Последнее письмо

В том, что мы не вместе, я не виню ни тебя, ни Федю. Виноват я один. Я не стал для тебя тем мужчиной, с которым ты бы осмелилась разделить свою жизнь. Тогда я этого не понимал и думал, что ты выходишь за Федю из вредности, чтобы насолить мне, заставить ревновать. Я был слишком горд, чтобы признать очевидное: Федя был достойнее меня, взрослее, умнее, надежнее.

Много лет назад (я точно помню сколько, но не хочу писать. Мне становится страшно оттого, сколько времени я прожил впустую) перед самым нашим расставанием я сказал тебе, что, если у вас с Федей всё будет благополучно, ты даже не вспомнишь меня. Но если вдруг ваша жизнь не сложится, ты будешь вспоминать обо мне постоянно. Я надеюсь, что всё у вас хорошо, но какая-то эгоистичная, зловредная червоточинка заставляет меня думать, что ты хотя бы изредка вспоминаешь о том времени, когда мы были счастливы.

Я уехал из Москвы почти сразу после вашей свадьбы. У меня не было родных или близких, которых бы расстроил мой побег.

Федя ничего не знал о нас. Наверное, ты не стала ему говорить. Да и зачем? Всё, что было между нами, было до того, как вы познакомились.

Если бы ты знала, как я жалею, что ушёл в тот день! Что не выслушал тебя, что мы тогда просто не поговорили, спокойно и открыто. Нельзя было позволить какой-то мелочи, ссоре разлучить нас. Я сам тогда отдал тебя Феде в руки.

Ты не знаешь, я был женат. Дважды. Кроме этих женщин, которых я, – увы! – не смог сделать счастливыми, в моей судьбе было много других. Иных я даже припоминаю с трудом.

Прости, если тебе неприятно об этом узнавать. Впрочем, я слабо верю, что моя жизнь тебя волнует. Я хотел сказать лишь о том, что ни одна другая женщина не смогла заменить тебя.

С первой женой у нас семьи не вышло. Вторая подарила мне прелестную доченьку. Я упросил назвать её Лидочка. Лида. Лидия.

Глядя на неё, я часто думал, что она могла бы быть нашим с тобой ребёнком. Кое-что от тебя словно бы с твоим именем досталось моей Лидочке. Тот же живой взгляд, то же воинственное, твёрдое движение губ, когда её ругают, то же стремление помогать другим и тот же командирский тон, когда делают не так, как она хочет. Однажды она вырастет и станет врачом, таким же хорошим врачом, как и ты. Я верю в это и горжусь ей уже сейчас.

Сам я не стал великим пианистом. Даже удивлён, что когда-то об этом мечтал. С таким же успехом мог бы мечтать о полёте на Сатурн. Свою жизнь я отдал детям – преподаю в музыкальной школе. Можешь себе такое представить? Ведь раньше я совсем не знал, как искать подход к ребёнку. А сейчас они меня любят.

Не тревожа тебя, я узнал, что у вас с Федей родились двое мальчишек. Поздравляю вас, пусть это выходит немного запоздало. Уверен, вы вырастите из них прекрасных людей. Я не знаю, как их зовут, но по временам молюсь о них.

Да, тебе не привиделось, ты прочла верно. Я пришёл к вере, но, заметь, не к церкви. Честно говоря, я и сам пока не осознал до конца, во что верю. Это что-то своё, принадлежащее только мне, что-то, чему ещё никто не выстроил храма и чему нельзя поставить купленную на входе свечку.

Возможно, я просто цепляюсь за веру, как утопающий за брошенную ему ветку. Я скоро умру. Наверное, ты уже догадалась об этом. Само моё письмо сигнал, что что-то идёт не так. Скоро я умру, и врачи, к сожалению, не допускают споров в этом вопросе.

Все мы однажды умрём. И все понимаем это. Но стоит человеку узнать, что его смерть уже близко, и он, кажется, больше не замечает жизни. Все мысли и чувства настроены только на неизбежный конец.

Ты сама врач и видела, как умирают люди, но почувствовать то, что чувствует умирающий, обречённый человек здоровому невозможно. Я молюсь о том, чтобы ты никогда не узнала то состояние, когда тело понемногу начинает отказывать, становится не твоим. Ещё немного и придётся сбросить его, как пробитый панцирь.

И всё-таки я смирился. Не перестал бояться, но смирился. Мужчине всегда сложно признаться в страхе, а трусу и подавно. И, раз я приговорён, то имею право выбрать, как пройдут мои последние часы и минуты.

