Я оставлю свет включенным

– Нет, – покачала головой Глафира, – она бы никогда так не сделала. Просто пока она не может приехать, и о вас буду заботиться я.

Интересно, что эти дети сделают, когда узнают, что она убила их мать?

– Мама не знает, что папа умер? – удивился Димитрий. Настоящий «британец из частной школы» – не удержалась от горькой иронии Глафира. Никаких чувств, чистое рацио.

– Нет, пока не знает, она была в больнице, когда все это случилось.

– Она была в больнице из-за папы? – уточнила Кейт.

– Да, из-за папы, – не стала миндальничать Глафира, – но больше это не повторится. Больше вас никто не обидит, я обещаю. Мама скоро придет в себя и приедет. Но до этого момента, чтобы мы с вами были в безопасности, нам придется кое-что сделать.

– Что?

– Мы изменим имена, – заговорщицки зашептала Глафира.

– Как это? – удивилась Кейт.

– Очень просто. Здесь никто никогда не видел британцев и нам станут задавать лишние вопросы, а могут и вовсе сообщить в полицию. Поэтому лучше нам назваться местными именами. Ты, Кейт, будешь Катей. Димитрий станет Митей, а Мэри и Энтони превратятся в Машу и Антона, им будет проще всех, они толком и говорить не умеют.

– А как будут звать тебя? – заинтересованно спросил Димитрий, помимо воли включаясь в игру.

– На… – чуть было не сорвалось с языка, но Глафира тут же себя поправила: – Таша, меня будут звать Таша.

– Это похоже и на Глашу, и на Наташу, – уточнила рассудительная Кейт.

– Именно, милая, поэтому теперь называем друг друга только этими именами. А сейчас отдыхать! Есть будете перед сном?

Кейт и Димитрий, ставшие в один момент Катей и Митей, дружно кивнули. Глафира быстро соорудила им по бутерброду с сыром и колбасой, которыми удалось разжиться в поселке. Дала выпить кваса (они впервые в жизни попробовали напиток и нашли его отвратительным, как сообщил Митя). Глафира сменила подгузник Энтони и подсунула бутылку с молоком захныкавшей Маше.

Спустя полчаса дети крепко спали. Сама же Глафира села на старый грязный скрипучий пол и, прислонившись к стене, закрыла глаза. Она не спала уже больше суток. Организм действовал словно машина, в которой осталось совсем немного бензина и которая вряд ли сможет дотянуть до заправки.

У нее не было спального мешка. О том, чтобы лечь в вонючую постель, и речи быть не могло. Завтра с утра она спалит все, что есть в доме, и начнет новую жизнь. Нужно будет выехать в райцентр, купить элементарные вещи – вряд ли у бабушки что-то сохранилось. Еще еды себе и детям. И выйти в интернет. Она найдет интернет-кафе, наверняка в этой дыре еще такие сохранились, зайдет на новостной сайт и почитает, что пишут о трагедии.

На работе ее еще долго не хватятся – последние годы она работала фрилансером, брала заказы и уезжала на целые месяцы в Индию или Непал, где медитировала и искала себя. Стадия самопознания пришла после бурной молодости, окрашенной готическими и наркотическими красками. Но сейчас она очистилась и изменилась.

Несколько лет назад она вышла на связь с сестрой, с которой не общалась долгие годы. Найти ее никакого труда не составило. Глафира была старожилом всемирной паутины и могла найти в ней любую информацию, даже ту, которую предпочитали скрывать.

Несмотря на заверения в собственной никчемности, она все-таки сумела получить стипендию от небольшого американского колледжа и даже проучилась там три года, овладевая азами компьютерного мастерства. Почему программирование? Холодная логика машин нравилась ей куда больше теплых человеческих эмоций. С ними она завязала еще в юности, осознав, что мужчина ее мечты никогда не будет принадлежать ей. К тому же такая работа могла дать ей возможность путешествовать, ни от кого не зависеть и не прогибаться за кусок хлеба, как это делала Натали.

Та всегда мечтала о семье, детях и жизни в достатке. Едва не наделав глупостей по молодости, она познакомилась в интернете с богатым англичанином и, собрав зависть всех друзей и знакомых, уехала на Альбион, не подозревая, что, открывая двери своего нового дома, открывает ящик Пандоры.

Виктору нужна была такая, как Натали. Та, у которой все мосты сожжены. Он мягко стелил: дал ей возможность отучиться в колледже, вдохнуть запах больших денег и почувствовать радости красивой жизни. Он даже подыскал ей местечко в собственной компании, но затем родился первый ребенок, вслед за ним второй, третий, четвертый. С каждым новым младенцем она все больше зависела от мужа, медленно открывающего ей свое истинное лицо. Когда Глафира снова увидела сестру, она ужаснулась.

На месте доброй, чуть медлительной, теплой Наташи был худой невротик, по малейшему поводу впадающий в истерику и боящийся собственной тени. Тогда Глафира на время прервала путешествия и осталась рядом с сестрой. Виктора это жутко бесило, но с ней он ничего не мог поделать. Слишком умна и независима. Глафира даже оплатила Натали психоаналитика, который помог сестре посмотреть на собственную жизнь под другим углом и понять, что так дальше жить нельзя. Она сама это произнесла вслух, и Глафира обрадовалась: у нее все получилось! Она спасет сестру и детей, вырвет их из лап чудовища. Не учла она лишь одного – любви. Наташа действительно любила садиста и в том, что муж так изменился, винила себя.

