Простые рассказы. Истории из жизни

…Летом-то вообще благодать – свет почти не включают: зачем им свет ночью. И вода тёплая всегда под рукой – ведро наполнил, на солнышко поставил, и все дела! Овощи, картошка – свои, с огорода. Три курицы яйца несут, им корма почти не нужно – они во дворе и в палисаднике червяков да букашек выгребают, лишь иногда старуха им горсточку крупы или крошек со стола сыпанёт.

Деревья фруктовые вообще ухода не требуют, растут сами по себе, словно поняли, что всё равно ухаживать за ними некому – выживай, как хочешь! Яблоки, груши, сливы, вишня… Зачем им столько? Так, соберут по малости, компот сварят, немного яблок в погребе сложат – на тёрке тереть: зубов-то ни у той, ни у другого давно нет.

*****

– Эй, старый, заснул, али как? – бабка стояла над ним, внимательно глядя поблёкшими, мутными глазами, – Иди, ешь, что ли…

Они уселись за стол, стали, не торопясь, есть горячую кашу, заправленную маслом.

– Слышь, старый, – спокойно сказала бабка, – помру я сегодня…

– Угу, – кивнул дед, проглотил свою кашу, – давай. Ты уж десять лет помираешь, всё не помрёшь никак…

– А сёдни вот возьму и помру!

– Ну и ладно, помирай себе, а я пожить ещё хочу, – дед поморщился: десять лет зимой одно и то же, каждый Божий день – помру да помру! В их возрасте уже и неприлично как-то на это обращать внимание. Для них помереть-то просто, а вот жить всё труднее и труднее…

*****

Когда вдоволь напа?даются фрукты, подгниют слегка, приходит Тамарка – крепкая, шумная бабёнка лет пятидесяти, с дочкой и снохой. Собирают в вёдра, тащат к себе в избу, заводят бражку – гонят на продажу крепкую, дурную самогонку.

Потом, бывает, принесут деду с бабкой от щедрот шмат жёлтого, заветренного сала, или бутыль прокисшего молока – на простоквашу. Давали и бутылки с мутной самогонкой, да старик не брал – куда в его годы, давно уже не пил он крепкого… Говорил Тамарке:

– Ты лучше, когда помру, на поминки и принесёшь всё сразу, чем по одной таскать!

– Ой, та ладно вам, диду, вы ще сто лет проживэтэ!

– Ну, як я сто проживу, то ты двести, – усмехался дед, невольно переходя на её местный диалект – суржик, хотя они с бабкой говорили только по-русски. Они приехали сюда в молодости, прожили тут всю жизнь, но свой правильный русский говор сохранили. Впрочем, здесь, на Юге Украины, никто не обращал на это внимания. Даже в это непростое время украинцы и русские жили дружно, каждый говорил так, как ему удобно, и все понимали друг друга.

*****

Старик очнулся от полудрёмы, встал, кряхтя, с тахты, пошёл к печке. Лязгнул дверцей, пошевелил кочергой жар – нет, рано ещё заслонку закрывать, пусть прогорит, как следует, а то угореть можно. Прислушался: занавеска слегка колыхалась, за ней слышалось тихое бормотание, что-то шуршало. Старик покачал головой, опять прилёг на тахту. Спать уже не хотелось, он просто лежал, отсчитывая время – потом надо будет подняться, проверить, прогорел ли уголь, и, если прогорел – закрыть заслонку, чтобы жар в трубу не уходил.

Скоро зима закончится, тепло придёт. Подсохнет от стаявшего снега да от весенних дождей земля, надо будет огород вскапывать. Ох, тяжко! С каждым годом всё труднее даётся ему вскопка. Не копать нельзя: не будет огорода – есть станет нечего. Прокопает дед рядок, постоит, отдохнёт. Ещё рядок-другой и всё, надо посидеть, отдышаться. Так помаленьку и движется. Огород большой – не то, что за день, за неделю не управишься, силы уже не те.

А потом сажать нужно. Лук, чеснок, картошка, капуста, зелень всякая. Иногда думал: зачем это всё? Кому нужен этот огород? Им двоим со старухой? А они-то кому нужны? Доживают свой тяжкий век вдвоём, непонятно зачем. Друг дружку поддерживают. А помрут завтра, что изменится? Есть они, нет – и не заметит никто.

