Зубы дракона

И выстрел.

…Сосны. Трава. Луг и река. Домики. И жаворонок где-то возле самого солнца.

Шатов осторожно расстегнул рубаху на груди. Ничего. Только тело. Раны нет. Но ведь он вспомнил выстрел и вспомнил, как все разом исчезло после этого выстрела.

Вот ссадины на руках. Вот…

Подожди, Шатов, ты же успел вываляться в грязи, прежде чем тебя… Чистые джинсы. Чистая и глаженная рубаха. И белые кроссовки, черт возьми, белые. Если он действительно бежал через лес… Если он действительно рухнул и получил… Если он рухнул, то кто и когда его подобрал, привел в порядок?.. И зачем оставил лежать в траве?

И сумка. Шатов снова расстегнул сумку и еще раз осмотрел ее содержимое. Все то, что Вита сложила ему перед поездкой. Кто ее забрал из гостиницы? И зачем?

Если его подобрали люди, которые потом попали в гостиницу, то почему они не оставили Шатова там, в гостинице?

Что с ним произошло? Что произошло с Шатовым после выстрела? И где, черт возьми, рана? И…

Руки задрожали.

Это все. Больше он ничего не может вспомнить. Или ему больше нечего вспоминать?

Сосны. Трава. Солнце. Жаворонок. Райская картина.

Райская.

Шатов улыбнулся. Попытался остановить улыбку, но она упрямо раздвигала его губы. Шатов засмеялся. Райская картина. Райская.

Хохот согнул Шатова вдвое, из глаз потекли слезы. Райская! Приступ истерического смеха швырнул Шатова на колени. Он в раю!

Просто – он в раю.

Его убили в том лесу, всадили пулю в грудь, и он попал в рай. Такой вот патриархальный, посконный и домотканый рай. Сусальный.

А сумка… Интересное, наверное, было выражение лица у горничной, когда архангел Гавриил заглянул в гостиницу, чтобы забрать вещички убиенного раба божьего Евгения Шатова.

Шатов всхлипнул и вытер глаза ладонью.

Как же, Гавриил! Послали кого-нибудь из небесного воинства, ангела помоложе. Салагу. У них там, в воинстве, наверняка тоже есть дедовщина. Дедовщина есть во всяком воинстве. Не нами это придумано, и не нами кончится.

Ну-ка, салабон, пулькой сгоняй за шмотками Жеки Шатова. Мы тут его заждались уже. Он, бродяга, столько раз уже должен был к нам заглянуть, да все выкручивался. Да, и не забудь, когда вернешься, обмундирование его постирать и выгладить. Бегом, военный!

Шатов несколько раз глубоко вздохнул.

Как тебе эта мысль, Женечка? Не кисло? Убили тебя, и в рай притаранили. Потому что заслужил своей непримиримой борьбой с Драконом.

Дыхание восстановилось. Вот Дракона вспоминать не стоит. Всякий раз после таких воспоминаний начинает дико зудеть шрам на лице. И сосет под ложечкой. Правую руку сводит судорогой, словно она все еще продолжает сжимать пистолет. Он так и не увидел мертвого Дракона, хотя точно знает, что убил его. Несколько пуль в голову.

Хорунжий видел труп. Так что от Дракона остались только воспоминания. И сны. К счастью – редкие.

Но вспоминать о нем все равно не стоит. В конце концов, это все-таки человек, которого Шатов убил. Первый… Единственный, поправил себя Шатов. Единственный. Правда, только со второй попытки.

Шатов помотал головой. Не о том думаешь, Шатов. Думай о вчерашнем. Попытайся придумать, что именно с тобой произошло вчера, после того, как… Как тебя убили.

Кроме того, что ты попал в рай. Хотя это пока единственная версия, не имеющая внутренних противоречий, кроме неверия Шатова и сумки, заботливо сложенной для начала загробной жизни.

Чушь. Бред.

Надо просто себя убедить в том, что все вчерашнее ему просто привиделось. Ссадины и царапины? А он вчера перебрал водочки и, отойдя по нужде, свалился в кусты. Чем хреновая версия? И был так нажрамшись, что когда его попытались затащить на ночлег в домик, костырил всех матерно и был оставлен трезветь на лоне природы, с райскими пейзажами вокруг.

Так, всякое упоминание о рае пока лучше опустить, подумал Шатов.

