Под грязью пустота

– Да, еще как!

Лизавета еще несколько секунд позволила ему наслаждаться зрелищем, потом выпрямилась и вышла. Если бы не рана… две раны, поправил себя Гаврилин, то я бы ей…

М-да… Как это банально – роман выздоравливающего с медсестрой. И к тому же, если бы у него не было в боку дырки… двух дырок, снова поправил себя Гаврилин, то фиг бы он с Лизаветой познакомился.

И, кстати, очень интересно, такое обслуживание клиентов входит в их прямые обязанности, или является результатом личной договоренности и величины предложенного гонорара. Вопрос, между прочим, далеко не праздный. Как бы плохо Гаврилин не разбирался в женском белье, но понять, что бельишко Валечки стоит куда как дорого он способен. Так что, медицинский персонал тут зарабатывает неплохо.

Плохо вот только считать чужие деньги. Хотя… А что еще прикажете ему считать, одиноко лежащему в двухместной палате? Раны?

Тогда считать мы стали раны, товарищей считать… Стихотворение «Бородино» одного из великих русских поэтов. У господина Гаврилина имеется две раны, резанная и огнестрельная. Обе рядом, на левом боку.

И, как объяснил врач, обе могли бы оказать куда более разрушительное действие на организм героического наблюдателя, попади, соответственно, нож и пуля, чуть в сторону. А так – разодранные сантиметров на тридцать телеса, плюс два почти аккуратных отверстия, немного отягощенные сломанным ребром. Пуля прошла навылет.

А чуть-чуть в сторону – и ага, летальный исход.

Но не нужно о грустном. Все равно в истории болезни записано недрогнувшей рукой врача – гепатит. Причем гепатит Б, передающийся капельным путем, или как там правильно говорить.

Вот такой вот специфический «Гиппократ». Всякий желающий свободно может лечить тут свои огнестрельные ранения, не боясь привлечь внимания охранников закона. Гепатит, он и есть гепатит.

И к Конторе клиника, похоже, никакого отношения не имеет. Во всяком случае, во время вчерашнего посещения Григорий Николаевич вел себя очень корректно и сдержанно. И никто перед ним на вытяжку не становился.

Вспомнив о посетителе, Гаврилин поморщился. Все они на одно лицо, большие начальники из Конторы. Уверенные, пожилые, подтянутые и корректные.

Здравствуйте, как самочувствие, чего вам хочется, какие планы на будущее. Какие планы?

Гаврилин взял с тумбочки пульт управления телевизором и нажал на кнопку. Чем тут радуют обывателей?

Как обычно. Местные телеканалы продолжают смаковать гибель Солдата и его группы. Теперь, правда, в комментариях звучит слово «банда», но это уже вопрос лексики.

Банда, группа, – простой народ теперь может счастливо и свободно вздохнуть, а народ непростой вернуться, наконец, в родные пенаты после каникул на Канарах и прочих Гавайях. Теперь можно не бояться, что в окно влетит пуля или граната. Можно не бояться. Или почти не бояться.

В телевизоре как раз девуля с почти умным видом вещала, что в органах никто ничего не подтверждает и не опровергает. Да – трупы. Да – свидетели. Нет – никаких версий.

Гаврилин переключил канал. Никаких версий, никаких комментариев. Следующий канал. Да – трупы. Много трупов. Девушка, участница банды, была убита очень профессиональным ударом в горло, что несомненно…

Гаврилин выключил телевизор. Да. В смысле… В каком там смысле! Его до сих пор тошнит, когда он вспоминает сочный хруст хрящей под ребром левой ладони.

Хоть умерла сразу! Гаврилин закрыл глаза, но тут же их открыл. События новогодней ночи встали перед глазами очень ярко и сочно. Залитый кровью пол, скорченное тело в темно-красной луже, и Наташка, в прыжке пытающаяся достать ножом, его, Гаврилина.

Левый бок под повязкой запекло. Первый раз она его все-таки достала. Во второй точно бы убила. Тут у него выбора не было. Но все-таки…

Горло ломается с влажным хрустом, тело, сразу ставшее мертвым, падает на пол, а он замирает неподвижно, а потом…

Черт с ним, с тем Новым годом. Он выжил. Просто выжил и все. И никто, даже Григорий Николаевич, не усомнился в том, что он имел право выжить.

