Тихий океан… лишь называется тихим

– Так что, совсем ничего нельзя сделать?

– Всё лечение, какое возможно – это превратить нашего мальчика с помощью лекарств в овощ. В таком состоянии он сможет протянуть несколько месяцев, максимум год. Мы с женой долго думали и поняли: этого не хотим. Трудно принимали решение, но наш выбор такой. Сейчас у Игорька ремиссия: болезнь никуда не ушла, лишь затаилась для решающего удара. Когда это произойдёт – неизвестно; может, через месяц, или завтра… – плечи Кирилла вновь задрожали, еле справляясь с собой, он закончил:

– Мы решили: пусть радуется жизни, сколько отпущено.

К нам подбежали наши озорники – Игорёк и Найда, мальчишка вновь выудил кусочек сыра. Я видел, что Кирилл, всё ещё отвернувшись к озеру, пытается скорее прийти в себя, трёт носовым платком щёки.

– Папа! Ну, что ты всё сидишь да сидишь? – Игорёк откусил сыр, а оставшийся скормил довольной Найде. – Бежим с нами играть!

– Да-да, малыш, – Кирилл, выдавив улыбку, наконец, обернулся. – Вы играйте, а мы сейчас подойдём.

– Ой! Что это? – улыбающийся Игорёк подошёл к отцу, протягивая пальчики к его щекам. – У тебя глазки мокрые.

Кирилл, сидя, притянул к себе сына. Крепко-крепко обняв, поцеловал в щёчку.

– Это, малыш, так… Это соринка в глаз попала.

– А! Понятно! – Игорёк выкрутился из отцовских объятий и, звонко гогоча, побежал за собакой. – Найда! Найда! Соринка попала! Ха-ха! Соринка! Попала!

Мы встали, и Кирилл повернулся ко мне:

– Вы простите меня за нашу первую встречу. Я тогда почему-то думал, что с животными Игорьку лучше не контактировать. Ну, мало ли что. А сейчас понял: всё, что приносит ему радость – хорошо. Потому мы и гуляем здесь каждый день; Игорьку тут нравится очень.

Я молча обнял Кирилла. Обнял по-отечески, всё-таки он годился мне в сыновья.

А потом мы играли. Целый день, до самого вечера. Играли в ляпы и в прятки, валялись в кучках опавшей листвы. Я показывал Игорьку, как дрессируют собак. Мы строили домик для Найды и учились втыкать в землю перочинный ножик.

Я повёл их на дальнюю полянку, к древнему дубу. Втроём, взявшись за руки, мы смогли его обнять. Там мы и разожгли костерок. А потом втроём (включая Найду) внимательно слушали забавную сказку, которую Кирилл сочинял на ходу. Сказку о приключениях маленького отважного мальчика, подружившегося с собачкой и отправившегося с ней в дальние страны на поиски клада.

Ни слова больше не было сказано о болезни Игорька. Мы шутили и смеялись, радуясь жизни. А когда пришла пора расставаться, на минутку притихли. Я лихорадочно соображал – как бы мне поддержать Кирилла: что чувствовал – выразить словами не мог. Я крепко пожал его протянутую руку.

– Знаете, у меня в этом году рекордный урожай. Картошку не знаю, куда деть. Может, возьмёте пару мешков? Денег не надо.

Кирилл улыбнулся:

– Мы картошку очень мало едим; да у нас и хранить негде. Спасибо вам, Алексей, за этот день.

Я кивнул Кириллу и нагнулся к Игорьку, этому славному мальчугану. Мы попрощались с ним за руку, по-мужски.

– Пока, Игорёк! – моя душа рвалась обнять этого человечка, но я почему-то сдержался.

– До свиданья, дядя Лёша! Не забудьте поиграть с Найдой и дать ей кусочек сыра.

И они ушли. Я вспомнил, что за целый день так и не спросил Кирилла – как тот нашёл моё «секретное место». Думал, что встречусь с ними ещё не раз, собирался прийти на Старицу через пару дней. Но планам моим не суждено было сбыться.

* * *

На следующий день меня свалил инсульт. К счастью, за все прожитые годы инсульт случался у меня лишь дважды. Тот раз был первый. Помню, к обеду пошёл мыть руки, встал перед умывальником, а двинуться – никак. Дальше не помню. Хорошо, соседи через два участка услышали, как Найда скулит, пришли проведать. Нашли меня валяющимся на грядке и бормочущим что-то несвязно. Могло и хуже кончиться: народу по осени в нашем дачном массиве – совсем негусто.

Меня поместили в неврологию Северной больницы, где я заново научился самостоятельно держать ложку, справлять нужду и ходить. Так и не понял – в честь чего тогда слёг. По мнению лечащего врача – перетрудился на огороде. Именно там, в палате я узнал от навещавшей жены, что по весне, если оклемаюсь, стану дедом.