Значит, что… А, сумка! А сумка появилась рядом с Шатовым, потому что он на самом деле забрал ее вчера из гостиницы. Автоматически сложил вещи в сумку, бросил сумку в машину, а потом, когда по пьяному делу все решили в городок не возвращаться, по врожденному жлобству сумку из машины забрал.

Значит, что должен делать журналист Шатов, попав в такую пьяную ситуацию? Правильно, идти разбираться с аборигенами. Вот, хотя бы в один из домиков. Идти и не думать при этом о загробной жизни. Фигня все это.

Шатов еще раз ощупал свое тело под рубахой. Если не считать мелких царапин – все в норме.

Застегнулся. Задернул «молнию» на сумке. Пригладил волосы.

Ладненько. Пошли к народу. Народ не соврет и на путь истинный направит. И правильно поймет, если ему объяснить все по поводу пьянки. У нас народ понятливый. И отзывчивый.

Кстати, а сколько сейчас времени? Шатов механически посмотрел на свое левое запястье. Здравствуйте. Вот наконец-то произошло что-то понятное и родное. Нету часиков. Отсутствуют. Кто-то решил взять на память о Шатове его часы. И правильно. Идет, значит, местный житель на рыбалку. Пораньше. Смотрит – валяется на тропе в непотребном состоянии выдающийся журналист Шатов. И такую всенародную любовь к представителю прессы ощутил в этот момент местный житель, что немедленно взял себе на память часы. Будить не стал – гуманист. Пусть человек выспится после трудов праведных.

Деньги и удостоверение в кармане остались. Родная корочка красного цвета. В период демократизации журналисты, было, принялись делать удостоверения модерновые, пластиковые, но потом оказалось, что красные книжечки продолжают пользоваться в нашем народе и среди чиновничества большим доверием и уважением. И снова удостоверения стали красными.

Вот удостоверения и денег у Шатова не тронули. О чем это свидетельствует? А хрен его знает! Просто не взяли.

Хватит трепаться. Нужно идти к людям. Иначе он снова начнет вспоминать, как разлетелось от выстрела лобовое стекло, как страшно ощерился Никита, нажимая на спусковой крючок пистолета, как…

Все нормально, напомнил себе Шатов. Все – совершенно нормально. Нужно просто подойти к любому дому и постучать. Тут, в провинции, встают рано. И хотя солнце поднялось не очень высоко, шансов застать людей в постели не слишком много.

Думать нужно только об этом. И ни о чем другом. Постучать, поздороваться, спросить. Поблагодарить и уйти. Все проблемы имеют свойство разрешаться самым элементарным способом. Он даже и предположить не может, как на самом деле все вчера происходило. И хрен предугадает до тех пор, пока ему всего не объяснят.

И нечего ломать голову.

А вот дачи, кстати, домики напоминали только издалека. В даче должно быть что? Правильно – сад-огород, обнесенный давно некрашеным штакетником и несколько хозяйственных построек самого затрапезного вида. Там, сараюшка, навесик, беседка. Сортир типа «скворешник».

Так вот, всего этого возле домиков не было.

И домики были добротными постройками из кирпича, приземистые, с черепичными крышами, очень похожие друг на друга. У крайних домов трава заканчивалась сразу возле крыльца.

И тишина.

Есть такая история об осле, вспомнил Шатов. Кто-то очень умный высказал предположение, что осел, поставленный между двумя совершенно одинаковыми копнами сена, не сможет выбрать одну из них и умрет с голоду. Это между двумя копнами. А если выбрать нужно один из десятка домиков-близнецов?

Есть, конечно, практически беспроигрышный вариант. Нужно просто начать кричать что-нибудь привлекающее внимание. Набрать побольше воздуха и заорать, надсаживаясь, призывы ко всем людям доброй воли. Типа – кто-нибудь, отзовитесь! Выйдите на крылечки и побеседуйте с прохожим алкоголиком!

Шатов сплюнул от отвращения к самому себе. Все, в общем, с Евгением понятно. Сдрейфил Евгений. И сам не может понять, чего больше боится – того, что все ему вспомнившееся правда, или того, что нажрался до галлюцинаций.

А может быть, просто почувствовал что-то? Есть у него вредная привычка предчувствовать грядущие неприятности. Появилась с тех пор, как чуть не прирезали его в пустом доме, в десяти метрах от оживленной улицы. Привычка предчувствовать появилась, а привычки прислушиваться к этим предчувствиям он так и не выработал. К сожалению.