Новый Титаник

Новый Титаник
Александр Вер

Жизнь забрала у него всё и даже больше. Те, кто зовёт себя элитой, лишили его последней надежды на справедливость. Там, где нет надежды, не будет и жалости!

Александр Вер

Новый Титаник

Он стоял у причала и смотрел на Титаниус. Новехонький, только что спущенный на воду лайнер, куда уже загрузилась вся шобла. Титаниус – занятное имя. Знаковое для судна! Особенно, если знать, какая судьба его ждёт. Ещё, его прозвали Роскошь. По трапу взошли все!

Судно-роскошь медленно отчалило на глазах у публики! На борту мэр города, радеющий за чистоту родного языка, горланил: “Ай вонт ит ол!”. Рядом Блинкин – магнат, построивший три церкви за год, взял на борт пять проституток. Отец-настоятель с послушными мальчиками. И госпожа Кларисса (на самом деле – просто Лариса, но Лариса любила понты) – хозяйка аптек, что прикарманила весь похоронный бизнес. Жизнь и смерть держала в своих руках, контролируя отчеты рождаемости и смерти, иногда приписывая, по просьбе мэра – ради грантов, парочку младенческих трупиков. Если трупики не хотели появляться сами собой, им помогали. Сидящий на гашише, главврач очень любил отдыхать за деньги Клариссы.

Он тоже был там! На лайнер погрузилась вся элита. Говоря словами “чистоязычного” мэра – “лучшие люди города”. И все им завидовали! Или “лучшие люди” думали, что им завидуют?..

Наверное думали…

Но он, провожая лайнер в первый рейс, уж точно не завидовал. Он на собственной шкуре познал, кто они такие… И знал, что их ждёт!

Ненависть его посетила не сразу. Сначала была боль. Боль и непонимание, почему Дашу не спасли? Он же делал для этого вс?! Как и все платил за лечение. Как положено дал на лапу врачу. Ждал у реанимации…

И Даша очухалась, и даже пошла на поправку. Но через год пошли осложнения. Рак не вырезали полностью. И никто не давал гарантии. Но деньги не бесконечны. И снова долги.

Даша умирала на глазах. Она не просила, не умоляла. Тихо страдала, зная, что денег – нет и желала одного – чтобы Света запомнила е?. Старалась не кашлять кровью на виду. Держалась на ногах до конца.

Может тогда и перелюбила Светку. После смерти дочка стала не своей. Наверное винила его. Сбегала, не ночевала. Делала, что хотела. Подсела на какую-то дурь.

Он мог запрещать, но не мог удержать Светку дома. В конце концов, долги и работа не дают воспитывать дочь как положено. Особенно когда дочь уже взрослая и…

О том что Света торговала собой, он узнал как положено отцу – последним. Соседи скрывали, шушукались. Но правда вылезла. Света бросила последний класс и подалась на панель. В поисках роскошной жизни – как у блогеров на ютубчике! А кто мешал учиться и честно зарабатывать?

Он же делал все что мог!

Свету убили. Но не сразу. Она ещё помучилась с месяцок. Её бросили умирать в лесу, а она выжила. Вернулась изуродованной – с исполосованным лицом. Кричала на больничной койке. От лекарств суставы выворачивало. От дешёвых лекарств…

И снова нужны были деньги. Он пошёл в фонд. Попросил помощь у таких же как Света – жертв насилия. Сердобольные работницы хотели помочь, да не вышло. Хозяйка фонда – Кларисса запретила, узнав – для кого перевод. Будто ненавидела Свету. Будто знала, что именно произошло той ночью! Будто Кларисса сама расстроила следствие, где в итоге виновников не нашли…

Он не сомневался – Кларисса добивалась своего. И добилась. Измученной, потерявшей от боли всякую волю Светке кто-то нашептал: что она калека навсегда. Света провисела на проводе сутки, облепленная мухами.

Он остался один. В городе где никто не придет на выручку и никто не поможет. Где на заводе его презирают. Отец проститутки, кому он нужен? И тот, кто ещё вчера скидывался на операцию Даше, сегодня проходил мимо, не здороваясь. Невыносимо смотреть в глаза. Пацанам и девчонкам, что не хотят заговорить.

Они молчат. Молча служат одному – этому городу что забрал семью и не дал ничего взамен. А зачем? Город взял его в оборот с детства. Взял, выучил для станка, дал руки слесаря, дал скромную двушку чтоб не замерз и трахал самку. Чтоб плодился для следующих оборотов жизни. Чтобы отпрыски поступили на службу и нарожали своих. Непрерывное рабство!

Больная жена не входила в расчеты. Пульс города задавала элита. Лучшие люди города управляли маленькой Вселенной. Сказал магнат Блинкин – работать, мы работаем по десять часов, до ночи. Батюшка сказал – любить свою долю, мы любим. Мэр сказал отдать медицину Клариссе – отдали. Сказала Кларисса: умертвить Свету; та умерла. Всё под контролем. Всё у хозяев!

Но не вс?!

Они не знали, что лайнер с изъяном. Что вместо реагента в системе бензин. Что один незадачливый слесарь устроился на сборку Титаниуса ещё год назад и готовил свой план. Свою месть!

Тщательно готовил… Тихо за ночь поменял реагент на огненную смесь.

Титаниус отчалил счастливо. Знаковое имя! “Новый Титаник” лоснился на солнце. Богатый. Жирный! Мэр улыбался и горланил. Кларисса что-то шептала ему в ушко. Смеялась. Батюшка между ней и магнатом махал мочалкой со святой водой, словно святость могла потушить шестьсот литров бенза, что сейчас вскипал у клапанов.

Огонь вырвался не сразу. Лайнер прошел километр или больше, и только тогда случилось ЭТО.

Корма задымила и потемнела. Стенки вздулись словно изнутри рвалось нечто мощное. Распоротое брюхо извергло яркую бурю. Пламя зарделось, рвануло на волю и тогда лайнер вспыхнул. Полыхнул как положено полыхать пробензиненой тряпке. Они падали. Молились. Кричали. Это был фейерверк из тел! Палуба под ногами Клариссы взорвалась. Драконье пламя заглотило фигуры. Главы, чинуши, дельцы, со святошами. И их любимые шлюхи. Всех полов. Кто снаружи летели вниз, а кто внутри плавились заживо. Стоял смрад – сладкий запах горящего мяса.

Ветерок доносил грубые ароматы. Интересно: они обосрались? Запах намекал и на это…

На пирсе загудели сирены, кто-то побежал за пожарными. Кто-то просто стоял и смотрел. Тысячи глаз блестели от бликов яркого урагана. Но лица не хмурились. Весь причал полный обслуги, что минуту назад радовалась счастью хозяев, не сменил выражений. Радость от богатства лайнера напоминала те выражения, что видел он… Но уже при виде горящих “лучших людей”!

На лице каждого городского раба застыло тихое ликование…