Чаепитие за горизонтом событий

***

– Хорошо. Неплохой рассказ в завершение серии, он будет опубликован в нашей газете. Но Вы должны понимать, Пьер, что в тяжёлые послевоенные годы, причём после войны, проигранной нашему заклятому соседу, деньги должно расходовать крайне экономно, – сказал редактор.

– Господин Рекю, не говорите мне о войне с пруссаками, я сам там был, знаете ли. Я понимаю, что Вы заплатите мне немного, чего таить. Но я всё равно благодарен, Вы единственный, кто согласился опубликовать мои рассказы. В конце концов, они ведь для людей, а не для звонкой монеты, – ответил молодой джентльмен двадцати семи лет на вид в потёртом, но чистом сюртуке, с тёмными курчавыми уложенными волосами и аккуратно подстриженной бородой и усами. Также следует упомянуть взгляд больших серых с голубизной глаз, добродушно смотревших из-под пенсне на редактора.

– Благодарю за понимание, господин Трасиньяр. Вот Ваши пять франков. Не скрою, мне было приятно с Вами сотрудничать, и, надеюсь, это не последняя наша с Вами встреча, – проговорил господин Рекю.

– Благодарю месье. Это не совсем то, на что я рассчитывал, но я надеюсь на будущее сотрудничество. Благодарю Вас, что уделили мне время. Хорошего дня! – сказал Пьер, вставая, чтобы пожать руку редактору.

– Благодарю! Не прощаюсь с Вами, – заметил господин Рекю, отвечая на рукопожатие.

Писатель вышел из редакции в не столь радужном расположении духа, как бывало прежде. И небо разразилось потоками слёз, как бы выражая в каждой капле сочувствие неоценённому таланту героя. Пьер уныло брёл по запруженному кварталу Рошуар… «Каких-то пять франков, – думал он. – Этого едва ли хватит, чтобы пережить ближайшие пару дней».

Вокруг шумел столичный день. Посреди этой невероятной и невообразимой кутерьмы и гама, через которые, казалось, писатель, не в состоянии был пробраться, он вдруг уловил лёгкий и нежный порыв изливаемых шарманкой звуков. Пьер последовал по нотной дорожке и остановился в нескольких шагах от старого шарманщика. Шарманщик был в почтенных летах, одетый в старую, поношенную, запачканную застарелыми пятнами грязи форму сержанта французской армии. Из-под форменной фуражки выбивались седые засаленные волосы. Шарманщик был слеп.

«Мда… А ведь кому-то ещё хуже, – рассуждал про себя Пьер. – Хотя, далеко ли мне да такого же нищенского существования, когда вынужден цепляться за каждый грош всеми своими талантами. И всё же как плохо обходится жизнь и страна с военными! Вот ты нужен для защиты своей Родины, здоров и силён, а потом вдруг – раз, и война закончилась, а ты достопочтенный калека, которому приказали долго жить на нищенское пособие, отправляя под молоток заслуженные награды – отход промышленного производства под названием „Война – пополнение счетов монополистов“…»

Шарманщик пел чистым голосом, распахивающим настежь душу, приоткрытую лёгкими прикосновениями подручного инструмента. В его голосе незатейливые песенки парижских гаврошей, перетасованные с народными и национальными произведениями, обретали окраску волшебных симфоний.

Изо всех бедняков, которые в таком большинстве просили милостыню на каждом углу кварталов, этот был особенный. Потому что ни о чём не просил и ничего не требовал – только отдавал, отдавал самое дорогое в очень тяжёлые времена. Он, казалось, один во всём Париже старался быть собой, смотря поверх насущных каждодневных забот, пытаясь дать всем его окружавшим частичку тепла среди горечи потерь послевоенных дней. А люди по страшной иронии судьбы просто проходили мимо. Кто-то просто не имея денег, а кто-то кидая жестокие взгляды, отражающие толкотню сомнений в отношении слепоты и нищенства старого шарманщика. Пьеру было особенно больно, когда он встречал такие взгляды, и сейчас, опустив зонт и колпак, подставив свою голову барабанной дроби капель дождя, он молча стоял, а по его щекам катились слёзы – настолько это было искусно, настолько трогательно и трепетно, что он вспомнил о тех временах, когда Париж был совсем другим. Из полученных в редакции денег он отсчитал два с половиной франка и бережно положил в маленькую деревянную мисочку, что стояла на шарманке. Пьеру показалось, что на мгновение голос старика дрогнул, а смягчённые черты лица, наконец, отразили улыбку…

Ещё долго на пути к дому Изабель он слышал голос шарманщика и звук инструмента. Пьер не знал и не мог знать, что уже через день отец Реми, как называли жители улиц импресарио, скончался от острого воспаления лёгких, которое он подхватил под непрерывным холодным дождём, пытаясь разжечь огонёк тепла в сердцах парижан. За несколько часов до своей смерти он роздал все деньги Пьера самым нуждающимся и покинул мир с кроткой спокойной улыбкой на лице.

Тем временем Пьер спешил к своей Изабель – юной леди, к которой он питал самые нежные и искренние чувства. По дороге к её дому он купил пять самых красивых роз, что нашлись у владельца цветочной лавки на углу проспекта Фрошо, тем самым потратив последние остатки своего гонорара. Но разве важно это, когда речь идёт о самом дорогом человеке…

Он довольно скоро подошёл к дому №36 на улице Жана-Батиста Пигаля и, оправив сюртук, постучал в дверь. Через несколько мгновений, кокетливо улыбаясь, появилась Изабель Шанти.