Там же прочёл в принесённом соседу «Вятском крае» интересную заметку, подписанную: Шельдман Е.Н. Стоит сказать, что Егор Наумович, известный журналист – мой хороший знакомый; многие помнят цикл его статей о трагической судьбе непризнанного знаменосца Победы Григория Булатова. Сколько шуму тогда эти заметки наделали! Сейчас-то все у нас о Булатове знают, я же слыхал о Григории Петровиче ещё в детстве. Витька, брательник старший, заменивший мне погибшего на фронте батю, рассказывал: как во время войны случай свёл его с пареньком из Слободского и как удивлялся он, увидав в послевоенной хронике Гришку, водружавшего на рейхстаг знамя Победы. Но ещё больше поразило брата, что при этом героями объявлялись Егоров и Кантария, а фамилию Булатов не упоминали, словно вычеркнули.

Но это дела минувшие. То, что накопал Егор Наумович на сей раз, вновь попахивало настоящей сенсацией. Представляете, в подвале нашей филейской церкви обнаружили список чудотворной иконы Николы Великорецкого, оригинал которой бесследно исчез во время гонений, в 30-е годы. Откуда там, в подвале, взялся этот список – сейчас выясняют. Но вот что удивительно. Под слоем сравнительно свежей краски обнаружился другой, старый слой, но и тот оказался не последним! Под ним находился ещё один слой – древнейший. Великорецкая икона святителя Николая! Находку осмотрели срочно прибывшие специалисты Московского научно-реставрационного центра имени Грабаря. Древнее изображение, сохранившееся под двумя слоями записи, относится, по предварительным данным, к концу XIV – началу XV веков. Как говорилось в той заметке, выводы делайте сами.

Пока приходил в себя после инсульта, всё переменилось. Северо-восточный ветер принёс похолодание и тучи, мир изменился. Выходил из больницы я через три недели. Помню, в тот день как раз выпал первый снег. А первый снег для меня всегда много значит. Когда он выпадает – словно всё вокруг обновляется и начинает жить с чистого листа. В такие моменты у меня обычно всегда радостно-приподнятое настроение. Только не в ту осень.

Я шёл к автобусу; рядом, поддерживая под руку, как всегда щебетала жена. Прозрачный и свежий воздух бодрил. На дорогах блестели лужи от тающего снега. Газоны напротив всё ещё белели, укрытые пушистой холодной периной. Мне бы радоваться всему этому: и выписке, и первому снегу. Но на душе лежал камень. Мне было тяжело. Очень. Из головы не шёл Игорёк и связанные с этой ситуацией философские вопросы. Я думал о том, как странно устроена жизнь, и всё такое. Действительно, мир изменился.

Уже понимая, что из-за инсульта не попаду на Старицу как минимум до весны, да и мои новые друзья Кирилл и Игорёк вряд ли гуляют там в такую погоду, я смирился с болезнью. Осень незаметно перетекла в зиму, а у зимы свои заботы.

Вечерами же, выключив телевизор после программы «Время», я подолгу сидел, размышляя, в своём старом добром кресле. Лёжа на подстилке, Найда взирала на меня снизу вверх, с готовностью ожидая команды; ловила каждое моё движение, навострив уши; гипнотизировала умными глазами, словно умоляя идти гулять. Но я не поддавался.

Время позднее; ещё одна прогулка мне ни к чему. Стараясь не шевелиться, сидел я в такие минуты, прикрыв веки. Слышал, как копошится на кухне жена, и думал об Игорьке и его родителях. Впрочем, не только о них, а вообще обо всех родителях, оказавшихся в сложной жизненной ситуации. О той непомерной тяжести, вдруг свалившейся на их плечи. О том, как страдают они, зная, что ребёнок их смертельно болен – при этом продолжая гулять с ним, играть, учить чему-то, улыбаясь, не подавая вида, чтобы не смутить ненароком малыша.

Как же тяжело им в бессильном отчаянии сознавать, что смерть с каждым днём, с каждым часом всё крепче сжимает своими холодными щупальцами их чадушко, их малыша, которого они родили, растили, вкладывая в него душу и сердце. Как же тяжело им взирать с нежностью и болью на их обессиленного ребятёночка. О, эти некрасивые и святые родительские глаза, уставшие от бессонных ночей и слёз! О, эти люди, готовые пожертвовать всем, лишь бы хоть немного облегчить участь детей; люди, позабывшие о земных благах; люди, устремлённые к небу…

Правильно сказано в одной книжке: страшнее, чем умирать от рака – только когда умирает от рака твой ребёнок.

А ещё мне почему-то вспоминались рассказы соседа по больничной палате. Тот много и долго говорил о внуке: как часто путешествует он с родителями по всему миру. Семилетний паренёк уже объездил полсвета: катался на горках в парижском Диснейленде, летал с отцом на аэростате над Пиренеями и знал, в каком уголке мира подают лучшие фуа-гра и тирамису.

