Секунд-ротмистр

В огромную, по меркам города, залу вошла, а вернее вплыла, как лебедь, девушка лет двадцати восьми. Ее пышная юбка и затянутая в корсет талия придавали ей особенную женственность. Губы ее были накрашены, глаза аккуратно подведены, на голове белый парик, который так несвойственно смотрелся бы в будущем.

– Познакомься милая, – проговорил князь, – это князь Федор Меншиков, а это его приятель князь Буйносов Александр. Аж из самой столицы. А это моя супруга – Людмила Мефодьевна.

Девушка сделала реверанс и протянула свою ручку, и оба приятеля припали к ней.

– Любимый, – проговорила она, – да что ж ты гостей не потчуешь. Ты что хочешь, чтобы о городе и о нас плохо подумали. Хочешь, что бы Череповец считался дырой, годной разве что для ссылки сюда неугодных дворян. Ах ты, невоспитанный мужлан.

От этих ее слов Нарышкин даже покраснел.

– Присаживайтесь господа, – продолжала девушка, – не обращайте внимания на Сему, он у меня такой бестолковый, сорок лет прожил, а ума так и не нажил. Кушайте гости дорогие, что бог послал. Вы уж водочку отведайте, мой муж ее сам делает, по своему собственному рецепту.

Приятели сели за стол.

Неизвестно почему, но Федор набросился на стерлядь, то ли в будущем она попала в разряд дефицита, толи был так голоден, что решил начать свою трапезу именно с нее. Потом он плавно переключился на водочку.

– Могу я взглянуть из окна, князь? – вдруг поинтересовался Сашков.

– Да, сударь. – Проговорил Нарышкин. – Должен сразу предупредить, что вид, открывающийся из окна, радует не только глаз, но и душу.

– Хочу, лично убедиться, князь, – проговорил Александр и встал из-за стола.

Он подошел к окну. Впервые путешественник мог разглядеть монастырь и поляну между ним и домом.

– Хороша водочка, – проговорил между тем Меншиков, делая глоток, он уже понял, что она ничем не уступает тому бургундскому, что еще недавно им было оставлено в его времени, – очень хороша. Никогда не пил ничего подобного, – слукавил он.

Его похвалы прервал мальчонка, вбежавший в зал. Ему было лет семь-восемь, на нем был гвардейский мундир, точная копия настоящего, а на боку болталась деревянная сабелька.

– Это мой сын, – проговорил градоначальник, заметив мальчишку, – вот уже как год он в Преображенском полке числится. Уже и звание получил – фурьер. Вы бы знали, – продолжал Нарышкин, – сколько мне серебра пришлось отсыпать, чтобы его в полк зачислили. Но, я не жалею. Зато лет через одиннадцать, он будет офицером.

Путешественников ни сколько не удивили его слова. Они помнили, что в русской армии при Екатерине Великой, записывать младенцев в регулярные войска уже стало нормой. Такими вот недорослями были забиты все русские полки. Вспомнился даже указ Павла I, о том, чтобы все приписанные к частям военные, явились в распоряжение своих частей в течение суток. В полупьяной голове Федьки промелькнуло, как в будущем в один прекрасный день армия недосчиталась не десятки, и даже не сотни, а тысячи солдат.

Малец, запрыгнув на колени родителя, сильно к тому прижался и стал с испугом разглядывать гостей.

– Ну, нам пора, – произнес заплетающимся языком Федор, – нам ведь еще у кузнеца нужно разместиться.

– Верно, – прохрипел Нарышкин, согнал сына, встал и ушел. Вернулся через пару минут. – Это письмо для Емельяна, он один из тех крестьян, кто осилил в свое время грамоту. Яшка, – прокричал князь, – поди, сюда лентяй!

В дверях возник, словно из пустоты мужичок в сером сермяжном кафтане с зелеными обшлагами, из-под которого виднелся такого же цвета камзол, а так же коричневые кожаные штаны. Обут он был сапоги, на шее черный шарф. Волосы, завитые в буклю и покрыты пудрой.

– Это мой денщик, – сказал князь, пошатываясь, – он вас доставит к кузнецу. Яшка-друг… Ик… доставь господ дворян на двор кузнеца Емельяна.

Денщик щелкнул каблуками, как заправский немец из «Семнадцати мгновений весны, и знаком приказал следовать за собой.

Утром, когда солнечные лучи скользнули в полутемное помещение дома, Меншиков проснулся. Голова сильно болела.

– Перепил, – проговорил он и осмотрелся.

Он лежал на огромной белой печи. Рядом похрапывал Сашков.

– Ну, вы и напились, – раздался откуда-то снизу голос.

Меншиков повернулся на живот. Внизу у печки в льняной рубахе, обшитой вышивкой, стоял Емельян. В руках он держал ковш, который сразу же протянул Федору.

– Попей боярин, – пробормотал он, – полегчает. После княжеской водочки, ой как голова побаливает. Он когда ограду для особняка заказывал, бутылочку притащил. Эх, и вспоминать не охота, если бы ни огуречный рассол… Думал, что умру.

Кузнец вздохнул, и Федька сразу же понял, что Емельяну его чувства знакомы. Он взял двумя руками ковш и отхлебнул. Стало хорошо, пропала куда-то головная боль.

– Шпаги ваши готовы, – проговорил кузнец, – вот всю ночь работал, никак не мог уснуть. Можете забирать.

– Слышь, Емельян, – проговорил Федор, – я смотрю ты отменный мастер. Скажи мне приятель, а где ты материал свой берешь, я железо имею в виду?

– Э боярин, хоть что спрашивай, а секрет я тебе не скажу.

– Да ладно тебе Емельян, я ж пошутил.

– Пошутил?

– Пошутил.

– Ну, раз пошутил, то буди своего приятеля, я уж поесть вам приготовил.

Сашков проснулся сразу же, как только Федор тихонечко стащил с него покрывало. Открыл глаза и произнес:

– О-о-о-о-о…

– Сашка, ты же вроде вчера мало пил.

– А водке все равно мало или много, – проговорил Емельян, – она у князя такая. Выпьешь ведро, голова болит, чарку выпьешь – все равно болит.

Приятели спрыгнули с печи. В костюмах, видно кузнец побоялся их раздевать, вот только сапоги стянул, да парики на лавку положил.

– Ну, осмотрели город, – спросил Емеля, когда те сели за стол.

– Осмотрели, – проговорил Федор, вынимая репу из котелка, – сегодня обратно в Санкт-Петербург, с отчетом.

Емельян, покачал головой.

– А я думал, на рыбалку вас сводить, – проговорил он и вышел из горницы.

Вернулся, неся в руках две шпаги.

– Вот забирайте.

Александр взял шпагу в руку и помахал ей в воздухе. Изящно сделанная шпага, словно ничего не весила, и теперь даже складывалось такое впечатление, что клинок стал продолжением руки.

– Очень хорошая шпага, – проговорил он.

– Ага, – поддакнул Федька. – Ты, небось, и воеводе шпаги куешь?