Ветви Ихуа

Дух Спаро, помоги!.. Дух Спаро, помоги!

Добежал туда, где плато переходило в голую каменистую полосу, остановился, рухнул на мокрую землю. Он колотил по ней кулаками, он рычал и содрогался, как большой раненый зверь…

Мозгов хватило, чтобы предостеречь себя от самоубийства.

Вверх ходить нельзя, решил он, когда первый приступ боли прошел. Там – твари. Они убивают дядю Огина…

Кулаки в крови…

Долбаные железяки! Твари…

Почему у него нет оружия, которое убивает железяк?

Снова наверху послышался сдавленный крик. Кто кричит? Он не узнал голос.

Ежели взобраться на верхнее плато, можно себя выдать. У железяк тысячи глаз. Они запросто найдут его и тут.

Сигурд вскочил и побежал назад. Через пять минут он был снова в лесу. Выбрав сосну повыше, вскарабкался на нее, попытался рассмотреть, что происходит вверху, но виден был только свет железного демона-геликоптера, висящего над воронкой. Да, слыхал он об этих тварях…

Сигурд слетел вниз, заметался по лесу.

– Дядя Огин… дядя Огин… – бормотал, глотая слезы.

Наконец он упал на влажный ковер из сосновых иголок недалеко от килуньей туши и замер.

Был полусон. В нем Сигурд раз за разом возвращался в шахту. Он успевал предупредить дядю Огина о надвигавшейся опасности. Килуна он таскал следом.

Но дядя Огин не хотел слушать. Он махал руками и кричал: «Мы – трупы! Уходь в лес!»

«У меня тут килун! – объяснял ему Сигурд. – Передай Мерло… это я завалил!»

«Нет! – орал дядя. – Уходь! Сыщи другое убежище! Только на север не бегай!»

«Пойду на север», – очнувшись от липкого сна, сказал себе Сигурд.

Но днем идти было нельзя. Дождь закончился, облака расползлись, показалось слепящее осеннее солнце.

Со стороны верхнего плато лес сверкал: в ту сторону смотреть было невозможно.

Сигурд протер наружную поверхность крышки от капель и иголок, рассеянно побродил вокруг туши и вдруг уселся на нее, отвернулся лицом к чаще леса.

Как же это так? Теперь-то один совсем. Сначала албы мать убили. Потом бигемы сестре помогли умереть. И вот железяки дядю Огина прикончили, а с ним и всю общину бигемов. Ни единой родной души не осталось, ни одного знакомого.

Бить надо железяк проклятых, на части рвать поганых. Покуда не изведет со света с десяток, душа будет ныть лютой холодной болью, не согреется, не успокоится.

Ствало быть, нечего тут сиднем сидеть… Нет больше дома, чужой теперь Шедар, рвать отсюда надо, да поскорее: чутье к этому призывает.

Но сомнение копошится внутри, теснит Сигурду грудь. Поднимись, поднимись наверх, глянь-ка, что там. Что, как дядя Огин еще…

Сигурд вскочил, большими упрямыми шагами двинул к лесу. Свет больно резал глаза. Дойдя до раздвоенного ствола пострадавшей много лет назад сосны, он присел и стал всматриваться в темные очертания горы. На фоне жгучей синевы неба гора казалась громадным сгорбленным стариком-бигемом. Воронка была скрыта от глаз за краем отвесной стены. Ни железяк, ни их праршивых машин. Но это вовсе не значило, что они убрались. Они могли быть еще там. Истребили общину и теперь в засады залегли, ждут его – ночного охотника, которому пофартило выжить.

Предполагать-то он умеет, он тоже может быть хитрым…

Злобные желания захлестнули Сигурда.

– Отомщу… покараю… – заскрежетал зубами и беззвучно затрясся – не-то от плача, не то от безумного смеха.

Пережди этот день, а вечером в разведку сходи… Ведь дядя Огин может быть еще…

Он бросился к килуну, развернул его и потащил обратно в чащу по вчерашнему следу. Когда лес сгустился, и свет перестал нещадно выедать глаза, Сигурд свернул к склону.

Подойти к самому краю мешали заросли.

Сигурд выхватил нож и в два счета отсек килуну заднюю ногу. Откинув ее в сторону, снял трос, затолкал тушу в расщелину между двумя валунами, привалил камнями и ветками. Схватил окорок, бросился в чащу, наполненную теплым, влажным воздухом.