*****

…Тогда, в пятьдесят третьем, молодые Гришка с Настёной приехали сюда жить и работать. Открылся гигантский завод металлоизделий, призывали рабочих со всей тогда громадной страны. Вот они и приехали. Зарплаты платили огромные, да и родители с обеих сторон помогли деньгами, и купили они вот этот самый домик с огородом, тогда ещё крепкий, выкрашенный снаружи весёлой синькой.

Завод располагался на самой окраине большого областного центра, а село неподалёку, в десяти километрах от него. Правда, от трассы нужно было ещё преодолеть километра три, но автобус из самого села ходил тогда четыре раза в день, да и попутки из их совхоза «Красная Заря» постоянно ездили в город.

*****

Старик поднял голову, прислушался. Пора! За долгие годы он научился определять момент, когда нужно закрывать заслонку, с точностью до минуты. Поднялся, закрыл, снова лёг. Ветрено на дворе, неспокойно. Зима, что ли, наконец, уходит? Или что-то другое ворочается во дворе, тоскливое, непонятное, страшное. В дом бы не вошло… Стучит под ветром какая-то дощечка под крышей, посмотреть надо завтра… А сейчас – спать: полночь, глаза слипаются…

И снился деду сочный радостный сон: голубое яркое небо, солнышко – не жаркое, ласковое, майское. Над ними колышутся ветки – щедро осыпанные белыми и розовыми цветами. Гудят мохнатые пчёлы и клубится в саду небывалый аромат. Они с Настёной стоят, обнявшись, под яблоней, возле весёлого синего домика. Молодые, стройные, лёгкие. Живы ещё его родители, оставшиеся у брата Андрея, которых он поедет хоронить с интервалом в три года. И мама Настёны жива, потом она приедет к ним, доживать свой век в их синем домике… И все почему-то собрались в их саду, и Настя с маленькой Наденькой на руках стоят уже не под яблоней, рядом с ним, а чуть поодаль, у калитки…

*****

Решили тогда – пусть Гриша на заводе трудится, деньги зарабатывает, а Настёна в совхозе устроится – заработок небольшой, зато к дому поближе, можно в перерыв сбегать, что-нибудь по хозяйству сделать. И корма для кабанчика да кур в совхозе за копейки можно выписать, а то и так, договориться с ребятами за пару литров самогонки.

Жизнь заладилась сразу. Гриша числился на хорошем счету, бригада подобралась дружная, работящая, весёлая. План перевыполняли, получали хорошие зарплаты и премии. Настю взяли в совхоз, на птицеферму. Завели хозяйство – кабанчика, парочку коз, два десятка кур, петуха. Жили, словно играючи. Несмотря на тяжёлую работу и хозяйство, собирались вечерами в саду с такими же молодыми парнями и девчатами, сидели за столом, ели, выпивали в меру, пели и плясали под баян, а потом под радиолу.

*****

Проснулся дед рано – только начало светать. Влез в старые растоптанные боты, накинул драную кацавейку, вышел во двор. Небо ещё не очистилось от ночной мути, серело предрассветным, липким туманом. Однако он сразу почуял нечто новое и в воздухе, и в безлистых корявых ветках, и в духе, исходящем от земли. Ветер с юга принёс долгожданное сырое тепло, дул хоть и сильно, но не зло, а наоборот, дышал парной свежестью, забирался под кацавейку, хватал деда за рубаху, щекотал ноздри радостным, терпким весенним теплом.

