Фантасма. Повести и рассказы

Во дворе на лавочке сидела хозяйка. Она ела яблоко и ногой отталкивала лягушку, упорно ползущую в её сторону. Виктор Сергеевич присел рядом.

– Пойдёмте ужинать, товарищ писатель, и не говорите, что сыты по горло, я то – уж знаю, как здесь приезжих в этих вонючих забегаловках кормят. С последним Самсонов был полностью согласен и, почувствовав подступивший голод, не стал отказываться от столь заманчивого предложения. Морозова пояснила, что кушать на свежем воздухе куда приятнее, чем в комнатной духоте. Она вынесла пёструю клеёнку и накрыла ею старенький маленький столик, стоявший под лестницей.

– Помогите, товарищ писатель.

Они перенесли стол и поставили его возле окна.

– Новая клеёнка, по запаху чувствую, – определил Виктор Сергеевич.

– А чего ей лежать, думаю, век-то не вылежит, – ответила Морозова, разглаживая на ней следы от сгибов.

Пока она собирала ужин, он поднялся к себе наверх и переоделся. Чёрный спортивный трикотажный костюм, новые комнатные тапочки, купленные Клавдией прямо в день отлёта.

Самсонов с удовольствием рассмотрел себя в зеркале, потом старательно причесался на пробор.

– Товарищ писатель, если не трудно, прихватите клетку с Феоктистом, – послышался с улицы голос хозяйки.

– Беррри, беррри, – косясь одним глазом, подтвердил попугай.

Виктор Сергеевич послушно снял с крючка клетку и с ней спустился вниз.

– Пусть эту ночку со мной переночует, вам он ещё все уши прожужжит, – пояснила Морозова, забирая клетку.

– Осторррожней, не дерррево, – вцепившись в прутья, пробурчал Феоктист.

Сумерки сгущались, и всё вокруг становилось по-особому таинственным и завораживающим. На фоне затухающего неба загадочно и сказочно вырисовывался силуэт колодезного «Журавля». Недалеко за домом, видимо в болоте, начал репетицию лягушиный хор. Застрекотали невидимые сверчки. Обступившие двор деревья казались плотной тёмной стеной. Дневная духота как-то сразу сменилась внезапно подступившей свежестью и прохладой. Падающий свет из окна хорошо освещал столик, на котором их уже поджидал ужин.

– Садитесь. – Морозова показала на табуретку.

– Всё так сказочно. Ни огонёчка вокруг не видать, – сказал Самсонов, присаживаясь. – Словно в лесу.

– Только соловьи у меня не живут. У других в садах живут, а у меня почему-то нет. Но зато у меня Феоктист хорошо поёт, соловьём может и щёголем тоже, правда, грубовато получается, но ничего, слушать можно.

Хозяйка поставила перед Виктором Сергеевичем глубокую миску с тушёной картошкой.

– Вот грибочки, огурчики, помидорчики. Выпивающий, а? Товарищ писатель?

– Как и все, в меру, – замялся Самсонов.

Морозова достала из-под стола бутылку. Обтирая её фартуком, пояснила, что это собственного приготовления. Открыв бутылку, разлила по полстакана.

– За ваш отъезд, – предложил он.

– И за ваш приезд, – дополнила она, хитровато сверкнув глазами.

Тускло звякнули стаканы. Выпили.

– Крепкая, а пьётся легко, – заметил Виктор Сергеевич, похрустывая малосольным огурчиком.

– В магазине не покупаю. Она голову дурит, а эта настоечка, и вроде бы дурманит, и думать интересно заставляет. А какие сны после неё, ну прямо, как наяву. Кроме, как у меня, нигде такой настоечки не отведаете, товарищ писатель. Да вы закусывайте, берите, вон грибочки.

Морозова сообщила, что вернётся по осени, когда спадёт жара, что соседка Марья присмотрит за домом, попугаем и котом, когда уедет Виктор Сергеевич. Самсонов с аппетитом ел вкусную картошку с мясом, накалывал вилочкой маленькие, упругие грибочки.