Отбежав на полмили, он присел на поваленный ствол и прямо у себя на коленях стал свежевать килунью ногу. Сроду ему не приходилось шкуру выбрасывать, – все, что на охоте добыто, на хозяйство шло. Содранного куска на целый бутс хватило бы. Сигурд запихнул его под ствол. Вырезал фунтовый клин мяса, секунду поколебался и, впившись зубами, отгрыз ломоть. Сырое мясо ему и раньше приходилось есть, но килунину – впервинку. Жестко, невкусно, смердюче… Следовало бы трав поискать, да разве нынче до роскошества? – сытость нужна.

Съев столько, сколько влезло в просторный желудок, Сигурд разгреб рядом со стволом хвою, вырыл ножом и руками яму глубиной в локоть. Он порыскал вокруг, срезал два куста жгучки. Выстелил ими дно ямы, переложил мясо, заранее разделив его на несколько кусков, тщательно накрыл жгучкой, засыпал землей, а сверху – хвоей.

После этого опять двинулся к краю леса. Солнце поднялось выше. Теперь гора была освещена иначе, да и он смотрел на нее с нового угла. Изо всех сил щурясь, Сигурд долго и внимательно изучал местность. Ему показалось, что из-за бугристого верхняка плато что-то поблескивает, но это мог быть просто гладкий камень. У Мерло и некоторых старших бигемов были «пригляды» – такие штуки, отнятые у белобрысых, – они позволяли видеть то, что вдалеке, так, точно рядом стоишь. Эх, не было у Сигурда такого «пригляда»…

– Отомщу, – снова прошипел Сигурд, и слова эти немного притупили боль.

Место было небезопасное, и он снова перебрался вглубь леса. Опустившись по отрогу к реке, напился воды и вернулся в заросли. Тут же, на склоне, нашел ложбинку, наполненную хвоей, и улегся в нее. Пролежав некоторое время с закрытыми глазами, он заснул.

Его разбудил внезапный шум. Вскочив, он прислушался, но, должно быть, то был только всплеск крупной рыбы.

Сигурд прикинул, не сходить ли снова на край леса. Сколько времени? Два или начало третьего. Он на всякий случай глянул на часы: так и есть. Сигурд спустился на несколько шагов, поднялся вверх по склону, но, в конце концов, вернулся на прежнее место, улегся и снова задремал.

Когда он проснулся, воздух был прохладнее, а свет стал мягче.

Солнце спряталось за Антару. Где-то там, на равнинах, которые Сигурд никогда не видел, оно все еще расплескивало свое холодное сияние, а тут, на склоне, уже стоял вечер.

Сигурд сходил к реке, попил воды, поплескал на лицо. Жаль, что он не таскал с собой фляги, как другие охотники. Обычно он легко переносил жажду и сроду не брал на охоту лишних вещей. Теперь фляга пригодилась бы.

Выбравшись на нижнее плато, побродил по лесу. Минут через двадцать понял, что попусту наматывает круги. Зачем понапрасну тратить силы? Он уселся под деревом и просидел почти час, пока не стали сгущаться сумерки. Затем встал и, придя туда, где было спрятано мясо, раскопал его, очистил от жгучки, нюхнул. Жгучка, хоть и осень уже, а силу свою сохранила: мясо было таким же свежим, как утром. «Дина бы его смачно изжарила», – подумал Сигурд, отрезая ломоть.

Наевшись, двинул к цели. В такое время охотники обыкновенно и носа не казали из шахты, но здесь, в лесу, было уже темно – почти как ночью.

Выбравшись из леса, Сигурд вошел в скачок. Несколько перебежек от валуна к валуну – и он у края плато. Съехал вниз по сыпучему склону, мало-помалу стал вперед пробираться, пока вовсе круто не стало. Тогда снова поднялся на плато и притаился за кустом.

Минут через пятнадцать окончательно стемнело. Пора! Сигурд выскачил из укрытия, ринулся к Вертукали. Бежал в полсилы: нечего до времени скачок расходовать.

Что там, наверху? Ежели железяки убрались, надо будет в шахту спуститься, проверить их с дядей закоулок, взять, что осталось…

Эх, мало о железяках он знал – лишь то, что дядя Огин рассказывал, да еще Мерло Джикер на собраниях. Железяки убежища взрывают, ежели кого в них находят, да так, чтобы после жилье уже отстроить заново нельзя было. Кабы они шахту развалили, грохот на весь лес стоял бы. Однако ночью шум едва был слышен.

Достигнув стены, Сигурд свернул и побежал вдоль края осыпи. Оказавшись у начала подъема, глянул вверх, на миг представил себя карабкающимся по Вертукали. Куда ж ты прешь-то, болван?