Смерть как искусство. Том 2. Правосудие

После «Макбета» Театр всегда спал беспокойно, хорошо еще, что этот спектакль давали примерно раз в два месяца. Уж очень много крови и смертей в пьесе! А про ненависть и прочие эмоции и говорить нечего, ими переполнено все действие, каждая роль, каждая реплика. Кроме того, ставивший пьесу режиссер сделал акцент на войне и борьбе за власть как грязном деле в прямом и переносном смысле, этой концепции подчинено все декорационно-оформительское решение спектакля, в соответствии с которым все мужские роли игрались в одинаковых, заляпанных грязью и кровью, плащах, а сцена была одета минимально, демонстрируя скудный, убогий быт средневековой Шотландии, да еще в период войны. Никаких роскошных покоев в Инвернесе, никаких ярких костюмов, все строго и приглушенно, оформление выступает фоном для сильных чувств и обуревающих души Макбета и его жены страстей. Театр очень уставал в дни, когда на сцене шел «Макбет», и не мог дождаться, когда зрители покинут здание, а рабочие закончат демонтировать декорации. Хорошо еще, что декорации несложные, и их разбирают в тот же вечер, Театр, наверное, вообще не смог бы уснуть, если бы на сцене оставались сукна, которые имеют обыкновение особенно сильно пропитываться эмоциями и сутью происходящего. Но все равно сон после «Макбета» бывал поверхностным и каким-то рваным, даже и непонятно, то ли сон это, то ли легкая полудрема, а может, и вовсе бодрствование.

Проводив последнего рабочего, Театр подождал, пока дежурный пожарный вместе с охранником обойдут все здание, послушал, как запирает дверь вахтерша Тамара Ивановна, перебрал в памяти наиболее яркие, наиболее удачные моменты сегодняшнего спектакля, отметив необыкновенно острую, насыщенную игру Михаила Львовича Арцеулова в роли Макдуфа, и стал расслабляться в попытках уснуть. Но что-то мешало ему. Театр чувствовал в себе что-то лишнее, что-то не присущее себе. Что-то постороннее.

Он сосредоточился и начал прислушиваться поочередно к разным частям здания. Начал со служебного входа – здесь все, как обычно, вахтерша с охранником смотрят кино по телевизору. Главный вход – тишина, окошечки кассы и администратора закрыты и заперты изнутри на защелки. Кабинет главного администратора возле входа в фойе тоже заперт, и свет внутри погашен. В гардеробе темно, в фойе тоже, зрительный зал пуст, и сцена пуста… Нет, не совсем пуста, кое-что из реквизита все-таки не унесли, то ли забыли в спешке, то ли поленились, ну, да это ничего, завтра все заберут и расставят по местам в реквизиторской, такое случается, хотя это и нарушение, конечно. На первом этаже в служебной части здания тишина и пустота, на втором, в гримуборных, как обычно, грязь и беспорядок, но завтра с утра придут уборщицы и все почистят. Никаких посторонних людей нет.

А ощущение не проходило, напротив, оно становилось все отчетливее. Театр перевел внутренний взгляд на служебную лестницу и стал прощупывать путь наверх, к квартире Лесогорова. Наверное, у Артема гости, отсюда и ощущение чужеродности. Нет, это не гости, во всяком случае, никаких посторонних людей он в квартире не обнаружил.

Театр вздрогнул. В верхней части здания он почувствовал смерть. И тут же успокоился. Ну конечно, столько смертей, столько трупов в пьесе, отсюда и ощущение. Просто оно застряло где-то, не исчезло вместе с декорациями, актерами и зрителями, а притаилось, вероятнее всего, на верхней галерее, под самыми колосниками, запуталось в тросах и не может вырваться.

