Крепость дьявола

Операция была распланирована практически безупречно. Самолет прикрывала группа тяжелых бомбардировщиков, задачей которых являлось отвлечь на себя внимание противника. Даже неблагоприятные погодные условия, по идее, должны были сыграть на руку спецгруппе.

Однако сразу после пересечения границы что-то пошло не так. То ли разведка предоставила неточные данные, то ли пилот ошибся в навигации, но самолет вылетел прямой наводкой на позиции наземного ПВО противника. На Ли-2 обрушился шквал выстрелов из зенитных орудий, и пилот был вынужден немедленно уходить с линии огня, все больше отклоняясь от заданного маршрута.

Попавший под обстрел ПВО самолет был вынужден сильно уклониться от первоначально намеченного курса, уходя все дальше в горы. Однако и здесь самолет засекли радары противника: череда трассирующих пулеметных пуль разорвала небо в клочья и ударила в днище боевой авиамашины, пробив бензобак. Самолет загорелся. Группа десантников, находящаяся внутри, приготовилась прыгать.

Командир диверсионной группы рванул ручку открывания люка.

– Первому приготовиться. Пошел, пошел!

Диверсанты начали по очереди прыгать вниз, командир шел замыкающим. На прощание он отсалютовал пилоту, который, вцепившись в штурвал, пытался удержать самолет, попавший в болтанку, на нужной высоте.

Вскоре в небе раскрылось пять парашютов: советский диверсант начал приземление в абсолютно незнакомой местности, где-то в баварских Альпах.

Полыхающий и дымящийся самолет пролетел еще пару километров и врезался в возникший на его пути вертикальный горный пик. Пилот постарался увести боевую машину как можно дальше от места высадки парашютистов, чтобы их нежданное появление не было сразу обнаружено немцами. Звук мощного взрыва разнесся далеко вокруг, многократно отразившись от скал и распугав мирно уснувших глухарей. Небо вокруг окрасилось в пурпурный огненный цвет, ярко расцветив ночную мглу.

* * *

Ветер надрывно гудел в ушах, проникая сквозь шлем, крупные капли дождя больно хлестали в лицо. Парашют несло в сторону густого подлеска, расположившегося на одном из невысоких горных склонов.

Внезапно громыхнуло, и на глазах у парашютиста впереди сверкнула белесая молния, пройдясь по небу вертикальным зигзагом и ненадолго осветив окружающую местность. В этот момент мужчина успел разглядеть в темноте зубчатые башенки и черепичную скатную крышу примостившегося на скале старинного замка. В голове мелькнула какая-то мысль, но тут же исчезла – парашютисту было не до размышлений, он заметил надвигающуюся опасность – кроны все еще одетых в густую листву деревьев приближались с неумолимой скоростью. Натянув стропы парашюта, он начал маневрировать, направляясь в намеченный просвет между деревьями для приземления.

Десантник упруго приземлился на полусогнутых в коленях ногах на пологий каменистый склон. Купол парашюта в последний момент все-таки запутался в корявых ветвях и безвольно повис на них.

Старший лейтенант Юрий Ремизов высвободился из стягивающих его парашютных лямок и, развернувшись, с силой дернул стропы, чтобы высвободить парашют из зеленого плена. Ткань хрустнула, разрываясь, но дальше этого дело не пошло. Чертыхнувшись, старший лейтенант был вынужден оставить парашют в покое, обрезав стропы и спрятав поблизости, под одним из валунов, остатки снаряжения, забросав их листвой, – пора было выдвигаться дальше. Ему еще предстояло отыскать в лесу своих товарищей, приземлившихся где-то поблизости.

Стараясь не шуметь, Юрий направился в ту сторону, где по его прикидкам должны были находиться остальные члены их спецгруппы. Осторожно ступая, выбирая каменные валуны и уступы вместо мягкой рыхлой земли, чтобы оставлять за собой как можно меньше следов, он прошел таким способом почти километр, прислушиваясь к окружающим его ночным шорохам и звукам.

