Чужой хлеб

Добрая женщина поправила подушку Нелли, сняла с головы ее холодный компресс, бережно укрыла девочку и, еще раз повторив «Ну засыпай, спи себе спокойно!» – отошла к другим больным.

Нелли была страшно слаба. Так слаба, что она никак не могла собраться с мыслями и понять окружающие ее предметы. Слова доброй женщины «засыпай, спи» казались ей каким-то грозным приказанием, которого она не смела ослушаться. Она закрыла глаза и через несколько минут действительно заснула, но таким крепким сном, какого она давно не испытывала. Когда она проснулась, был уже день. Она чувствовала себя как-то бодрее и лучше, чем ночью, и хотя все еще не могла поднять ни головы, ни руки, но зато при некотором усилии мысли вспомнила, что заболела в магазине за несколько дней перед Святой, и сообразила, что ее, вероятно, отправили в больницу, где она лежит и теперь. Она огляделась вокруг. Комната, где она лежала, была большая, светлая, высокая; в ней, кроме нее, помещалось еще несколько больных женщин; из них одни неподвижно лежали на кроватях под такими же серыми байковыми одеялами, как то, которое закрывало ее, другие полусидели, прислонясь к подушкам, и некоторые, наконец, совсем сидели, спустив ноги на пол и разговаривая друг с другом. На этих последних были надеты какие-то серые полосатые блузы и очень некрасивые чепчики. Нелли засмотрелась на эти странные чепчики и не заметила, как к ней подошла та же женщина, которая говорила с нею ночью.

– Ну что, малютка, – сказала она весело, – послушалась меня, выспалась, теперь ведь лучше, не правда ли?

– Да, благодарю вас, – отвечала Нелли.

– Ну, и превосходно, лежи смирно, не раскрывайся, сейчас придет доктор.

Действительно, через несколько минут в комнату вошел доктор. Он стал обходить всех больных, расспрашивал, щупал их, прописывал им лекарства и отдавал приказания фельдшеру, сопровождавшему его, и сиделкам, тем незнакомым женщинам, которых Нелли видела ночью.

Когда доктор подошел к кровати девочки, лицо его ясно выразило удовольствие.

– Ну, тут лучше, – сказал он довольным голосом, – это хорошо; смотри же только, девочка, будь умница, принимай лекарства, слушайся, что тебе будут приказывать, и ты скоро выздоровеешь. А я уж думал, – обратился он к стоявшей подле сиделке, – что нам придется хоронить ее, здоровая натура, нечего сказать.

Слова доктора испугали Нелли. Она никак не воображала, что была так сильно больна, что ей грозила даже смерть!

Можно себе представить, с каким послушанием стала она исполнять все предписания доктора, все приказания сиделки! Впрочем, исполнять ей, в сущности, приходилось немного: ей давали раза четыре в день какое-то вовсе не противное лекарство, заставляли ее проглатывать по нескольку ложек то молока, то какого-то очень невкусного бульона и приказывали ей лежать совершенно спокойно и как можно больше спать. Нелли действительно очень много спала и днем, и ночью, только ее часто будили днем громкие разговоры выздоравливающих и ссоры их с сиделками, ночью стоны и крики тяжелых больных.

Через неделю Нелли оправилась настолько, что могла без помощи сиделки переворачиваться с боку на бок и даже немножко приподниматься на постели, могла есть без всякого принуждения, даже с большим аппетитом, спала спокойно по ночам, а днем присматривалась и прислушивалась ко всему, что делалось и говорилось вокруг нее. Сначала это заинтересовало ее. Она с любопытством рассматривала больных, находившихся в одной с нею комнате. Все это были уже взрослые женщины и девушки. Некоторые из них лежали в тяжелой болезни на постелях и только стонами да оханьями подавали признаки жизни. Большая же часть уже выздоравливала.