(Ужин на свежем воздухе – это всегда хороший аппетит и приподнятое настроение.)

Они выпили ещё. Виктор Сергеевич стал воодушевленно рассказывать о своей Клаве. Он часто упоминал о её золотой душе. Хвастался, что Клава после техникума вполне могла бы поступить в институт, если бы не встретила его. Рассказывал о дочери, которая недавно вышла замуж. Не за кого-то там, а за лётчика. Морозова внимательно слушала его. Где надо иногда вздыхала, а где не надо – нет. Иногда что-то переспрашивала, понимающе кивала головой.

– Мы с Клавой душа в душу живём, соседям на зависть, – с довольной улыбкой сообщил Самсонов.

– А что соседи плохо живут?

– Представляете, плохо. Ругаются, всё что-то делят.

А иногда дело и до кулаков доходит. А мы с Клавой хорошо живём. Она на меня порою закричит, это так, не со зла: «Ух ты, негодник!», а я ей в ответ:

«Ух ты, мой Клавусёнок» и сразу ссоре конец.

– Так значит вы счастливый, товарищ писатель? -спросила хозяйка.

– Да, представляете, да. Вот люди-то гоняются за счастьем, а счастье-то оно рядом, смотрит на них и говорит: «Возьми меня, человек». – Виктор Сергеевич артистично повёл рукой.

– Счастье все по-разному понимают. Ваше счастье – это Клава. Моё счастье – это помощь несчастным. У некоторых счастье в богатстве, у других в избавлении от мук. Счастье – это чувство личное.

– А кто эти несчастные, которым вы помогаете? – не смог удержаться Самсонов.

– Как вам сказать – это больные люди, которых врачи считают безнадёжными.

– Вы лечите?

– Не совсем так, а в прочем, считайте, что лекарь.

– Вот уж не думал, что вы врач, – удивлённо протянул Виктор Сергеевич.

– Нет, я не врач, медицинским наукам не обучалась, и в аптечных лекарствах неважно разбираюсь. Вот моя больница. – Морозова показала на дом.

– А как вы лечите? Гипнозом? – осторожно поинтересовался он.

– Нет, гипноз, это – разновидность галлюцинаций. Я лечу тем средством, которое заключено в рамки вечной тайны Полярной Звезды. Это средство предназначено только для несчастных людей, которые потеряли реальное ощущение окружающего их мира, – Гармонии Жизни. Я не использую гипноз, я использую Холод, – низкую температуру, как лечебно – профилактическую среду. Я помещаю своих пациентов в Холод, если уж проще. В холоде у человека инстинктивно начинает срабатывать желание: согреться. Это – Движение к Теплу, к Жизни, а значит и к Свету. Это я так, вкратце, чтобы поняли, а то подумаете, что я – ведьма какая-нибудь, да еще испугаетесь меня. Если бы вы были несчастны, я непременно б вам помогла, – почти шепотом закончила хозяйка.

Сказанное, для Самсонова было так непонятно и далеко, что он, уже захмелевший от настойки, не стал напрягать свой мозг на эту тему и предложил выпить ещё. Морозова отказалась, напомнив, что ей завтра в дорогу, а ему охотно налила. Он вдруг заметил, что хозяйка – красивая женщина, даже залюбовался ею, но мысленно отругал себя, за собственное вольнодумие: «Я тут выпивши на красивых женщин заглядываюсь, а у меня дома жена. Я не имею права вести себя так непорядочно. Прости, Клав».

Рядом, в верхушках деревьев, захлопала крыльями невидимая ночная птица. Ночь звучала загадочными шорохами. Здоровенный жук, видимо летевший на свет, со всего маху ударился об оконное стекло и, отскочив на стол, обалдевший от неожиданного удара, пополз, подбирая крылья.

– Прохладненько, – поёживаясь, заметил Виктор Сергеевич.

– А здесь у нас так, – днём жарища, а как стемнеет – рай.

– Пойду-ка я, наверное, отдыхать. Глаза что-то слипаются, как ни как с дороги…