Он уже почти начал задремывать, избавившись от тревоги, но снова проснулся и прислушался. Нет, это не та смерть, которая у Шекспира. Она какая-то другая. Театр начал вспоминать все смерти, которые повидал на своем веку. Чаще всего он видел покойников в гробах, когда умирал кто-то из актеров или работников театра, и в фойе проходила гражданская панихида. Но смерть при этих панихидах воспринималась совсем иначе, потому что сам момент смерти наступал не здесь, не в здании, сюда привозили уже мертвое тело, которое ничего не излучало. Самое мощное излучение происходит именно в момент смерти или при артистическом изображении этого момента. Правда, два раза артисты умирали прямо в Театре, но это тоже было не то. И один раз умер зритель. Театр попытался сформулировать, что именно было «не так», и понял, что, когда умирали артисты и зритель, их довольно быстро увозили на машине «Скорой помощи», и ощущение смерти не успевало укорениться в здании, распространиться по нему, пропитать стены, полы и потолки. А то, что он чувствовал сейчас, говорило о смерти, которая уже обжилась, устроилась удобно и начала расползаться по Театру. О смерти, которая пришла сюда не только что, а как минимум часа два назад, а то и все три.

Театр волновался, проклинал собственную беспомощность и мучился догадками. Уснуть ему так и не удалось.

В пятницу, 19 ноября, на утреннюю репетицию пьесы «Правосудие» были вызваны всего четыре артиста, играющие судью, адвоката, прокурора и подсудимую, жену пресловутого Зиновьева: по графику запланирована работа над отрывком «Допрос подсудимой», и другие актеры сегодня не нужны. Помреж Александр Олегович Федотов с удовольствием поставил последнюю отметку в явочном листе после того, как в нем расписалась Людмила Наймушина, играющая подсудимую. Все на месте, все пришли вовремя, и через десять минут, как только стрелки часов покажут одиннадцать, можно давать звонок к началу репетиции.

Без пяти одиннадцать в репетиционном зале появился Семен Борисович Дудник в своем неизменном, растянутом на локтях свитере крупной вязки с низко вырезанной горловиной и с темно-синим, в серых разводах, шейным платком. Он деловито раскладывал на столе свои записи, а Федотов думал о том, как уверенно стал чувствовать себя очередной режиссер. Ну, конечно, если Лев Алексеевич в ближайшие два месяца не появится в театре, то «Правосудие» будет по праву считаться спектаклем, поставленным Дудником. И на афишах «Новой Москвы» его имя будет написано крупными буквами. Это ли не праздник! Завлит Илья Фадеевич Малащенко вчера, встретив Федотова в коридоре, сказал, что Дудник поставил вопрос о созыве худсовета якобы для решения вопроса о приеме в труппу двух молодых артистов, которые показывались Богомолову почти месяц назад. Что за спешка? Подождут артисты, никуда не денутся, для чего собирать худсовет без художественного руководителя театра? Нет, для Дудника в этом есть большой смысл, он хочет показать, что и без Богомолова театр не стоит на месте, жизнь идет, работа двигается, и работу эту вполне по силам возглавить именно ему, Семену Борисовичу. Не зря он так колотится с «Правосудием», репетирует каждый день, кроме вторника, до седьмого пота, и актеров загонял, и сам еле дышит, а Артему Лесогорову окончательно кислород перекрыл, не поощряет бесконечные переделки, все гонит, гонит, торопится, чтобы успеть собрать спектакль, пока Богомолов не вернулся. То есть кое-какие переделки он, конечно, разрешает, и на некоторых даже сам настаивает, но это уж вещи совершенно необходимые, даже он, Федотов, с ними согласен, даже ему понятно, что переделывать надо.

Кстати, о Лесогорове. Что-то его не видно, хотя обычно автор пьесы на репетиции является чуть ли не первым, садится у стеночки, достает последний вариант текста пьесы и кладет на колени свою толстую тетрадку, в которой стенографирует. Сам Федотов нет-нет да и прибегает к помощи Артема, если в ходе репетиции запутывается в бесчисленных указаниях режиссера и не успевает все фиксировать. Артем всегда пойдет навстречу, найдет нужное место и скажет слово в слово, кто что сказал, кто что возразил и на чем, как говорится, сердце успокоилось.