Внезапно прозвучавший в ночной тишине тихий свист заставил Юрия обернуться на звук. В кустистых зарослях показалась знакомая яйцеобразная бритая башка вечного балагура, радиста Яшки Зимина. Ремизов нырнул к нему под прикрытие листвы. Рядом практически слился с местностью, залегший на земле с автоматом наизготовку сержант Лёшка Дубинин, замечательный спортсмен – легкоатлет в довоенные годы, ушедший на фронт добровольцем в 1941 году, в самом начале грянувшей войны.

– Уф, наконец-то я вас нашел, – еле слышно выдохнул с облегчением Юрий.

– Почти все в сборе, – кивнул в ответ Яшка. – Вот только Фомича нашего нигде не видно.

– Он прыгал самым последним, сразу после тебя, значит, его не должно было отнести слишком далеко от места вашей высадки, – озабоченно прошептал Ремизов. – Нужно его найти, и срочно, пока не рассвело. Вы слышали, как громыхнуло, когда самолет взорвался? А раз, слышали мы, то и немцы тоже слышали. Утром они начнут прочесывать местность в поисках выживших. Нас будут искать.

* * *

Территорию поиска разбили на квадраты и начали обход – каждый – своего намеченного участка. Капитана обнаружили метрах в трехстах от места встречи группы – Фомич (так их диверсионный отряд любовно называл своего бессменного вот уже три года командира) был мертв. Неудачное приземление стоило ему жизни. Из груди Фомича торчал расщепленный на конце, окровавленный древесный сук, который проткнул тело капитана насквозь, пригвоздив к земле.

– Странно. Такой опытный мужик, как Фомич, не мог вот так глупо погибнуть, – задумчиво проговорил, потирая подбородок, крепко сбитый, степенный сибиряк лет тридцати пяти. С легкой руки смешливого Яшки звучное, исконно русское имя – Степан Пантелеймонович (так звали сибиряка) – быстро сократили до Пантелея. Прозвище прижилось и прилипло к хозяину намертво. В диверсионной группе Пантелей являлся кадром бесценным, потому как был прирожденным следопытом и стрелял всегда без промаха, почти не целясь.

Юрий Ремизов присел перед телом на корточки и начал его осматривать. Даже в густой темноте было заметно, что для такой ужасной раны вокруг тела Фомича натекло нехарактерно мало крови. Присмотревшись, Ремизов обнаружил нечто странное. Юрий осторожно снял шлем с головы Фомича. Все лицо капитана представляло собой узор из многочисленных мелких ожогов, а лицо казалось сильно перекошенным, словно его свело судорогой.

– Судя по всему, он погиб еще в полете, от удара молнии, – предположил старший лейтенант. – Наверное, сердце остановилось.

Ремизов ладонью смежил Фомичу веки, после чего поднялся на ноги. Мужчины скорбно потупились, отдавая товарищу последнюю дань уважения минутой молчания.

– Тело нужно спрятать. Документы и карту заберем с собой, – отдал распоряжение Ремизов, автоматически возглавив, после гибели товарища капитана, их диверсионную группу.

* * *

Фомича похоронили, наскоро выкопав неглубокую могилу, обложив ее найденными поблизости камнями, а сверху забросав зеленым лапником. Теперь группе предстояло разрешить невыполнимую задачу: остаться в живых в глубоком тылу врага, в совершенно незнакомой местности и без связи, – при приземлении Яшка, отвечающий за рацию, случайно грохнул ее об острый каменный уступ. Аппаратура в результате «приказала долго жить».

Ближе к рассвету гроза стала утихать, ливень постепенно перешел в накрапывающий мелкий дождик, а пронизывающий промокших почти насквозь солдат ветер, наконец, соизволил поменять свое направление и дать бойцам некоторую передышку.

Ремизов, усевшись на покатый мшистый валун, вынул карту и начал прикидывать их примерное месторасположение.