Он прошёл по утоптанной, посыпанной песком и битым ракушняко?м дорожке к покосившемуся деревянному серому домику в глубине сада, за домом. Вышел оттуда, сполоснул руки в бочке с дождевой водой, притянул к себе веточку сирени с едва наметившимися крохотными почками. Сорвал одну, растёр в пальцах, поднёс к лицу. Отчётливо пахнуло весной. Старик отломил несколько веточек, взял с собой в дом. «В воду поставлю, пусть расцветают! Теперь у старой в мозгах прочистится, авось передумает помирать-то!» Постоял ещё немного на крыльце, словно желая про запас наполнить лёгкие тёплым, влажным, уже почти весенним духом и шагнул в тёмное, натопленное, домашнее нутро…

*****

Вскоре родились дети – сначала Ваня, потом Надя. Настасья успевала всё – в декрете долго не сидела, выходила на работу. Григорий стал сначала бригадиром, затем мастером. Работал тяжело, зарабатывал много. Вечером и в выходные успевал сделать всю мужскую работу – перекопать огород, починить крышу или забор, по весне выкрасить дом в тот же весёлый синий цвет.

И думалось тогда: вот вырастут дети, женится Ваня, Надя замуж выйдет, внуки пойдут. Дом придётся достраивать, расширять. Наполнится большой дом гомоном, ребячьими голосами, и будут старики встречать закат среди большой дружной семьи…

Не сложилось с большой семьёй. В три года простудилась Наденька. Пока думали-рядили, пока в город везли, в больницу – опоздали. Воспаление лёгких, не спасли Наденьку… Больше детей Настёна не хотела, всё делала, чтоб не забеременеть.

Теперь вся любовь, все силы на Ванечку пошли: ещё с начальной школы его холили, лелеяли, от домашней работы освобождали, нацеливали на институт. Парень грамотный, умный, надо учиться, получать диплом. Потом можно на отцовском заводе работать. Инженером, затем в руководство пробиваться: в замы, в начальники цеха…

*****

– Эй, старая, вставала бы, гляди вон, весна приходит! – дед прислушался: безмолвно за занавеской.

– Слышь, старая, вставай, что ли, – неуверенно добавил он и заглянул в бабкин закут.

Старуха лежала на спине, руки вытянуты вдоль одеяла. На лице – обычное недовольное выражение, губы поджаты. Кажется, вот-вот откроет глаза, начнёт деда отчитывать: просто так, ни за что, чтоб жизнь мёдом не казалась…

– Что же ты, старая, – дед почему-то говорил еле слышно, хотя раньше всегда почти кричал, – зима, почитай, закончилась, а ты вот… Работы сколько на огороде, а кто теперь сажать будет? А кашу варить, а куры? Куда их теперь? Подкузьмила ты меня, старая, ох подкузьмила…

Старик выбрался из закута, потоптался по горнице, не зная, что делать. Зеркало, говорят, надо занавесить, да какие у них зеркала… Свёрток с новой одёжкой в комоде, вернее, там их два, свёртка-то – старуха загодя собрала, себе и деду. А платье парадное и костюм дедов – в шкафу висят, в простыни старые завёрнуты. Паспорта в том же комоде, под бельём лежат.

Надо в сельсовет идти, справку оформлять, насчёт места договариваться. Поминки организовать… Дед снова тоскливо затоптался, не зная, что делать. В сельсовет ещё рано, нет там никого. Благо, выглянув в окно, увидел на соседском дворе Миколу Пинчука, коренастого, лысого, крепкого ещё дедка, лет на пятнадцать моложе него. Быстро оделся, вышел во двор.

Микола стоял перед колодой и кучкой поленьев, рассматривал топор, пробовал остриё – пойти поточить, или так сойдёт?

– Здорово, Микола…

– О, сосед! Здоровеньки булы! Как оно, здоровье-то? Вроде, гляжу, бодренький с утра! А старуха твоя как? Здорова?

– Дак это… померла моя старуха-то, ночью нынче померла. Как собиралась зимой, так и померла…

– Во как… – Микола выпрямился, заморгал, суетливо затоптался, – ну это… мои, как говорится, соболезнования… Счас, надо Любу позвать, она тут разберётся!

Он воткнул топор в колоду, быстро пошёл к дому, размахивая руками. Через несколько минут во двор выкатились, как их все звали, Пинчу?чки – жена Люба и дочь Светка. Такие же круглые, коренастые, как Микола, только что не лысые.

Заохали, запричитали, однако сразу взялись за дело: старика отвели к себе, усадили за стол, налили миску борща, нарезали хлеба с салом. Горе горем, а поесть надо – столько хлопот ещё впереди!