Только (не) ты

– Давайте посмотрим, – предложил он, – может, удастся её откопать.

И он протянул мне руку.

Только вот он опоздал с этой рукой на целых семь лет.

– Ну же, – здесь, на заснеженной трассе, он улыбался ещё обворожительнее, чем с экрана телевизора, – давайте руку. Я не кусаюсь. Меня Гордей зовут. Гордей Удальцов. Вы смотрите новости? Не узнаёте меня?

– Новости я предпочитаю читать, – пробормотала я, но руку всё же подала.

Его ладонь была прохладной, но всё равно обожгла мою, как будто я к горячему чайнику прикоснулась. А когда я, наконец, вылезла из машины и моё лицо оказалось от его лица в каких-то считанных сантиметрах, я ощутила острую нехватку кислорода и странную скованность во всём теле.

А этот тип продолжал держать меня за руку и улыбаться!

– Понимаю, – проговорил он, – современная молодёжь предпочитает всё узнавать в соцсетях. Но статистика показывает, что за прошедший год количество зрителей первого новостного канала до тридцати пяти лет увеличилось на двадцать восемь процентов.

«И всё благодаря мне», – так и сквозило в его самодовольном тоне.

Я вырвала ладонь из его хватки и сказала как можно строже, будто хулигана отчитывая:

– Давайте откопаем мою машину.

– Что ж, давайте, – согласился он. – У вас лопата есть?

– Лопаты нет, но есть бита. Хорошая, прочная.

– Если это намёк, повторяю: я не маньяк. У меня нет намерения к вам приставать. У меня, если хотите знать, от девушек отбоя нет.

Ну конечно, отбоя нет. Я в этом ни секунды не сомневалась. А у меня, в отличие от него, полный штиль в личной жизни на протяжении семи лет. И всё из-за него!

– Вот, еду в горы от цивилизации отдохнуть, – продолжал он, но звуки его голоса доносились будто сквозь три ватных одеяла, – побыть наедине с собой, помедитировать.

В общем, Терентьев или Удальцов, а имя Гордей чрезвычайно ему шло. В какой бы он ни оказался ситуации, он гордился собой как начищенный чайник из коллекции моей прабабушки, а уж она знает в них толк.

И этот индюк меня совершенно точно не узнал. Иначе он бы сказал: «Не ты ли, случайно, та симпатичная девочка, которая пригласила меня на танец, а я по глупости отказал? Ты так изменилась, так похорошела!» Ну или хотя бы: «Вау, какая встреча! Дарина Ильницкая, ты ли это? Помнишь меня? Мы учились с тобой в одном лицее».

Но он ничего такого не сказал.

Наверное, потому что за семь лет я всё-таки сильно изменилась. Не только внешне. От той скромной и немного сомневающейся в себе девочки практически ничего не осталось. И благодаря психотерапии и ясновидицам я превратилась в суперзакомплексованную девушку с синдромом старой девы.

– Послушайте, меня вовсе не интересует, куда вы едете и зачем, – отрезала я, оглядывая застрявшую в сугробе машину, – но, похоже, по вашей милости я теперь никуда не поеду.

– Погодите, я сейчас всё улажу, – самодовольно произнёс Удальцов, вытащил из внутреннего кармана айфон последней модели и набрал короткий номер. – Алло? Спасатели? Гордей Удальцов вам звонит, да, тот самый из новостей…

Минут десять он объяснял, что случилось и где мы, а снегопад только усиливался, заметая следы шин, оба автомобиля и самого Удальцова. Видно, он успел замёрзнуть в своей спортивной куртке и брендовых кроссовках на каучуковой подошве, потому что пританцовывал на снегу. В тёмных волосах серебрились крупные резные снежинки, а нос покраснел, и он уже совсем не походил на покорителя женских сердец.

Мои чувства к нему за семь лет претерпели несколько кардинально противоположных стадий. Сперва это была влюблённость. Детская, наивная, когда при мысли о самом красивом мальчике в лицее сердце начинает стучать так громко, что ты всерьёз опасаешься, как бы кто не услышал; когда вчера ты робко мечтала о том, чтобы лишний раз увидеть его мельком в коридоре, а сегодня уже засыпаешь с мыслью об уютном доме, рыжем Мурзике и общих детях; когда ты мучительно ждёшь от него первого шага и отчаянно ненавидишь вон ту симпатичную девочку, которой он сказал «привет», и вон ту, которая ему улыбнулась; когда, так и не дождавшись вожделенного: «У тебя, наверное, тяжёлый рюкзак? Давай понесу», – ты, презирая саму себя за пунцово-алый румянец на щеках, репетируешь перед зеркалом приглашение на белый танец.

И вот, когда этот вечер настал, ты надеваешь своё самое красивое платье и переступаешь школьный порог, точно на эшафот поднимаешься. Увидев его в толпе, сбивчиво молишься про себя о том, чтобы ди-джей поскорее объявил белый танец и о том, чтобы папка с медляками стёрлась без надежды на восстановление. Сто раз жалеешь о том, что пришла, двести раз подбадриваешь себя, триста – убеждаешь, что неотразима. Ну конечно, ведь ты начала готовиться к самому ответственному моменту в твоей жизни даже не с утра, а задолго до начала зимы. И когда ди-джей, наконец, ставит какой-то дурацкий медляк и разрешает девочкам проявить инициативу, ты, заплетаясь в собственных ногах и каким-то чудом опережая ту самую девочку, которой он говорит «привет», с выпрыгивающим из груди сердцем подходишь к нему.