– Семен Борисович, автора нет, – осторожно заметил Федотов, когда прозвенел звонок и все актеры собрались в репзале. – Будем начинать без него?

– На кой он нам сдался, – проворчал Дудник. – Без него спокойнее. Он нам всю работу тормозит. А так мы, Бог даст, сегодня всю сцену пройдем и больше к ней возвращаться не будем.

Репетиция началась, однако уже минут через пятнадцать оказалось, что без Лесогорова не обойтись: на предыдущей репетиции в текст были внесены некоторые изменения, и сегодняшние реплики персонажей должны были на этих изменениях базироваться. У актеров же в руках были тексты ролей, распечатанные еще неделю назад, без учета последних изменений. Обычно таких проблем не возникало, Артем работал над своей пьесой добросовестно и оперативно, сразу после репетиций уходил к себе и вносил изменения не только в те отрывки, которые только что репетировались, но и в последующие сцены, если они этими изменениями затрагивались, а на следующий день приносил исправленные варианты.

Попробовали работать на слух, с листа, Федотов, глядя во внесенные накануне карандашные поправки, подсказывал, и актеры на ходу меняли текст роли, но толку из этого не вышло. Они путались, сбивались, не могли сразу сообразить, что сказать и как построить фразу, Федотов нервничал, потому что неподготовленная репетиция – его прямая вина, а Дудник откровенно злился: его уверенность в том, что удастся пройти сцену за одну репетицию, слабела с каждой минутой.

– Александр Олегович, найдите автора, – скомандовал он, – пусть принесет исправленный вариант для сегодняшней сцены. Перерыв десять минут.

Федотов кинулся звонить Лесогорову на мобильный, но никто не отвечал. Спит, что ли? Время к полудню, пора и встать уже. Хотя, возможно, он опять гулял до поздней ночи в «Киномании» и теперь отсыпается. Александр Олегович вышел из репетиционного зала и поспешил к лестнице, по которой можно подняться в служебную квартиру.

Телефон в кармане Сташиса звенел не переставая. Это не было похоже на звонки дочери или няни, которые в рабочее время обходились письменными сообщениями. Может, что-то случилось? Звонки были негромкими, но Настя хорошо их слышала и сердилась: они мешали разговаривать с работником радиотехнической службы.

– Простите, – сказала она собеседнику, – одну минуту. Антон, посмотрите, что там. Невозможно работать.

Сташис с виноватым видом полез в карман, посмотрел на дисплей продолжающего звонить аппарата, на котором высветились номер телефона и имя абонента, и удивленно приподнял брови.

– Это Бережной. Ответить?

– Ну, ответьте, – неохотно согласилась Настя. – Только коротко, мы работаем.

Антон нажал кнопку, и лицо его уже через несколько секунд стало сосредоточенным и строгим.

– Вы милицию вызвали? Хорошо, мы сейчас подойдем.

Настя вопросительно посмотрела на него:

– Что стряслось? Куда мы подойдем?

– В служебную квартиру. Там обнаружен труп Лесогорова.

Им вслед неслись заполошные вопросы радиотехника, но они уже неслись по коридору, не отвечая и не оборачиваясь.

Вся лестница, ведущая в служебную квартиру, оказалась заполнена работниками театра, и Насте с Антоном с трудом удалось протолкаться наверх. У дверей квартиры стоял с растопыренными руками помреж Федотов и истошно вопил, стараясь перекрыть гул голосов:

– Разойдитесь, пожалуйста, разойдитесь, сейчас приедет милиция, я уже позвонил и вызвал, ну разойдитесь же, сюда нельзя входить.

Входить, собственно говоря, никто и не пытался, желающих своими глазами посмотреть на мертвое тело что-то не находилось, но все хотели убедиться в том, что мгновенно облетевшая театр страшная весть – правда, а не выдумка, не злая шутка, не розыгрыш и не результат чьих-то галлюцинаций.