А из моей головы не шёл Кирилл. Наверняка, если бы имел такую возможность, он провёз бы своего Игорька по всем самым прекрасным местам планеты. Но, похоже, Игорёк уйдёт из жизни, не повидав ничего краше нашего озера. Да, жаль… Но ведь Игорёк был счастлив на Старице, наверное, не меньше, чем тот паренёк – в Диснейленде.

Сосед по палате хвастал путешествиями внука, словно какими-то важными достижениями. Я, конечно, был рад за паренька, но вот сейчас до меня по-настоящему дошло: семья этого мальчугана и родители Игорька, живя в одном городе, а может даже – на одной улице, в одном доме, существуют в абсолютно разных измерениях. И им, тем благополучным родителям, какими бы они хорошими и добрыми ни были, никогда до конца не понять родителей, попавших в такой переплёт, как папа и мама Игорька. Не скажу, плохо это или хорошо. Это просто факт, и ничего с ним не поделаешь, хоть ты тресни!

И ещё. Когда лежал в больнице, видел передачу об одном очень известном, немолодом уже скульпторе. Показывали его громадную двухэтажную квартиру в центре Питера. Этот скульптор подробно рассказывал о своём чудо-жилище: в какой стране заказывал ту люстру, где покупал этот сервант и так далее. Потом он заявил, что несколько лет назад приобрёл полуразрушенный замок во Франции. Но последние годы все свои силы и средства он вкладывал в обустройство этой квартиры. И вот, наконец, с квартирой закончил, теперь начинает ремонтировать замок.

Я тогда подумал: мы, люди, обустраиваемся на земле так, словно собираемся жить здесь тысячи лет. Драгоценное время тратим на обустройство, а когда всё готово – жизнь уже и кончилась. А ведь сервант на тот свет с собой не утащишь…

К весне я совсем оклемался, но ни о каких садоводческих рекордах даже не помышлял. Излишки прошлогоднего картофеля мне с трудом удалось пристроить в расположенный на соседней улице детский дом.

В конце апреля в Киров приехали рожать дочь с зятем. У жены, всю жизнь проработавшей во втором роддоме, остались кое-какие связи. Поэтому мы все страховались, надеясь на какое-то особое отношение. Впрочем, как говорят, дома и стены помогают. Всё прошло благополучно. В срок, как положено, на свет появилась наша первая внучка (сейчас она перешла, кажется, уже в девятый класс). Мы были счастливы.

Всё-таки я был неправ: мир не стал другим, он тот же всегда. Но изменился я, моё отношение к себе и к этому миру. Жертвовать здоровьем ради лишнего мешка картошки я теперь не желал. Все свои посевы я сократил в несколько раз, освободившаяся территория превратилась в широкую лужайку, на которой стало можно играть с Найдой, жарить шашлык или просто валяться с журналом в руках.

Я уговорил жену, и она всё чаще стала составлять нам компанию в поездках на дачу. Но ездили мы теперь туда не надрываться, а отдыхать. Устраивали посиделки за чашкой чая, ходили купаться, много гуляли. Я даже удочки смастерил, и впервые за многие годы мы отправились на рыбалку.

Конечно, водил жену и в своё «секретное место». Впрочем, особого впечатления от прогулок на Старицу, как я понял, она не получила. И ясно, почему. Ведь я рассказал ей про Игорька и его папу Кирилла. Каждый раз, идя на Старицу, ставшую нашим «Озером Надежды», мы с замиранием сердца ждали встречи с ними. Надеялись на чудо, и нам было как-то не до природных красот. Но чудо не спешило произойти.

Да, кстати, я не самый рьяный поклонник примадонны российской эстрады, но тем летом мотив песни: «Озеро Надежды, всё, как есть, прими. Пусть никто не понял – ты меня пойми…» постоянно вертелся у меня в голове. Первое время я даже и рассказ хотел так назвать: «Озеро Надежды», но потом передумал – слишком уж конец у этой песни грустный, конечно, если прислушиваться к словам…

* * *

Так прошло то лето, ещё одно лето в длинной череде моих лет и зим. Промелькнуло – даже не заметил, с возрастом оно так. Это в детстве лето бескрайно, длится целую вечность… Если бы я мог отдать хоть одно своё лето Игорьку!

Пришла осень. Не такая, как в прошлом году: дожди, дожди. Одно радовало – я не надрывался в битве за урожай. Его, урожая почти и не было, но я не расстроился, честное слово. Чего не хватало – прикупил по дешёвке у соседей. И они были рады, и я. Дождливой осенью жена вновь стала редкой гостьей на даче, наверное, у неё и дома имелось много дел. Так что в тот день я был там один; точнее – с Найдой (уж кому не нравилось торчать в городской квартире, так это ей).

С утра, как обычно, накрапывал дождик, и я собирался после обеда ехать домой. Но чего-то мне не хватало, и я решил, несмотря на морось, перед отъездом прогуляться в «секретное место» – возможно, последний раз в этом году. Одел штормовку с капюшоном, резиновые полусапожки, а Найда была уже тут как тут.