Во всяком случае, пока не усомнился. Приказал лечиться и готовиться к новому заданию. И обещал перед этим заданием отпуск. Куда захотите, Саша, куда захотите.

Пару баб, пароход выпивки, и – в Антарктиду всего на одну полярную ночь.

Гаврилин попытался изменить позу и застонал. Больно. Хотя он ожидал худшего. Даже в сортир ходит самостоятельно. Не хватало еще, чтобы Лизавета и Валя ему утку совали.

Это мы через недельку – полторы посмотрим кто кому и чего будет совать. И бельишко поближе рассмотрим и обширным бюстом поиграемся. Потерпите девушки, потерпите. Гаврилин до вас еще доберется.

Если до этого с тоски не помрет.

Гаврилин взял с тумбочки журнал, открыл, закрыл и запустил его в другой конец палаты. Журнал со шлепком съехал по стене на пол.

Вот ведь странно – он даже не догадывался, как привык работать, как привык ломать голову над идиотской проблемой

Палача и как привык бояться за свою жизнь. И понял это только тогда, когда такая необходимость отпала.

Живи и радуйся. Эти двести килограммов взрывчатки обнаружили в подземном гараже Центра досуга в результате анонимного телефонного звонка. Около пятисот новогодних посетителей остались живы. Можно это записать в свой актив, или все-таки, это Палач пожалел их всех?

И, кстати, что с Палачом? Хорунжий приезжал сегодня утром, завез папочку с бумагами и сообщил, что Палача обнаружить не удалось, ни живым, ни мертвым. Хорошо или плохо?

И еще эта записная книжка Палача, наследство, как он ее назвал. Что там? Гаврилин в первые же минуты пребывания в своей палате засунул ее в матрац. На всякий случай. Выздоровеем – посмотрим. Пока с него достаточно материалов по предстоящей операции. Отдохнете, Саша, и вот тогда уж, с новыми силами… Как же, как же! Не успел человек прийти в себя, как ему тут же ненавязчиво суют папку с биографиями и фотографиями типов малоприятных и малоинтересных. Слава Богу, хоть не долго пришлось пялиться в истории жизни городских уголовников. Самых сливок общественного дна.

Ты, мужик, сам-то понял, что сказал? Гаврилин закрыл глаза. А что вы хотели от смертельно раненного героя невидимого фронта? Герой хочет спать, герой хочет… Герой много чего хочет. Хорошо еще, что Хорунжий из соображений секретности папку увез до следующего посещения. А то ведь дисциплинированный Гаврилин не взирая на страшные боли в героически простреленной и прорезанной груди, лежал бы и тупо пялился в интеллектуальные лица авторитетов. И, кстати, обидно. Первоначально, еще до того, как отношения с Конторой стали официальными, предполагалось, что он будет спасать отечество от врагов политических и, скорее внешних, чем внутренних. А с уголовниками…

В дверь постучали. Три раза, с небольшим интервалом, легко. Лизавета. Классная все-таки больница. Даже медсестры и те стучат перед тем как войти в палату. Это если вдруг больной займется чем-нибудь непотребным.

– Да, – сказал Гаврилин и скомкал одеяло на груди. Нельзя себе отказывать в маленьких радостях.

– Скучаете? – спросила Лизавета.

– Еще как!

– Тогда к вам компаньон.

– Неужели ваше руководство сжалилось и решило поставить сюда двуспальную койку? Тогда я буду требовать вашего назначения на вакантную должность ночной сиделки.

– Лежалки, – сказала Лизавета.

– О позе договоримся дополнительно, – с мечтательным выражением лица сказал Гаврилин.

– Ловлю на слове, – совершенно бесстыдно улыбнулась Лизавета, – а пока мы к вам подселим еще одного больного.

Лизавета подошла к пустовавшей до этого койке и сняла покрывало.

– А мне одеяло поправите, Лизонька? – спросил Гаврилин.

– Обязательно.

– Привет! – прогремело от двери.

– Вечер добрый, – ответил Гаврилин.

Ничего так напарник, уверенный в себе. Гаврилин ответил на крепкое рукопожатие, отметил, что сила у парня есть.