Выздоравливающие все были знакомы между собой, все разговаривали друг с другом, иногда дружески и весело, но чаще сердито, даже с бранью. Особенно две старухи скоро надоели Нелли: они не могли жить друг без друга, беспрестанно сходились вместе, но после нескольких минут мирного разговора обыкновенно начинали браниться и кричать так, что сиделки с трудом могли успокоить их. Первые дни Нелли пробовала от нечего делать прислушиваться к разговорам больных, но они говорили по большей части о своих собственных делах, которых Нелли не знала: иногда они даже нарочно понижали голос, чтобы она их не слышала и раз даже заметили ей: «Ну, тебе тут нечего слушать, голубушка, это до тебя не касается». Нелли и самой скоро надоела болтовня всех этих женщин, и она стала сильно скучать. Для нее началось время выздоровления.

Время это можно назвать одним из самых приятных в жизни для больного, окруженного любящими родными и друзьями, с участием следящими за каждым улучшением в его положении, заботливо старающимися развлечь, рассеять его, вознаградить его за все лишения, какие он принужден терпеть вследствие своей болезни; но для одинокого больного, не имеющего ни друзей, ни родных, время это страшно тяжело. Таким тяжелым было оно и для Нелли. Хотя она лежала в комнате, где, кроме нее, было человек двадцать женщин, но она была все равно что одна. Почти все эти женщины относились к ней ласково, когда им приходилось заговорить с ней, но это случалось очень редко; по большей части они не обращали на нее никакого внимания, занятые или своими собственными болезнями, или своими разговорами. Сиделки были очень добры к ней, но на их руках лежало много дел, им некогда было увеселять больных разговорами; они давали Нелли в назначенные часы лекарство, приносили ей пищу и питье и затем только мимоходом обращались к ней с каким-нибудь вопросом или замечанием.

Целые дни Нелли лежала на постели одна, молча, без всякого занятия. Она была так слаба, что не могла не только вставать, но даже сидеть, и часто приходило ей в голову, какое было бы счастье, если бы вдруг к ней пришла Софья Ивановна или кто-нибудь другой, такой же умный и добрый, и поговорил бы с нею, и порассказал бы ей что-нибудь хорошенькое или хоть просто приласкал бы ее, порадовался бы, что вот она была так опасно больна, а теперь выздоравливает.

Особенно тяжелы были для нее часы, назначенные в больнице для приема посетителей. В это время почти ко всем больным приходили родные или знакомые, приносили им чаю, булок, рассказывали им разные семейные новости, просили их хорошенько беречь себя, чтобы поскорей выйти из больницы. К одной Нелли никто никогда не приходил.

«Бедная я, заброшенная девочка», – думалось ей иногда в эти минуты, и горячие слезы ее капали на жесткую больничную подушку; у всех есть какие-нибудь родные, всех кто-нибудь да любит, только у меня никого нет, меня одну некому любить! Если бы я умерла здесь, никто не поплакал бы обо мне, никто бы меня не пожалел. Для всех я чужая! Варя говорила мне, что любит меня, а теперь она даже ни разу не пришла проведать, жива ли я! Верно, ей не велят ходить ко мне, а она такая робкая, побоится прийти без спросу! Другие девочки тогда только и помнили обо мне, когда я была здорова да играла и смеялась с ними, а теперь им и дела нет до меня! Уж лучше бы я умерла, чем жить на свете такой сиротой безродной!

В один день эти печальные мысли особенно сильно мучили Нелли. Она не скрывала своих слез, зная, что все больные заняты в это время со своими гостями и никто не обратит на нее внимания. Вдруг она сквозь слезы заметила, что кто-то подошел к ней и стоит над нею. Она подняла глаза и увидела перед собою даму в богатом черном платье, с состраданием глядевшую на нее. Нелли и прежде видала в больнице эту даму: она несколько раз приходила к одной из больных женщин, приносила ей чай и булки и подолгу сидела с нею. Нелли сконфузилась, что посторонние увидели ее слезы, и поспешила отереть их. Дама присела на край ее постели и спросила у нее кротким, ласковым голосом:

– О чем ты плачешь, душенька, болит у тебя что-нибудь?

– Нет, ничего, – смущенно отвечала девочка.

– Так не обидел ли тебя здесь кто-нибудь? Скажи мне, милочка, я за тебя заступлюсь.

