не дал мне напиться.
Я не в обиде. Я привыкла.
Опять неразличимой птицей
Придётся в небе мне кружиться.
Взмахну руками как крылами
и посмотрю в глаза по-птичьи —
и расстоянье между нами
придётся сильно увеличить.
Я днём проклятою вороной
осуждена одна скитаться,
и только ночью длинной, тёмной
смогу тебе я показаться.
Тебе придётся постараться —
расколдовать меня не просто:
вслепую с демоном сражаться,
и с простаком большого роста.
Три дня не спать, три дня не бриться,
не есть, не пить и матери не верить,
с обрыва прыгнуть и разбиться —
чтоб смерть ужасную примерить…
Вороной, днём, тебя забуду.
Придёшь – тебя я не узнаю,
и от тебя скрываться буду,
с куста на куст испуганно перелетая.
Опять ты не дал мне напиться.
Я не в обиде. Я привыкла.
Опять неразличимой птицей
Придётся в небе мне кружиться.
Кольцо с рубином
Хрустальный купол голубой,
берёзы жёлтая тревога,
о возвращении домой
мечтает старая дорога.
В густом лесу среди берёз,
за изгородью из скелетов
и над прудом из чистых слёз
стоит мой дом, не зная лета.
Навечно осень в доме прижилась,
там нету лет и зим, и нету вёсен,
там каждая былинка горем налилась,
а воздух там тяжёл и смертоносен.
В моём роду русалки – все.
Не зря в деревне люди нас боялись
и сразу узнавали по косе
из локонов, что змеями свивались.
Я раньше очень мстительной была —
я никогда виновных не жалела,
волшебницей без сердца я слыла,
и магией свободно я владела.
А трое юношей меня пытались полюбить —
расколдовать меня они хотели,
пришлось их, бедненьких, убить,
и я от крови чистой захмелела.
Один лежит с ножом в груди,
другой сокрыт в чащобе леса,
его следочков не найти,
а кости третьего разбросаны по плёсу.
Три чистых сердца на моей груди
сияют ярко, будто три рубина,
и лучшего подарка не найти
для моего седого господина.
Два сердца я ему отдам,
но утаю твоё сердечко,
два сердца он подаст – гостям.
Из твоего, пожалуй, сделаю колечко.
В октябрьскую особенную тишь
мне кажется, я слышу твои стоны,