Цзи

– Да, да! – обрадовался Хоакин. – Khrushchev! Главный друг нашей Революции!

– Ну ладно, за Никиту! – впервые за долгое время рассмеялся Андрей.

Вокруг за столами гудел саньлитуньский «интернационал». Все знакомились, говорили кто откуда, Андрей особо не запоминал.

Где-то четверть составляли молодые китайцы, приехавшие в Пекин из провинций. Для них поселиться в хостеле с иностранцами и попрактиковать английский было, похоже, одним из столичных развлечений. Остальные были западные иностранцы разных мастей, они Огневского интересовали мало. Кто запомнился, так это пара южноазиатов, таец и два малайца. Почему-то запали в душу слова отца про далекий теплый Таиланд. Идея тропической Азии с пальмами, океаном и джунглями на склонах гор как-то исподволь поселилась в сердце – и, похоже, надолго.

Заболтавшись с тайцем, у которого смешной мяукающий акцент, Андрей не заметил, как Гидо с подругой куда-то удалились. Поделился с уроженцем Тайского королевства оставшейся третью рома, чувствуя, что сильно пьянеет. И что сознание почти не в силах удерживать последнее, самое тяжелое воспоминание.

…Огневский лежит в траве.

Очень хочется верить, что «последний шанс» не понадобится. Если все пойдет как надо, Андрей даже не заметит со своей точки, что происходит. По плану Мурзинов и Кистененко должны захватить Хази, тихо вывести его из села на север по руслу ручья и дальше уходить через лес. Как только они покинут Толстой-Чу, на нужной частоте Андрею придет на рацию четыре щелчка. Тогда он отправится к месту встречи, куда за группой должен прийти вертолет.

Самые лучшие операции – это те, что проходят «скучно» и незаметно.

Трава и серебристые листья пахнут невероятно свежо и сладко, почти невыносимо хорошо. Это обострились на время операции все чувства, так у Андрея всегда бывает. Мелькает мысль о том, что он никогда не сможет приехать отдыхать на юг, как все нормальные люди. Для него виды и запахи здешней природы всегда будут напоминать об одном…

Со стороны домика раздается злой, отчаянный вопль.

Веселье в хостеле набирало обороты, до полуночи оставалось полчаса. А в пьяном сознании Андрея реальность словно раздвоилась. Он одновременно жил и здесь, в пылу вечеринки, под смех, гомон, крикливую музыку, и там, в предрассветной темноте, на краю глухого горного села.

Он даже болтал с кем-то еще, в английском это называется small talk – бессмысленный доброжелательный треп. И параллельно смотрел в темноте на дом, в который отправились Мурзинов и Кистененко. Ждал развязки. Страшной развязки, покончившей с его жизнью.

Какая-то китаянка подсела к Огневскому очень близко, потом они танцевали подо что-то, но Андрей знал, что осталась всего пара минут. Извинился, сказал, что голова кружится, сел обратно за стол.

…В тишине ночных гор вопль изнутри дома оглушителен, как пушечный выстрел.

Тут же в селе начинается движение, слышен топот – на крик бегут люди. Ярко вспыхивает прожектор, освещая пыльный двор перед домом.

Все что-то кричат. Дверь дома распахивается, и голоса становятся веселее, доносится злорадный хохот.

Находясь на позиции, нельзя издавать ни звука. Поэтому Огневский лишь крепко стискивает зубы, а трехэтажная матерная тирада раздается внутри его головы.

Из распахнутой двери во двор вылетают два человеческих тела – одно крупное, второе худощавое. Мурзинов и Кистененко.

Стоящие окружают лежащих кольцом. Один дергается, хочет вырваться – Мурзинов, он крупнее. Второй человек лежит без движения, про него скоро забывают.

Под торжествующие вопли из двери выходит высокий плечистый человек, наголо бритый. Он единственный не смеется, держится спокойно и холодно. Следом появляется еще один – темноволосый, низкий, узкоплечий.

Здоровый – видимо, телохранитель. А второй – сам аль-Хази. Вот ты какой, «Штирлиц джихада».

Тут же слева, из-за края оврага, доносится автоматная очередь, потом еще. Покровцев… Его позицию раскрыли.

Мельком Андрей гадает – долго ли ему самому осталось? Бегло оглядывается, прислушивается, но обостренный слух не ловит в роще ни малейшего шороха. Да и не до заботы о собственной шкуре теперь. Первый шок прошел, и Андрей уже знает, что нужно делать.