– Значит так: последние известные нам координаты – этот район, – Юрий обвел большим огрызком карандаша круг на карте. – Самолет разбился примерно в двух – двух с половиной километрах от места нашей высадки.

Сделав в уме подсчеты, Ремизов провел пунктирную линию, определяя место гибели самолета.

– Угу, значит, мы сейчас, где-то здесь, – пробормотал он себе под нос, обводя новый кружок на карте.

К старшему лейтенанту бесшумно подошел Пантелей. Он присел рядом на валун, положив тяжелый автомат плашмя себе на колени.

– Что будем делать, командир? – спросил он вполголоса, не глядя на Юрия.

– Картина вырисовывается следующая: мы – в самой, что ни есть, баварской глубинке, и Яшка разломал рацию, – стараясь не выдавать охватившей его внутренней паники, нарочито спокойным тоном изложил сложившуюся ситуацию Ремизов.

– Без связи нам – хана, – коротко, но ёмко констатировал сибиряк.

– Нам нужно на время затаиться и переждать возможную облаву, а там – видно будет, – предложил Ремизов. – Навряд ли в этой глуши расположены регулярные военные части. Тут, недалеко, есть старая крепость – я заметил с воздуха. Там пока и засядем.

Глава 3

Доктор Клаус Грубер, яростно вцепившись в угловую поверхность массивной столешницы резного письменного стола, угрожающе склонился над вжавшейся в кресло с высокой спинкой совсем еще молоденькой девушкой. Она обхватила себя за худенькие плечики обеими руками и глядела на господина Грубера снизу-вверх вытаращенными в испуге, заплаканными глазами.

– Как ты могла? – в бешенстве рычал доктор Грубер. – Моя дочь – гулящая девка, а ведь тебе не исполнилось еще и восемнадцати! Кто этот подонок, который заделал тебе ребенка? Я убью его!

– Отец, прошу тебя! Мы любим друг друга! – в отчаянии выкрикнула девушка, еще больше вжавшись в обтянутое кожей сиденье кресла и непроизвольно обняв обеими руками уже заметный животик, словно пытаясь защитить то, что росло у нее внутри. Больше всего ей хотелось сейчас исчезнуть, раствориться в пространстве, только бы не слышать этих жестоких слов обвинений, которые, подобно змеиному яду, выплевывал из себя доктор Грубер.

– Так ты назовешь мне его имя? – еще больше нависал над дочерью доктор. – Мария, я приказываю тебе!

В ответ девушка лишь отрицательно замотала головой и зажмурилась, чтобы не видеть реакции отца. Она прекрасно знала, что отцовские угрозы не являются пустым звуком, и наказание будет очень суровым.

Доктор Грубер являлся человеком жестоким и беспощадным, даже для своих домочадцев – в детстве Мария не раз оказывалась свидетельницей приступов отцовского гнева, который обрушивался на её мать и домашнюю прислугу. Доктор не гнушался и рукоприкладства.

Вот и в этот раз, он уже было замахнулся на дочь, намереваясь дать ей жесткую пощечину, как в кабинет без стука ворвался чрезвычайно взволнованный младший офицер охраны.

– Доктор Грубер, Вас срочно вызывает к себе оберштурмбанфюрер Гаус.

– Это не может подождать? – недовольно отозвался Клаус Грубер, оглядываясь через плечо.

– Никак нет! Дело не терпит отлагательства, – щелкнул каблуками офицер.

– Иди к себе и не смей выходить, пока я не решу, что с тобой делать дальше, – прошипел на ухо дочери доктор Грубер, после чего резко развернулся и стремительно вышел из кабинета.

Мария осталась одна в большом, наполненном старинной резной мебелью и развешанными по стенам цветными гобеленами ручной работы, личном кабинете отца, замерев на одном месте и пытаясь собраться с разбегающимися мыслями. В голове возникли воспоминания, с чего же все это началось.