Зубы дракона

Шатов молча смотрел ему в след. Старик обернулся и сказал:

– Судя по всему, Иринушка появится с минуты на минуту. Так что минут так через пятнадцать-двадцать милости прошу ко мне во дворец. А вы тем временем, можете принять душ.

Дверь за Дмитрием Петровичем бесшумно закрылась.

Какие будут предложения, господин Шатов? А хрен его знает! Очень, очень информативный ответ. Глубокая мысль. Бездна ума. А что вы хотите? И старик, кстати, совершенно не похож на апостола Петра, если вы продолжаете мусолить идею о райской жизни.

Возьму вот сейчас вещи и уйду, куда глаза глядят. И пусть орет Дмитрий Петрович вдогонку, чего хочет. Уйти?

Шатов медленно покачал головой. Уйти он успеет всегда. Час туда, час сюда – ничего не изменят. Конечно, нужно позвонить Вите, чтобы она не волновалась, но и это можно будет сделать через некоторое время.

Мысль на счет душа, кстати, мысль не плохая. С одним только изъяном. Шатов, обходя дом, не заметил признаков санузлов.

Пройдемся еще раз.

Кухня.

Шатов методично обошел все помещение, открывая шкафы, обнаружил внушительные запасы посуды при полном отсутствии продуктов. Зато в одном из шкафов обнаружил умывальник и сушку для посуды.

Вода из крана текла прохладная. И вкусная, совершенно без привкуса хлорки. Как из родника.

Но душевой на кухне не было.

В спальне, на первый взгляд, тоже, но наученный опытом с умывальником, Шатов принялся искать в шкафах и обнаружил, что одна дверца отношения к шкафу не имеет, а ведет в небольшое помещение с еще двумя дверями: в туалет и ванную.

М-да, протянул Шатов, рассматривая сверкающую кафелем ванную, не то, чтобы в ванной можно было устраивать заплывы, но купаться в ней без толкотни могли человек пять одновременно.

Возле ванны размещался электронагреватель.

Хорошо они тут живут, пейзане! А снаружи сразу и не скажешь.

Шатов потратил несколько минут на то, чтобы разобраться с нагревателем, потом разделся и залез в ванную, под душ.

Нормально. Все – нормально. Главное – не думать. Пусть течением несет пока… Пока что? Просто ни о чем не думать. Все прояснится. Все всегда проясняется, рано или поздно.

Шатов закрыл воду и тщательно вытерся махровым полотенцем, висевшим на стене, возле зеркала.

Кстати, о зеркале. Шатов еще раз внимательно осмотрел свое отражение. Ссадины и царапины, не более того. Но ведь откуда-то они взялись?

Так, ладно. Прекратили размышления. Бегом одеваться и… Черт. Еще раз – черт. Сто тысяч раз подряд – черт. Можно, конечно продолжать врать самому себе, что ничего не произошло, что все нормально, что ничего страшного не произошло. Можно, но это совершенно бессмысленно. Шатов прекрасно помнит, как все происходило. В этом весь ужас.

Классический вариант – человек теряет память. Он ничего не помнит и начинает искать свою память, наталкиваясь на всякие кошмары. Но Шатов помнит то, что случилось на дороге. Помнит, как бежал через лес. И что бы там с ним не происходило потом, после выстрела, ни в коей мере не может отменить того, что было до него.

Выстрелы, автоматные очереди, взрыв, Никита, стреляющий из пистолета… Стоп, откуда у Никиты пистолет? Не из газового же принялся отстреливаться фотограф? Носил с собой на всякий случай?

Странно. Стрельба на дороге, нападение на машины – это как раз можно объяснить. Сбежавшие уголовники, нападение ради денег, одежды и транспорта… А вот откуда у обычного фотокорреспондента с собой боевое оружие, и почему он, вместо того, чтобы отстреливаясь уйти в лес, остается прикрывать Шатова? Ведь он же действительно остался прикрывать. И стрелять он начал почти сразу же, без раздумий и колебаний, как будто был готов к этому.

Шатов оделся и присел на край тахты.

Что все это могло значить? Последующее пробуждение – ерунда. Нужно вначале понять, что и зачем происходило там, на лесной дороге. И если это удастся понять, то остальное придет само собой.

Или не придет.

Какого хрена, в конце концов, возмутился Шатов. Чего это он играет в эту идиотскую игру с недомолвками? Чего это его повело в сторону? Прямой вопрос подразумевает прямой ответ! Так или нет? Так.

