Лифт, похожий на старый дубовый шкаф, скрипя и издавая тяжелые склеротические звуки, поднял их на пятый этаж.
Лукерья порылась в небольшой сумочке, которая была у нее припрятана за пазухой, достала ключ.
Это квартира моего мужа, – сказала Лукерья, словно подслушав недавние Танины мысли. – Он покончил жизнь самоубийством. Его затравили.
Это был честнейший человек. Коммунист от Бога.
В квартире пахло старостью. Этот запах хорошо был знаком Тане, бабушка ее умерла в 93 года. Здесь все было старое, но добротное. И было идеально чисто. Только на высоких потолках кое-где свисала паутина.
– Я туда не достаю, – перехватила Танин взгляд Лукерья Петровна. – А просить не люблю.
– Давайте я сейчас быстренько все сделаю, щетка с палкой у вас есть?
Лукерья строго посмотрела на Таню.
– Сделай, голубушка. Мне неудобно тебя просить, но ты сама изъявила желание. А щетка на кухне.
Таня на такой кухне еще не бывала. Огромная и пустая.
Здесь вполне можно было еще одну комнату разместить. Возле самого потолка, в углу, висел старый, в некоторых местах помятый, алюминиевый таз, а чуть ниже примостилась щетка, похожая на веник.
Таня быстро справилась с работой, заодно обследовав все четыре комнаты.
– У вас настоящий замок, – сказала Таня, ставя щетку у дверей гостиной.
– Да, – согласилась Лукерья, – квартира у меня хорошая, царских времен. А вот сейчас хотят ее забрать.
– Как это – забрать? – удивилась Таня.
– Очень просто: назначили такие коммунальные тарифы, что никакой пенсии не хватит заплатить.
Вот я и не плачу. Так ко мне уже и милиция являлась. И еще какие-то нехорошие люди. Я чувствую, они и зарятся на мою квартиру.
Но она у меня приватизированная, так что нельзя меня выселить, признав неплатежеспособной.
Последнее слово Лукерья выговорила с трудом и посмотрела на Таню.
– Мне нужна хозяйка здесь, кто бы меня мог защитить. Я не хочу умирать на чужбине. Здесь я живу со всеми своими, пусть они и умерли.
Я с ними разговариваю, иногда и всплакнешь. Говорят, слезы женщине продлевают жизнь. А я еще хочу пожить. Любопытно, что будет дальше. Вот кем ты, Танечка, например, станешь. И выйдешь ли замуж. Парень есть, конечно.
– Нет парня, – сказала Таня и села за овальный дубовый стол с резными обечайками.
Детская писательница также села и облокотила голову о руки, устремив на Таню глаза.
– Таким как ты с парнями очень трудно. Ты честная и добропорядочная девушка, а они нынче гоняются за вульгарными и намазанными. Не смотрят, что в душе.
– Так, наверное, всегда было, – сказала Таня, вспоминая, что же ее зацепило при уборке квартиры, что она не может свободно мыслить.
С ней такое бывало: что-то увидит интересное и тут же забудет, а потом это «что-то» не дает прохода мыслям. И разговариваешь потому частенько невпопад.
Таня вспомнила. На большом книжном шкафу в библиотеке стояла картина – портрет мужчины в военной форме.
Лицо военного показалось Тане очень знакомым. И еще она отметила очень добротную живопись. Не мазня какая-то, а хорошо грунтованное полотно, покрытое точными мазками.
– Я видела в кабинете на шкафу портрет военного, – сказала Таня. – Вы не скажете, кто это? Мне показалось лицо очень знакомым.
– Конечно, знакомое. Это ведь твой отец.
– Как вы сказали? – онемевшим голосом произнесла Таня.
– Я сказала, что это твой отец. А я сижу тут и жду, увидит кровушка родную кровушку или нет. Даже сердце забилось сильно.
Ты мне водицы принеси.
Таня встала и, как во сне, пошла на кухню, набрала в огромную черную от накипи изнутри чашку воду из крана.
Лукерья сделала короткий глоток, словно не воду пила, а огонь, легко вздохнула.
– Теперь-то тебе все и расскажу. А ведь несколько лет ждала этого момента. Все никак не решалась. Я ведь твоя бабушка, а это мой сын, следовательно, твой отец.
Таня сорвалась с места и побежала в библиотеку. Вернулась через несколько минут.
– Да, очень похож. Я у мамы видела фотографию, но плохую, там отец вместе со своим братом.
– Аркадием. Старший военным врачом был. Та фотография и у меня есть. А портрет написан моим братом, он был известным художником и очень любил твоего отца. У самого детей не было, так он просил меня отдать ему Андрея.
– Андрея? Разве отца звали Андреем?
– Андреем. Это твоя матушка его переименовала, чтобы нам всем насолить, от нас совсем отгородиться.
Твоя мать была очень плохим человеком. Сыну моему изменяла, разорила его совсем. Я прокляла ее, на порог не пускала, сама ее порога не переступала. Вот почему ты меня и не знала. Скорее всего, она рассказала тебе, что твой отец погиб, а родственников у него нет.
– Вы правы, – тихо сказала Таня. – Но прошу вас, не говорите так о матери.
– Больше не буду, мне о ней и говорить нечего. Ее Бог наказал, и ты это знаешь.
Таня сейчас была вне своего тела. Все, что произошло за какой-то час, не умещалось в сознании и выталкивало из телесной оболочки.
– Теперь ты понимаешь, почему я появилась у газетного киоска?
– Да, понимаю. Нехорошо всю жизнь питать злость к людям, даже если они и сделали в свое время тебе плохо. Надо уметь прощать, иначе черная энергия вернется к тебе.
– Да ты меня уже и учишь. А я ожидала, что набросишься с вопросами, что да как? А ты…
– Бабушка, на земле живут разные люди. Вы сами сказали мне про мое лицо. Я ничего про себя говорить не хочу. Я такая, как есть, делаю все, чтобы стать еще лучше. Но срываюсь, а потом за свои срывы страдаю.
– Ты вся в отца. Вот кто спуску себе не давал. Я ему постоянно говорила, выкинь из головы, а он никак успокоиться не мог, все казалось ему, что обидел человека ни за что ни про что.