– Добрый день, Пьер, рада Вас видеть!

– Здравствуйте, дорогая Изабель, очень рад возможности поговорить с Вами! – как всегда в таких случаях на вдохе ответил писатель. – Как поживают Ваши родители?

– Благодарю, мой друг, они в порядке. Вы обещали прочитать мне последний свой рассказ, не откажите в удовольствии послушать Вас! Пройдёмте в дом, – ответила девушка. – Ах…

Пьер достал из-за спины эти несколько неповторимых цветов, которые в небесных слезах светились особенно ярко и пахли так свежо и нежно, что невольно вызвали бы восторг даже самого искушённого ценителя. Он протянул их Изабель, прибавив:

– Это Вам, дорогая Изабель. Хотя едва ли они отражают и тысячную долю Вашей красоты, я всё же надеюсь, что они согреют Ваше сердце в этот дождливый день, – едва смог вымолвить бледный от волнения Пьер, в неспешной уверенности протягивая цветы. – Я Вас люблю с тех самых пор как увидел на вечере в Опере.

Время остановилось. Капли дождя застыли в воздухе. Только биение двух сердец в разном ритме. Мгновение до и мгновение после уже никогда не будут прежними. Ответы и вопросы… Канитель мыслей, воспоминаний… Бессмыслица, математические уравнения… 15 вариантов? Почему не один! Сложный алгоритм… Нужно свести к единой почти 70% вероятности. Так. Поведение – спокойное, будто расчетливое; холодная сдержанность – напускная или действительная? Нет, эмоционально слабо защищённый человек – значит действительная, напускная выражалась бы в нервозном поведении. 10 вариантов. Новая причёска, духи, парадная одежда – ждёт кого-то, прагматический подход – этот кто-то претендент на руку и сердце. 5 вариантов. Взгляд нервный, бегающий – нежданный гость. 2 варианта. 20/80% – достаточно. Поздно, не нужно, жаль…

Наконец, гром мира обрушивается на тишину. Время возвращает темп, за пересказанное мгновение взгляд Пьера становится болезненным ещё до неминуемого Апокалипсиса. А дальше всё просто – только мелкие обрывки воспоминаний: хруст, лепестки под ногами, грязь поглотила прелесть цветов, смешок, пожелания счастья, закрытая дверь, один, дождь. Вперед.

Когда Пьер пришёл в себя, он стоял перед домом своего старого друга Луи, который только возвратился из Французской Гвианы. Писатель неуверенно постучал в дверь, он как-то не заметил, что уже смеркалось.

«Сколько же времени прошло? Какой сегодня день?» – думал герой, пока шуршание и шорохи по ту сторону двери не перешли в звуки приближающихся шагов, а за открытой дверью не показался старый добрый Луи.

– Неужто это ты, Пьер?! Проходи скорее! – ещё не успев закончить, путешественник уже провёл друга в приёмную и, слегка повысив голос, сказал: – Дари, дорогая, сегодня у нас важный гость, надо бы накрыть на стол, а попутно подготовить горячий чай, который я привёз из Патагонии, помнишь? Он взбодрит нашего измученного друга!

Пока Луи помогал всё ещё находящемуся где-то не здесь Пьеру снять пальто и промокший колпак, из комнаты показалась очаровательная девушка, средних лет, свежая, но необычайно мудрая для своих лет. Узкая, подчёркнутая лентой, талия и широкие бёдра, каштановые кудрявые волосы, белая кожа, и немного печальный взгляд карих глаз придавали ей в совокупности то неповторимое очарование, дополнявшее ум и сердце, за которые её так любил Луи.

– Конечно, милый Луи, я попрошу наших Мари и Симона всем распорядиться. О, Пьер, что с Вами? Никогда Вас таким не видела! В Вас же всегда горело пламя вдохновения, неужели что-то смогло его погасить?

– Свет очей моих, давай, мы проводим Пьера к нам в обеденный зал, а после уже приступим к расспросам, которые я и сам, признаюсь, хочу начать! Идёмте друг мой! – с уверенным добродушием Луи взял писателя за руку, предлагая пройти в зал.

С тех пор, как Пьер вошёл в дом, он не произнёс ни слова. В его мозгу, продолжавшем работать не менее усердно, чем обычно, контролируя работу организма, царил покой человека, переставшего искать смысл, оставившего попытки разумного и неразумного познания. Он остановился в воспоминаниях, связанных с этим днём, таким реальным и одновременно поразительно отдалённым.

– Сегодня особенный день и неповторимая погода, – наконец вымолвил он. – Как в тот самый октябрьский вечер одиннадцатого числа, когда на моих руках умер тот молодой рядовой при осаде Вердена. А ведь у него была вся жизнь впереди… И этот взгляд человека, неожиданно застигнутого пулей, – он всеми фибрами своего тела хватается за жизнь, а тело его при этом неподвижно, потому что пуля раздробила позвонки… На его месте должен был оказаться я, ведь он прожил бы жизнь гораздо более нужную, чем я…

– Не смейте даже сомневаться в путях Господних, ибо, если Вы живы по сей день, значит, Ваша роль не кончалась глупой смертью там! – встревоженным тоном перебил его Луи.

Тем временем Мари принесла патагонский чай, а Симон вынес ароматно пахнущие блины и свежий пирог с ягодами.

– Что ж, не будем об этом боле. Сегодня я был у мадмуазель Шанти, и говорить об успешности визита не приходится, кажется, она уже выбрала другого, – продолжал гость.