Глафира почувствовала, как голова упала на грудь, и тут же перед глазами вспыхнули огненные языки, а в ушах раздался женский крик.

– Нет! – закричала она, вырываясь из бездны сна.

Вскочила на ноги и заметалась по комнате. Нет, спать пока нельзя. Она дождется Натали, та наверняка поймет, где их искать. И когда сестра приедет, только тогда она сможет выспаться.

Уставшие дети спали как убитые, крик тетки их ничуть не потревожил. Глафира искренне позавидовала детскому сну. Нашарив в рюкзаке припрятанную пачку сигарет, она вышла на улицу и, остановившись на крыльце, вдохнула свежий воздух. Тут же закашлялась – на улице отчаянно воняло. Небольшая куча справа от крыльца зашевелилась, и Глафира снова чуть не заорала от ужаса.

– Не бойся, девочка, это я, – заскрипел давешний бомж. – Я утром уйду, тут переночую тихонечко и пойду себе, тебя не трону.

– Я и не боюсь, – успокаиваясь, ответила Глафира и присела на крыльцо. Усталость притупила все чувства. Ну убьет он ее, хуже уже не будет.

Щелкнув зажигалкой, она закурила. Бомж вылез из-под кучи одеял, которые, по всей видимости, служили ему переносным домом, и тоже сел. Потянул носом, принюхиваясь к дыму. Глафира молча протянула ему сигарету и зажигалку.

Тот щелкнул и с удовольствием затянулся:

– Вот спасибо тебе, доченька, тыщу лет не курил.

– А как вы тут очутились? – В целом ей было все равно, вот только призраки из сна снова начинали тянуть к ней щупальца, и песнь ночной птицы грозила обернуться криком горящей заживо женщины.

– Да как. – Старик сделал еще одну затяжку, и в слабом оранжевом огоньке Глафира разглядела седую бороду и усы, в которых застряли крошки. – Я местный, родился тут, потом уезжал на заработки, а как здесь агрокомплекс открыли, так вернулся. Ветеринар я вообще-то. Всю жизнь в работе, а на старости лет дернуло меня жениться. Взял женщину, вдову, из города. Вроде хорошая, приличная, дочка уже взрослая. Подумал: что одному на старости лет куковать? А потом заболел, пневмония у меня приключилась, она проведывать пришла и какую-то бумагу дала подписать, мол, что-то там с оплатами и домом надо было решить. Ну я и подписал. А потом как вышел – нет моего дома, и жены нет. Я ей доверенность подмахнул, а она дом и продала быстренько.

– Вот стерва! – искренне изумилась Глафира.

– Это я дурак, – крякнул бомж, – походил-походил, попробовал правду искать, да где ее найдешь у нас? Вот соседи и надоумили, говорят, дом Никифоровны пустой стоит, поживи там пока. Я тут огород разбил небольшой, с него и кормился, ну а в доме жил. Ты не смотри, что я такой, я вообще человек приличный, с высшим образованием. Только после всего как-то руки у меня опустились. Даже зубы не смог себя заставить чистить, вот все и растерял.

Докурив сигарету, он аккуратно затушил ее и спрятал бычок в карман. Некоторое время они сидели молча, разглядывая молодой месяц, выглянувший из-за туч.

– А у тебя что приключилось? – поинтересовался старик.

Глафира тяжело вздохнула: началось. Естественно, в селе вопросы неизбежны.

– Муж-садист, – коротко ответила она, но последнее слово буквально утонуло в надсадном кашле, донесшемся из дома. Энтони. К температуре добавился кашель. Глафира встала и, не говоря ни слова, вошла в дом. Подошла к спальному мешку, в котором уложила Энтони вместе с Мэри, попробовала голову – горит. Снова обругала себя: еще и сестру заразит, надо было его отдельно положить! Что же делать?

Сделав круг по комнате, она снова вышла на улицу. Бомж по-прежнему сидел на своих одеялах и смотрел на луну.

– Малец приболел? – сочувственно поинтересовался он.

– Да, а я лекарств не взяла, – честно ответила Глафира, – торопились уехать.

К глазам снова подступили предательские слезы. Старик завозился, покряхтел и с трудом поднялся:

– Жди здесь. – Он заковылял к ограде.

– Не надо никого будить! – окликнула его Глафира, еще не хватало все село поднять на ноги.

Но тот оставил ее просьбу без ответа, скрипнула калитка, и он растворился в ночи. Несколько минут спустя послышался слабый стук и голоса, а вскоре новый знакомый вернулся с чайником, несколькими пакетиками чая, бутылочкой с жаропонижающим сиропом и банкой малинового варенья:

– Сейчас воды в колодце наберу и чай поставлю, а ты пока лекарство дай, а потом будешь чаем с малиновым вареньем поить. Оно у Фоминичны знатное. Через пару дней будет сынок огурцом скакать.

Глафира не стала спорить, кивнув, взяла лекарство.

– Спасибо!