Кроткий голос дамы вызвал новый поток слез из глаз Нелли.

– Ах, нет, – вскричала она рыдая, – меня некому обижать, я одна, совсем одна на свете!

– Бедная девочка! – проговорила дама еще более нежным голосом, гладя Нелли по голове своею рукою, украшенною богатыми кольцами. – Бедная девочка! Разве у тебя нет ни отца, ни матери?

– Нет, они умерли, когда я была еще совсем маленькая.

– И родных никаких нет? Где же ты жила до сих пор?

– В магазине, я училась шить.

– Ну, полно, не плачь, милая! Ты скоро выздоровеешь и тогда опять вернешься к своим подругам и не будешь одна. А пока ты здесь, я буду навещать тебя, хочешь? Я приходила здесь к одной больной женщине, но она выздоравливает, скоро уйдет отсюда, и тогда я буду ходить к тебе. Это тебе будет приятно?

При тех печальных мыслях, которые бродили в голове Нелли, голос сострадательной дамы показался ей голосом какого-то ангела. Вместо всякого ответа она схватила нежную руку, ласкавшую ее, и в порыве благодарности прижала к губам своим. Это, видимо, тронуло даму, она наклонилась, поцеловала Нелли в лоб и ласково сказала ей:

– Ну смотри же, жди меня, малютка!

С этих пор Нелли не приходилось скучать в часы, назначенные для приема посетителей. Анна Матвеевна Ленская – так звали богатую даму, обратившую на нее свое внимание, – приезжала к ней аккуратно всякий раз. Она привозила девочке чаю, булок, разных гостинцев, картинки, книги, сидела с ней по целым часам. Она ее утешала и ободряла, расспрашивала о ее прежней жизни и сама рассказывала ей разные случаи из своего собственного детства и из детской жизни своих знакомых.

Сначала Нелли несколько конфузилась богатой посетительницы, но через два-три свидания она привыкла к ней, свободно болтала с нею, поверяла ей свои мысли и чувства. И Боже мой, с каким нетерпением, с каким лихорадочным волнением ожидала Нелли этих свиданий! На долю бедной девочки досталось мало ласк в жизни, и потому-то она так ценила их. Кроткое, доброе обращение Анны Матвеевны, ее внимательность, ее участие совершенно пленили сердце Нелли. Она привязалась к своей посетительнице с каким-то восторженным чувством благодарности. Она ждала ее всегда с таким нетерпением, так волновалась, если та опаздывала на какие-нибудь полчаса, что даже сиделка заметила это и советовала ей быть поспокойнее, чтобы опять не расхвораться.

Пока не было Анны Матвеевны, Нелли вспоминала все малейшие подробности их разговоров или придумывала, что скажет ей при следующем свидании, – и это разгоняло ее скуку и позволяло ей терпеливо переносить часы уединения. Анна Матвеевна, со своей стороны, кажется, полюбила Нелли. Она уже не только с состраданием, но и с нежностью глядела на нее; ее, видимо, радовало улучшение в здоровье девочки, ее трогало искреннее, непринужденное выражение благодарности Нелли. Когда больная в первый раз встала с постели и сделала несколько шагов навстречу ей, она обрадовалась, будто сама получила облегчение от болезни; а когда однажды, при приходе ее, Нелли пожаловалась на жар и головную боль, она так встревожилась, что в тот же вечер и на другое утро присылала узнать, лучше ли больной.

Раз, когда Нелли стала уже настолько поправляться, что могла, хотя слабыми шагами, ходить по комнате, ей сказали, что в больницу приходила девушка из магазина узнать, как ее здоровье, и просила, если только можно, поскорее отпустить ее домой. Известие это опечалило Нелли. Она была еще так слаба, что мысль о тяжелой трудовой жизни пугала ее. Хотя в больнице она получала нероскошное содержание, но все-таки сравнительно с тою пищею и тем помещением, какие она имела у мадам Адели, оно казалось ей превосходным. Даже игры и веселья, болтовня с подругами не привлекали ее. Она чувствовала, что не может еще быть такою бодрою и живою, как до болезни, и знала, что ученицы мадам Адели не сумеют снисходительно отнестись к ее слабости, что они или будут смеяться над ней, или совсем отвернутся от нее. Гораздо приятнее их шумной веселости казались ей тихие разговоры с Анной Матвеевной или просто одинокое лежанье на постели с своими собственными мыслями в голове.