Сначала я решил, что лучше остаться одному. Не за чем мучить кого бы то ни было зрелищем человеческого умирания. Тем более с мамой моей Лидочки мы давно развелись, но даже если бы и нет, я бы не хотел умирать у неё на руках. Она прекрасная женщина, я не скажу о ней ни одного дурного слова. Просто она не мой человек.

Я не хочу никого пугать своим уходом, но, признаться честно, я боюсь остаться с собой наедине в последнюю минуту.

Я не смею ни о чём просить тебя. Ты уже давно жена другого мужчины. Я и другом не могу тебя назвать, ведь это будет ложью. Но я очень хочу снова увидеть тебя. В последний раз коснуться твоей руки, вдохнуть твой запах, посмотреть в твои ледовитые глаза. Мне хочется так умереть, раз я упустил возможность так прожить жизнь.

Я не знаю, найдёт ли тебя моё письмо до того, как я покину этот мир. А даже если оно успеет, не знаю, захочешь ли ты приехать ко мне. Но если мы не встретимся, знай, я давно тебя простил. Да и не за что мне тебя прощать! Просто знай, я не держу зла и ухожу с чистым сердцем.

На конверте мой адрес. Он верный. Далековато я забрался, не правда ли? Из Москвы добираться трое суток, не меньше.

Не знаю, увижу ли тебя. Вы с Федей берегите друг друга. Берегите своих сыновей! Берегите здоровье. Хотя про здоровье ты знаешь куда больше меня.

Твой Родион».

Я не спешила возвращать письмо, сидела и смотрела на исписанный признаниями лист, думая, что сказать. А сказать что-то нужно. Нужно подбодрить Андрея, но я словно забыла родной язык. В голове назойливо вертелось имя. Родион. Корень, вырванный из отчества нового торакального хирурга. Андрей Родионович Гончаров.

– Да уж, – произнёс Андрей, заметив, что я уже просто смотрю на листок. – Семейные тайны умеют открываться очень неожиданно.

– Андрей, – прошептала я и, чувствуя, как хрипит голос, кашлянула.

Но Андрей освободил меня от необходимости что-то говорить.

– Дай мне, – он протянул руку к письму. – Уберу его. Ты занимайся. Бери всё, что понадобится, не стесняйся. Я буду в саду.

И по-прежнему никуда не глядя, он вышел из комнаты. Его торопливые шаги послышались на лестнице, потом, скрипнув, отворилась дверь и почти сразу же захлопнулась.

Первой мыслью было последовать за ним. Я даже встала со стула, но опустилась обратно. Андрею лучше побыть одному.

Тогда я достала телефон, посмотрела список вопросов, открыла лекции Лидии Семёновны. Но всё, что я могла, это сличать вопросы из списка с названием тем лекций. Смысл прочитанного не проходил дальше моих глаз. Я перечитывала по несколько раз одну и ту же фразу, и всё мне казалось, что вижу текст впервые.

В окно я видела Андрея. Он прошёлся по саду в не застёгнутой куртке, убрал кое-где сломанные ветки яблонь и скрылся в сарае. Когда он в очередной раз вышел в сад, уже не стараясь сделать вид, что чем-то занят, я захлопнула лекции и спустилась к нему.

– Здесь не хватает цветов, – сказала я, подходя к нему. – Каких-нибудь небольших. Вокруг яблонь.

– Да, наверное.

– Моя мама в них разбирается. Я спрошу у неё, что можно здесь посадить. Если хочешь, конечно.

Андрей кивнул, но ничего не сказал. Мы оба какое-то время молчали.

– Холодно здесь, – наконец произнёс он. – Надо выпить чаю. Только тот, что я сделал, уже остыл, придётся заново ставить чайник. Отдохни немного, потом снова пойдёшь готовиться.

– Не пойду, – сказала я. – Не понимаю, что читаю.

Андрей взглянул на меня, прятал руки в карманы и отвел взгляд на одну из яблонь.

– Не знаю, что делать с этим письмом, – сказал он. – Выкинуть? Сжечь? Отдать отцу?

– Ничего с ним пока не делай. Положи обратно и подумай.

Андрей монотонно неосознанно кивал в такт моим словам.

– Она ведь любила его, да? Иначе бы не назвала сына его именем.

Моё сердце забилось сильнее.

– Думаю, да.

– А что будет с нами? – спросил Андрей и развернулся ко мне всем телом. – Мы тоже будем называть своих детей именами друг друга?

Земля задвигалась у меня под ногами. Если бы не спокойно стоящие деревья вокруг, я бы решила, что начинается землетрясение.

– Вряд ли я смогу назвать детей твоим именем, – прошептала я – голос куда-то пропал. – Гадалка мне обещала трёх дочерей.

Андрей рассмеялся, запрокинув голову.

– Ты волнуешься, это хороший знак.