– Ты танцуешь? – не своим голосом произносишь ты, хотя бог знает сколько раз репетировала совсем другое.

Он оценивающе оглядывает тебя с ног до головы, будто видит впервые. И пока он это делает, ты лихорадочно вспоминаешь, как тебя зовут и что на тебе вообще надето, мысленно перебираешь собственный гардероб и полки близлежащих магазинов, ассортимент которых давно выучила наизусть, в попытках придумать образ получше. Сердце останавливается, во рту пересыхает, ног не чувствуешь вовсе. Ты поставила на кон всю свою жизнь. От него даже не требуется никакого «да». Пусть, чёрт возьми, просто возьмёт за руку и покружит три минуты под музыку у всех на виду. Тебе ничего больше не надо, честное слово, только один-единственный танец – и счастливые новогодние каникулы тебе обеспечены.

Но… он ухмыляется и говорит, что не танцует с малолетками.

Ненависть разгорается даже не на следующий день. Сперва ты оглушена отказом и чувством собственной никчёмности. Потом желаешь просто исчезнуть, провалиться сквозь землю, сделаться невидимкой. Когда тебе надоедает реветь в подушку, ты начинаешь ненавидеть его так сильно, как прежде любила. Ты старательно обходишь стороной те места, где он обычно бывает, но, как назло, постоянно попадаешься ему на глаза. Сталкиваешься с ним взглядом и снова будто наяву слышишь: «Я не танцую с малолетками». Ловишь шепотки у себя за спиной, а после и откровенные насмешки. Обдумываешь планы мести, но ни один из них не осуществляешь. Умоляешь маму перевести тебя в другую школу, но натыкаешься на стену непонимания. Ходишь не по родному городу – топчешься в запертой клетке. И только тогда, когда он оканчивает лицей и уезжает в столицу, ты, наконец, вздыхаешь свободно. Разбитое сердце медленно собирается по кусочкам, ты начинаешь больше ценить себя и находишь утешение в любимом хобби. И даже постепенно забываешь о нём и в те редкие минуты, когда что-то напоминает тебе о том вечере, например, тот самый медляк или смазливое лицо на первом новостном канале, ты закатываешь глаза и говоришь что-то вроде: «Первая любовь всегда комом, не так ли?» И вскоре ты уже засматриваешься на другого парня, но не допускаешь прежних ошибок. Не репетируешь перед зеркалом, не придумываешь имена будущим детям, не скупаешь всю коллекцию модных бутиков в попытке привлечь его внимание.

Первую после того рокового вечера осечку ты воспринимаешь не так остро. «Подумаешь, не срослось, – уверяешь себя, – значит, он просто не твоя судьба. Не получилось с этим, получится с другим». Но когда ты говоришь себе это уже седьмой год подряд, закрадывается сомнение, что с тобой что-то не так…

Наконец Удальцов оторвал айфон от уха и произнёс, стуча зубами от холода:

– Сожалею, но спасатели не приедут. Они ужасно заняты и не советуют ехать в Дикие горы. Заносы, снежная буря, всё такое. А вы вообще куда путь держите? Раз уж такое дело, могу подвезти.

Всё, что от меня требовалось – это благоразумно предложить вернуться в Заречье. Готова поспорить, Удальцов ждал от меня именно такого ответа.

Но мне позарез нужно в деревню к староверам и их серебряной рябине – и никакой снежок меня не остановит. И уж точно ни один Гордей Терентьев больше не способен повлиять на мои жизненные планы.

– В горы, говорите, едете? – сказала я. – Отлично. Нам по пути.

Глава 2. Ну просто образцовый Дед Мороз с новогодней открытки!

– А ведь вы так и не назвали своего имени, – сказал Удальцов, когда мы взобрались на тот чёртов перевал.

– Дарина, – я на секунду замялась. Не хочу, чтобы он узнал во мне ту самую неудачницу. И приписала себе мамину девичью фамилию: – Морозова.

– Дарина? – неспешно повторил он, словно пробуя моё имя на вкус. – Даша, значит?

– Нет! – рявкнула я. – Не люблю, когда меня так называют. Ещё и пишут в мессенджерах: «Дашь». Именно так, с мягким знаком. Бесит. Дашь! Не дам!

– Что, серьёзно, так и пишут? – удивился он.

– Представьте себе.

– Как же вас называют друзья? Дариной?

– Риной.

– Могу я называть вас Риной?

– Мы с вами не друзья.

– Мы друзья по несчастью. Меня можете Гордеем называть. Это моё настоящее имя. И на «ты». Я ведь тоже могу обращаться к тебе на «ты»?

– Попробуй.

– Какую музыку предпочитаешь, Рина?

– Любую.