Операция провалена – почти. Может, недооценили охрану села, слишком хорошо хитроумный Хази подготовился к неожиданностям. Как там говорил майор, «бесовское чутье»… А может, он что-то знал, значит, где-то в цепочке посвященных в операцию случилось предательство. Гадать смысла нет, теперь это неважно.

Важно, что остается тот самый, пресловутый «последний шанс».

Андрей снова прижимает лицо к окуляру целеуказателя. Наводит перекрестье прицела на крышу дома. Хази о чем-то громко говорит и тычет пальцем в Мурзинова.

Огневский выдыхает и плавно нажимает кнопку на правой стороне прибора.

В углу обзора вспыхивает желтый квадратик. Это означает, что радиосигнал устройства принят на ближайшем посту, оттуда по цепочке передан за сто сорок километров к северу, в Моздок, на военный аэродром. Пилот, ждавший в кабине Су-24, начинает взлет.

Андрей смотрит в другой угол обзора, где пошел отсчет, – 330 секунд, 329… Штурмовику нужно пять с половиной минут, чтобы примчаться сюда. Теперь главное – не отрывать перекрестье до конца отсчета и надеяться, что проклятый иорданец не уйдет далеко от домика.

Как только самолет окажется над селом, он считает рассеянное излучение – лазерный луч «Лорнета», отраженный от помятой крыши. Выпустит ракету, которая автоматически наведется туда же. Не останется ни дома, ни Хази, ни боевиков вокруг него, ни Мурзинова, ни покойного уже Кистененко. Даже останков толком не будет.

Толстому такое не привиделось бы и в страшном сне…

Не сдвигая перекрестье, Андрей смотрит на Мурзинова, того держат двое здоровяков в камуфляже.

«Простите, товарищ майор, – беззвучно обращается он к командиру. – И будьте вы прокляты за свой приказ, с которым мне теперь жить».

Секунды еле ползут. Внутри дома какое-то движение, с улицы подходят еще несколько человек.

«Не торопитесь…» – мысленно просит их Огневский.

220, 219…

Несколько человек поднимают Мурзинова. С возгласами, в которых мешаются чеченский язык и русский мат, тащат куда-то в сторону, за край обзора. А скоро и вся толпа уже не видна с позиции Огневского. Хази идет последним.

Яростно выругавшись про себя, Андрей отрывается от окуляра. Что теперь делать? Устройство предусматривает сигнал «отбой» для самолета, но тогда ракетный удар не состоится, уже без каких-либо шансов.

Андрей в растерянности смотрит вниз на опустевший двор. А потом, в очередной раз выругавшись про себя, поднимается.

«Ты прекрасно знаешь, что нужно теперь делать, – говорит он себе. – Просто тебе это очень не нравится…»

Быстрый взгляд в окуляр – 196 секунд.

Должно хватить, село-то крохотное. Андрей вспоминает план местности: майора потащили в ту сторону, где вроде бы небольшая площадь.

Спуститься, увидеть, куда Хази утащил Мурзинова, и успеть навести туда прежде, чем прибудет самолет. Конечно, это огромный риск – чем ближе к селу, тем больше шанс быть схваченным. Но деваться уже давно некуда.

Андрей пробирается вниз через лес. Останавливается у самого края деревьев – сладкого запаха уже нет, сильно почему-то воняет соляркой и бензином.

Село стоит темное и пустое, шумно только в районе площади. Андрей проходит метров сорок под сенью деревьев, пока не находит более-менее подходящее место, с прямой линией обзора.

Посреди площади торчит несколько бетонных столбов, видимо, остались от какого-то разрушенного строения. К одному из них под общий гогот привязывают Мурзинова.

Мелкий и большой – так про себя Андрей стал называть Хази и его телохранителя – стоят рядом, мелкий что-то насмешливо говорит.

«Все не зря», – уверяет себя Огневский, направив перекрестье на площадь. На таймере отсчета 108 секунд. Лишь бы Хази теперь оставался на месте, дальше бегать за ним вряд ли получится. Судя по тому, что происходит на площади, он никуда и не собирается – «веселье» для него только началось.

И хуже всего то, что нельзя оторвать глаз, нужно держать наводку.

Сначала телохранитель и еще несколько человек, стоящих рядом, громко насмехаются над Мурзиновым, бьют его по лицу. Хази стоит в паре шагов от столба, сложив руки на груди, наблюдает за происходящим. Потом что-то говорит телохранителю, тот уходит.