Агнцы Божьи

Доктор посмотрел на него, вздохнул и развёл руками.

– Я только что сказал, что вашу супругу надо продолжать лечить, – сказал он. – Но я и словом не обмолвился, что можно обойтись без операции. И это уже не только моё личное мнение, господин Сафронов. – Олег Карлович указал рукой на стоявших рядом врачей. – Это мнение всего нашего консилиума.

– Но-о-о если у меня нет рака, я не хочу операции, – округлила глаза Марина Карповна. – Лечите меня так, лекарствами. Других же вы вылечиваете, не разрезая их на куски.

– Нет, извините, я знаю что говорю, – вздохнул доктор. – Без операции не обойтись однозначно, господа Сафроновы. И давайте договоримся так: вы не в богадельне, а в больнице и принимать решение относительно лечения позвольте нам, докторам. А теперь погуляйте немного на улице и возвращайтесь обратно в палату, Марина Карповна. и, пожалуйста, если хотите действительно выздороветь, прошу, не препятствуйте нам готовить вас к операции. Поверьте, без хирургического вмешательства вам никогда не избавиться от болезни.

Глава 14

Баню топили каждый день, и Прокопий Силыч по нескольку часов кряду парил в ней Силантия Звонарёва, избавляя от коросты его тело.

– Ух ты! – изнывая от водных процедур старца, хрипел надрывно Силантий. – Мочи нет, Прокопий Силыч, пощади! Дай чуток в предбаннике посидеть, чтоб дух перевести.

– Терпи, ты всё выдюжишь, – отвечал старец с ухмылкой. – Я тебя всегда перед банькой укрепляющими настойками потчую. Все внутренности твои хворые новую силу обретают и не пужайся, не дадут сбою!

Подышать и испить травяного настоя в предбаннике Прокопий Силыч всё же дозволял, когда делал пятиминутную передышку самому себе. Силантий выходил в предбанник, обессиленно падал на скамейку, пил настойку и…

– Айда, заползай! – тут же загонял его обратно старец. – Ты что, рассиживаться в предбаннике сюда явился или мощи лечить? А ну, сигай в купель, покуда водица лечебная не остыла! Ежели остынет, в котёл кипящий трав целебных набросаю и тебя в него отпариваться посажу.

Силантий ещё с детства любил мыться в бане. Несколько часов он проводил на полке рядом с пылающей жаром печью, а потом его расслабленное тело отец хлестал берёзовым веником. После этой процедуры создавалось впечатление, будто все мышцы отошли от костей. После омовения с приговорами и стакана травяного настоя он чувствовал себя просто превосходно.

Баня скопцов изнутри выглядела несколько иначе. Точнее, в ней присутствовали все те же самые аксессуары, что и в обычной русской бане, только была добавлена большая кадка, которую старец называл ласково купелью. Перед процедурой исцеления скопцы покрывали полы в бане свежей душистой травой, наполняли кадку горячей водой из котла, в которую старец бросал кучки только ему известных трав. А когда они настаивались в горячей воде, он загонял в кадку Силантия, и тот сидел в ней по горло, пока старец не повелевал ему выбираться.

– Ну что? Как ты? – после заключительной ванны воспрошал Прокопий Силыч, сдирая с него отходящие куски корки панцыря. – Облегчение ощущаешь, голубок?

– Ощущаю, ещё как ощущаю, – бодро отзывался Силантий. – Как будто тяжесть непомерная с меня сходит. А внутренности совсем успокоились, будто и не мучили меня вовсе.

– Излечу я тебя, как новенький будешь, – пообещал старец, смазывая распаренное тело Силантия. – С тела уже скоро корку отпарим и снимем, а вот лицо… Твоё мурло краше уже не станет, веки, губы и нос не нарастишь уже. А вот корку и с лица снимем, это тоже я тебе обещаю.

– Ничего, привык я уже к лику своему безобразному, – вздохнул Силантий. – Бинтами, марлей занавешивать мурло буду, из избы выходя.

– Да и ходить-то тебе куда? – хмыкнул старец, продолжая смазывать его тело. – Что тебе надо, всё принесут, поднесут и в рот положат.

– Да нет, в Самаре у меня ещё дела кое-какие остались, – снова вздохнул Силантий. – Вот решу их и с вами останусь.

– Дела-дела, всех дел не переделаешь, – с сомнением покачал головой Прокопий Силыч. – Мы помрём, а дела останутся.

– Нет, эти дела я не могу не завершить, – хмыкнул Силантий. – Они не только меня касаемы, но и людей других.

– Может быть, подсобить тебе как-то? – предложил старец. – Тебе ведь без меня никак не обойтись.

– Ты что, приколдовал меня к себе, Прокопий Силыч? – ухмыльнулся Силантий. – Иначе как понимать слова твои?

– А вот так и понимай, как слышишь, – вздохнул старец. – Это не я, а судьбина твоя тебя ко мне приколдовала. Ты теперь не можешь никак обходиться без настоек моих. Утро, полдень, вечер ты должен употреблять их, тогда внутренности твои работать будут. И пропускать нельзя, сразу боли вернутся и в дугу тебя согнут.