И Дмитрий Петрович, кстати, разговор провел не слишком чисто, вдруг сообразил Шатов. Именно провел. Это был не естественный обмен репликами. Старик строил свою часть диалога так, чтобы как можно дольше держать Шатова в неведении. Словно ему очень нравилось делать вид, будто он принял Шатова за другого. Он ждал, что Шатов сам возьмет на себя инициативу и сам расскажет о своих проблемах. И только тогда, когда Шатов собрался уходить, старик назвал его по имени-отчеству.

Таки да. И что из этого следует? А из этого следует, что затевается нечто странное. Непонятное, а, значит, потенциально неприятное. Опасное. И лучше при этом держать ухо востро.

Но выбирать схему поведения нужно быстро. Или прикинуться, что ничего не произошло, или сразу взять быка за рога. Безопаснее первое, но второе значительно эффективнее. Если Дмитрий Петрович попытается увильнуть от прямого ответа, то всегда можно будет повернуться и уйти с чистой совестью.

Поговорим с дедушкой откровенно и по душам.

По-го-во-рим с де-душ-кой, продекламировал Шатов, выходя на крыльцо и потягиваясь. Вот я сейчас как поговорю с дедушкой, от всей души поболтаю, а если он и дальше попытается темнить… Он увидит, насколько Шатов страшен во гневе. И содрогнется. И все расскажет. И на руках отнесет Шатова к ближайшему телефону. Хотя, на руках – вряд ли. При всей бодрости – дед достаточно субтилен и ста килограммов Шатова нести на себе не сможет. А жаль. Это смотрелось бы очень и очень поучительно.

И бог с ним, обойдемся и просто точным указанием направления.

Дом Дмитрия Петровича был точной копией дома напротив. Такая же неестественная чистота крыльца и сеней, такие же не скрипучие полы… А вот обстановка отличалась разительно.

Мягкая. Вся комната была мягкой, с закругленными линиями трех диванов и множества кресел. На полу лежал до невозможности пушистый ярко-красный ковер, окна были наглухо занавешены тяжелыми, похожими на бархат шторами, и освещалась комната хрустальной люстрой на пять ламп и несколькими, хрустальными же бра на стенах.

Шатов замер на пороге, не решаясь ступить на ковер. Мелькнула, было, мысль разуться, но это было бы уже явным перебором. Что может быть нелепее человека, пришедшего для сурового разговора и суетливо снимающего туфли перед ковром. Здесь вам не Япония, господа.

– С легким паром вас, Евгений Сергеевич, – тоном гостеприимного хозяина приветствовал Шатова Дмитрий Петрович, – смело идите прямо по ковру, ибо, только попирая роскошь ногами, мы ощущаем всю полноту жизни.

Шатов с подозрением посмотрел на ковер, шагнул, внутренне приготовившись к тому, что провалится в него по колено.

– Вот сюда, пожалуйста, – Дмитрий Петрович указал через стол на стул напротив себя. – Иринушка как раз заканчивает.

– Я хотел все-таки… – присаживаясь к столу, начал Шатов, но Дмитрий Петрович прервал его решительным жестом.

– Потом. После завтрака. Не нужно портить себе одно из немногих удовольствий этой жизни. О делах можно поговорить потом, после завтрака.

– После завтрака вы скажете, что не нужно мешать процессу пищеварения. А потом – обеду. А потом…

– Замечательно, – засмеялся Дмитрий Петрович, – приблизительно так я все и представлял себе – решительность, целеустремленность на фоне интуитивного понимания ситуации и внутренней неуверенности. Великолепно.

Вот о внутренней нерешительности он зря. Чего это он решил, что можно препарировать психику Шатова прямо у него на глазах? Никто этого не разрешал дедушке, и он рискует нарваться на невежливое, как минимум, поведение. Вот сейчас…

Стоп. Спокойно. Реакции не будет. Знаем мы этих мелкотравчатых психологов, полагающих, что видят собеседника насквозь. И на мелкие ваши уловочки с провокациями мы также не поддадимся. Не дождетесь.

Шатов улыбнулся. Вежливо, как он надеялся, предельно вежливо и доброжелательно:

– Мне искренне жаль, если я нарушу ваше пищеварение, но, тем не менее, я хотел бы выяснить для себя некоторые моменты.

– Моменты. Моменты! Вся наша жизнь состоит из моментов. Приятных и не очень. Радостных и не слишком. Моменты…

– Да, моменты. Вышло так, что совершенно не помню того, как попал сюда, – Шатов кашлянул, проклиная себя за всплывшую откуда-то неловкость, – и даже не предполагаю, где сейчас нахожусь.