– Кто входил в квартиру? – спросил Сташис, как только им удалось приблизиться к Федотову.

– Только я. Меня Семен Борисович послал. – Федотов говорил, будто оправдываясь. – Артем не пришел на репетицию, а нам понадобился исправленный вариант, без него репетиция тормозила, и Семен Борисович велел мне найти автора. Я звонил, телефон не отвечал, ну, я и поднялся, а тут… Я сразу же в милицию позвонил, честное слово.

– Прямо сразу же? – недоверчиво прищурилась Настя.

Федотов отвел глаза.

– Вообще-то я сначала директору позвонил. Растерялся. А Владимир Игоревич сказал, что он в милицию сам… Вы будете входить?

Настя вопросительно посмотрела на Антона. Сейчас решать может только он как представитель власти, ей на месте происшествия вообще присутствовать не полагается. Конечно, если повезет, то приедет сам Коля Блинов, тогда вопрос можно будет решить, а вот с другим следователем ей не договориться, это точно.

– Вы совершенно уверены, что Лесогоров мертв? – спросил Антон. – Может быть, надо вызвать «Скорую»?

– Я вызвал, – торопливо отозвался Александр Олегович. – Мне директор так и сказал, мол, я в милицию позвоню, а ты «Скорую» вызывай, чтобы времени не терять, а то пока дозвонишься… Вообще-то, я не проверял, я трупов боюсь, но у него голова разбита, и каминные щипцы рядом валяются… И письменный стол весь в крови. А вы думаете, что он может быть жив?

– Я лучше сам посмотрю, – произнес Антон, решительно отодвинул Федотова и вошел в квартиру.

Настя осталась на лестничной площадке и поймала удивленный взгляд помрежа.

– А вы разве не пойдете?

Ну что, объяснять ему, что она права не имеет? Он ведь, как и все в театре, считает, что она тоже работает на Петровке.

– До приезда экспертов чем меньше посторонних следов останется на месте, тем лучше, – нашлась она.

– А, ну это да, это правильно, – покивал головой помреж. – И вы все-таки женщина, не надо вам на такое смотреть.

– Ничего, – усмехнулась Настя, – я привычная и не такое повидала.

Ей повезло, информация о преступлении в театре «Новая Москва» попала в нужные руки, и на место происшествия выехал следователь Блинов, который, на счастье, оказался не на выезде и не вел допрос, а составлял в своем кабинете очередную официальную бумагу. Прибывшие врачи констатировали смерть Лесогорова, и после того, как тело осмотрел судебный медэксперт, стало понятно: смерть журналиста наступила около четырнадцати-пятнадцати часов назад, то есть накануне, примерно в девять вечера, плюс-минус час. Николай Николаевич Блинов попросил подняться в квартиру охранника-чоповца, который должен был сдать смену ровно в полдень, но в связи с чрезвычайными событиями не ушел домой, остался в театре. Вахтерша Тамара Ивановна толклась здесь же, на лестнице.

– Вчера кто-нибудь приходил к Лесогорову? – спросил их следователь. – Может быть, кто-то его спрашивал, искал?

Оказалось, что никто не приходил, не искал и не спрашивал. И сам Артем никого с собой не приводил. И вообще, он накануне из театра не выходил, это они оба помнят совершенно отчетливо.

– Но вы заступили на смену в двенадцать часов вчерашнего дня, – не унимался следователь. – Может, гость к нему пришел до этого, с самого утра? Вы можете связаться с теми, у кого вчера приняли смену? Я бы у них спросил.

Узнав номера телефонов, он поручил Антону Сашису позвонить и вскоре получил вполне ожидаемый ответ: накануне с утра Артем Лесогоров театр не покидал, и никакие гости к нему не приходили. Пришлось полагаться на свидетельские показания, потому что камеры видеонаблюдения в театре, конечно, были, но не пишущие. Следователь отозвал Настю в сторонку.