– То есть я теперь к тебе привязанный, – буркнул Силантий. – Всем привязан – как душой, так и телом. Я тебя правильно понимаю, Прокопий Силыч?

Старец пожал плечами.

– Выбирать тебе, – сказал он. – Хочешь быть отвязанным, пожалуйста, воля твоя, голубок. Осядешь на корабле нашем, жить будешь, покуда я жив. Выберешь путь иной, что ж, и на то твоя воля. Только скончаешься где-нибудь под забором, ибо никому, акромя меня, тебя не спасти.

– Хорошо, раз нет иного выхода, значит, дела свои буду доделывать, у вас проживая, – вздохнул Силантий. – Видать, эдак на роду моём написано.

– Вот и ладненько, – одобрительно улыбнулся Прокопий Силыч. – Я заранее предугадал выбор твой, потому и излечить тебя вознамерился. Ежели бы сомневался, то не взялся бы тебя выхаживать. Я ведь чужих не лечу, только агнцев Божьих, так-то вот, Силантий…

* * *

Консисторский дьяк Василий две недели провёл в одиночной камере. И всё это время он ломал себе голову над тем, за что его арестовали и почему, не задавая вопросов и ничего не объясняя, посадили в острог.

Посадив в камеру, тюремщики словно забыли о его существовании. Скудную, малосъедобную пищу давали раз в день. Жестяную банку с водой приносили и ставили в камеру вместе с едой. Для естественных надобностей имелось поганое ведро, которое стояло в углу, слева от двери.

Наступившее утро дьяк встретил, сидя на полу на грязной подстилке. Глядя на зарешеченное оконце, он был весь сосредоточен на поисках причины своего заточения. О чём он только ни передумал, но всё было не то. Он знал, он чувствовал, что истинная причина скрыта где-то рядом, но, как ни старался, так и не находил её.

В двери камеры вдруг щёлкнул замок, и дьяк встрепенулся. В камеру вошёл надзиратель с большой связкой ключей в руке.

– Эй, арестант, на выход, – сказал он. – Тебя видеть хотят, пошевеливайся…

В мрачной комнате с обшарпанными стенами и зарешеченным окном, в которую его привели, дьяк Василий увидел сидевшего за столом мужчину. Он был занят изучением каких-то бумаг и даже не приподнял головы, чтобы посмотреть на вошедшего арестанта.

Василий нерешительно приблизился к столу и с душевным трепетом посмотрел на лицо человека, пытаясь угадать, каких ему ждать новостей, плохих или хороших.

Сидевший за столом мужчина был молод и даже красив, но добряком совсем не казался. Лицо сосредоточенное, губы плотно сжаты, а глаза… Они бегали туда по строкам читаемого документа, и какие они, добрые или злые, определить было затруднительно.

Мужчина упорно не замечал дьяка, а тот терпеливо ждал, когда на него обратят внимание. Приблизительно четверть часа спустя мужчина взглянул-таки на дьяка пронизывающим злым взглядом:

– А-а-а, это ты, попик заблудший… Ну что ж, давай разбираться, почему ты здесь, в месте, далеко не соответствующем твоему духовному сану.

Он отложил в сторону бумаги, которые просматривал, не спеша закурил и, выпустив в потолок облако дыма, усмехнулся:

– Садись на стул, поп, и начнём говорить. Папиросу не предлагаю, зная, что носящие рясу табак не курят.

Дьяк сел на стул, сложил на колени руки и приготовился ко всему, даже к экзекуции. Ему было известно, что полицейское начальство при царе-батюшке обычно не церемонилось, если ответы допрашиваемых не устраивали их. И сейчас он был уверен, что будет непременно избит сидящим перед ним народным милиционером, если его ответы не устроят его. И всё равно Василий был доволен, что хотя бы узнает причины своего задержания и не будет больше ломать голову, отыскивая их.

– Я заместитель начальника народной милиции, занимаюсь розыском особо опасных преступников, – давя в пепельнице окурок, представился мужчина. – Зовут меня Влас Гавриилович. А ты – консисторский дьяк Василий Затирухин. Я прав, или тебя как-то иначе зовут?

– Нет-нет, всё правильно, господин начальник, – поспешил его заверить дьяк. – Я именно тот, как вы сказали.

– А ты не задавался вопросом, почему ты здесь? – сузил глаза представитель народной милиции.

– Как же, только этим и занимаюсь всё то время, что здесь нахожусь, – вздохнул дьяк. – Думаю-думаю, гадаю-гадаю, и… – Он замолчал, перекрестился и пожал плечами.

– И всё же? – ухмыльнулся начальник. – Тебя же не просто так арестовали, правильно? Работникам милиции, допустим, что ты есть, что тебя нет – всё равно. А вот если кто-то указал на тебя как на опасного преступника, тогда…

Слушая его, дьяк побледнел, покачнулся и едва удержался на стуле.

– Это что? – прошептал он. – На меня кто-то написал в народную милицию донос?

– Если так, то кто мог донести на тебя, ты не знаешь? – сузил глаза начальник. – На кого бы ты подумал в первую очередь, если бы…