Ататюрк: особое предназначение

Те из них, кто был не в состоянии заплатить этот налог, были сосланы в трудовые лагеря, где некоторые из них умерли.

Исследователь истории еврейства Марк Дэвид Байер считает, что «самыми большими врагами дёнме были турки-республиканцы».

Так что не складывается…

Знал ли Кемаль, что было на самом деле?

Наверное, знал.

Но это не интересовало его.

Разочарованный в революции, ее лидерах и результатах, он охладел ко всему.

И кто знает, до каких пор продолжалась его депрессия, если бы «Единение и прогресс» не решил послать его в Триполитанию, где бунтовали арабы.

– У вас, – даже не спросив его согласия, заявил Хаджи Адиль, – уже есть большой опыт общения с арабами, и мы очень надеемся на то, что и на этот раз вам удастся оправдать наше доверие и усмирить бунтующих!

Даже не сомневаясь в том, что речь идет о его новой ссылке, Кемаль только хмыкнул в ответ.

А зря!

Как это ни странно, но на этот раз видный представитель комитета говорил чистую правду: он и его коллеги были полны желания с помощью на самом деле прекрасно знавшего местные условия члена своей партии доказать всем подданным империи, что им нечего бояться их и они способны навести в империи порядок.

Да и какую угрозу лидерам движения мог представлять по тем временам не имевший никакого политического веса майор?

Даже, несмотря на то, что в то время самого Энвера в стране не было.

Пытаясь хоть как-то укрепить свои позиции в армии, султан присвоил ему звание паши (генерала) и в январе 1909 года назначил его на престижнейший пост военного атташе в Берлине.

Глава III

Получив на подкуп шейхов кругленькую сумму в тысячу золотых лир, Кемаль отправился в Африку и на глазах у изумленного шейха в клочья порвал правительственные бумаги.

Пораженный таким необычным началом араб удостоил эмиссара Порты долгим внимательным взглядом, в котором уже сквозило нечто похожее на интерес, и… согласился свернуть военные действия.

Как утверждали немногие свидетели этой сцены, Кемаль и на самом деле был неотразим, и все же куда большее впечатление на шейха произвело привезенное им золото.

Ободренный таким началом, Кемаль поспешил в Бенгази, где бунтовал другой могущественный шейх – Мансур.

Он и там попытался было пустить в ход то же оружие, но не тут-то было/

Мансур остался совершенно равнодушным и к его красноречию, и к предложенной ему взятке.

Понимая, что для этого сделанного из железа воина нужны совсем другие аргументы, Кемаль сменил тактику и под видом инспекции устроил… военный парад!

Зрелище возымело действие, и смущенный игрой мускулов Мансур заговорил о мире.

Блестяще исполнив порученное ему задание, Кемаль возвратился в Салоники и торжественно отрапортовал лидерам «Единения и прогресса» о своих успехах.

К его великому разочарованию и обиде, те даже не поблагодарили его и заткнули им очередную дыру, назначив начальником штаба Семнадцатой резервной дивизии.

И, снова отрезанному от политической жизни, ему не оставалось ничего другого, как только заняться своими прямыми обязанностями.

Но и здесь его ждало сплошное разочарование.

Все его начинания упирались в глухую стену непонимания, и он все больше убеждался в том, что до столь любимой им армии никому не было никакого дела.

Устав от бесплодных попыток пробить стену отчуждения, он решил махнуть на все рукой.

Но… не получилось…

Живший в нем дух противоречия и амбиции не отпускали, и снова началась депрессия с ее бессонными ночами, тягостными размышлениями и, конечно, ракы.

Время от времени он оживал и даже пытался поговорить с лидерами «Единения и прогресса», что называется, по душам, но тем было в те дни не до него.

Обстановка в стране осложнялась с каждым днем, и во многом в этом были виноваты они сами.

Добившись свержения самодержавия и введя турецкую буржуазию в высшие эшелоны власти, «Единение и прогресс» посчитал свою задачу выполненной.

И ошибся!

Мало того что реакция очень быстро восстанавливала свои силы, не было единства и в рядах самих младотурок.

Как это и всегда бывает в таких случаях, после победы над общим врагом главные идеологи движения разделились на два лагеря, которые придерживались различных взглядов на будущее страны.

И в то время как принц Сабахеддин выступал за децентрализацию и религиозно-национальную автономию, его противники были приверженцами строгой централизации и насильственного отуречивания народов империи.

В результате Сабахеддин создал целый ряд политических группировок, среди которых особенно выделялись «Либералы».

В своей борьбе со сторонниками «Единения и прогресса» их лидеры быстро нашли общий язык с консервативной османской бюрократией и правым крылом парламентариев.

Парламент оказался расколотым и так и не принял ни одного важного решения.

Так ничего и не сделав в социальной сфере, младотурки быстро теряли популярность у турецкого населения империи, получившего взамен сладких обещаний еще больший налоговый гнет.

Косо смотрели на них и нетурецкие народы, поскольку младотурки с непостижимой быстротой забыли все свои обещания, и на деле «политика оттоманского единства» свелась к отуречиванию других национальностей.

Печально складывались дела и во внешней политике.

После того как 5 октября Болгария объявила о своей полной независимости от султанской власти, а на следующий день Австро-Венгрия аннексировала Боснию и Герцеговину, за считанные месяцы империя потеряла больше, нежели Абдул-Хамид за все время своего правления.

Что сразу же дало ему повод обвинить «Единение и прогресс» в «оскорблении нации и религии».

Недовольные политикой младотурок все выше поднимали голову, и Абдул-Хамид не сомневался в том, что он и на этот раз сумеет покончить с ненавистной ему конституцией.

В ход снова пошла религиозная пропаганда, и в столице начались бесконечные демонстрации учеников религиозных школ, требовавших восстановления старых порядков.

Волновались и казармы, где реакционно настроенные офицеры подстрекали солдат на выступления против новой власти.