Она так задумалась над всем этим, что не заметила, как настал час свиданий и как Анна Матвеевна вошла в комнату. В первый раз такое случилось, что она не ждала нетерпеливо свою посетительницу, и та даже испугалась, увидя, как неподвижно, с каким грустным, бледным личиком сидит Нелли на своей кроватке.

– Леночка, милая, что с тобой, – вскричала она, подходя ближе, – ты опять больна?

– Ах, нет, ничего, я не больна, право, нисколько не больна! – отвечала Нелли, и румянец разлился по ее лицу, и глаза ее засветились радостью при виде дорогой гостьи.

– Но что ж с тобой случилось? Отчего ты была такая печальная, когда я вошла.

– Так, ничего, не спрашивайте, душенька, Анна Матвеевна, мне стыдно сказать, я такая глупая!

Но Анна Матвеевна продолжала расспрашивать – ей непременно хотелось узнать причину грусти девочки и, наконец, Нелли, краснея и запинаясь, призналась ей, что ее пугает мысль о возвращении к мадам Адели, что в больнице ей гораздо лучше, чем в магазине.

– Бедная девочка! – проговорила Анна Матвеевна, лаская Нелли. – Я помню, что ты мне рассказывала о своей жизни: в магазине действительно тебе, должно быть, тяжело!

Она замолчала и о чем-то задумалась. Нелли также ничего не говорила; печальные мысли, рассеянные приходом Анны Матвеевны, опять наполнили ее голову.

Вдруг Анна Матвеевна прервала молчание.

– Леночка! – сказала она. – Я хочу тебе предложить одну вещь, но эта вещь очень серьезная, слушай меня внимательно.

Нелли вся превратилась в слух.

– Вот, видишь ли, милая моя, ты мне говорила, что ты сирота, что тебе некого любить на свете и что тебя никто не любит. Я такая же одинокая, как ты; у меня был муж, было трое детей, все они умерли, и теперь мне так же, как тебе, некого любить на свете. Леночка, хочешь, я буду твоею матерью, буду любить тебя как дочь, и ты меня люби. Скажи, хочешь ли этого?

Нелли не верила своим ушам – она смотрела на Анну Матвеевну с удивлением, почти с испугом; ей казалось, что она видит всё это во сне. Как! Ей, ничтожной, заброшенной девочке, предлагают сделаться дочерью такой доброй, такой умной, такой богатой дамы и еще спрашивают, хочет ли она?..

Анна Матвеевна видела ее волнение, видела, что она не в состоянии говорить, и потому, не ожидая ее ответа, обняла ее, прислонила головку ее к своему плечу и продолжала:

– Я хорошо узнала тебя во время твоей болезни, ты с первого же раза понравилась мне. Я вижу, что ты умеешь многое понимать и, главное, умеешь чувствовать, а это по мне всего важнее. Если ты полюбишь меня, я буду делать для тебя все, что сделала бы для своей родной дочери. Я богата, я дам тебе хорошее образование, тебе не нужно будет жить в магазине и работать, у тебя будет все нужное, и даже больше. Скажи же, можешь ли ты меня полюбить, как дочери любят своих матерей? Скажи только правду, милая, я знаю, ты честная девочка, ты не обманываешь.

– Анна Матвеевна! – вскричала Нелли с волнением, опуская головку так низко, что она почти касалась колен ее посетительницы. – Анна Матвеевна, я не знаю, как должны дочери любить своих матерей, моя мать умерла, когда я была совсем маленькой… Но я вас люблю… Очень люблю… Что вы говорите… Это такое счастье… Только я не знаю… Мне страшно.

Анна Матвеевна подняла голову девочки и нежно поцеловала ее.