Ваххабизм и язычество на Аравийском полуострове (XVIII-XX вв.)

Ваххабизм и язычество на Аравийском полуострове (XVIII-XX вв.)
Александр Мануэльевич Родригес-Фернандес

Монография «Ваххабизм и язычество на Аравийском полуострове (XVIII– XX  вв.)» посвящена анализу уникального явления в  мусульманском мире: сосуществованию на протяжении двух с половиной столетий в аравийском обществе и в среде аравийского населения двух полярных, по сути враждебных религиозных систем: агрессивного ваххабизма – авангарда современного исламизма – и древних языческих верований, культов и обрядов. Книга предназначена для историков широкого профиля, религиоведов, этнографов, студентов гуманитарных факультетов, а также для лиц, интересующихся рассмотренными в содержании проблемами и процессами.

А. М. Родригес-Фернандес

Ваххабизм и язычество на Аравийском полуострове (XVIII– XX вв.) монография

Введение

В общем можно сказать, что целью данного исследования стал анализ религиозной ситуации на Аравийском полуострове. В какой-то степени это справедливо, но нуждается в серьезных уточнениях. Во-первых, территориально прежде всего рассматривается территория Северной и Центральной Аравии с прилегающими регионами современных Кувейта, ОАЭ, частично Омана и Катара. Это, конечно, преимущественная часть Аравийского полуострова, но все же не вся. Автор не рассматривает, например, Йемен, где столетиями происходили весьма специфические общественные и религиозные процессы. Во-вторых, в проблемном отношении целью работы является изучение противостояния радикальной формы салафизма и таухида (жесткого единобожия) с «неверием»[1 - «Неверие» для правоверных – это как раз неисполнение мусульманских заповедей и прежде всего таухида.] и пережитками язычества в бедуинских племенах. Ислам возник в VII в., ваххабитское учение – в XVIII в., но эта проблема язычества и доисламских верований остается актуальной и в настоящее время. В-третьих, учитывая бывшие и современные конфессиональные особенности, необходимо было уделить внимание собственно роли и месту кочевого населения (питательной среды пережитков) в современных нефтедобывающих монархиях.

Когда-то бедуины являлись основной, могущественной и «благородной» частью населения пустынного полуострова, но в современном мире им зачастую отводят место маргиналов, не вписавшихся в новые реалии нефтедолларовой Аравии. А ведь в численном отношении они продолжают составлять многочисленную (около одной трети) часть населения, им по-прежнему присущ древний принцип «племенного превосходства». Более того, так называемые благородные племена стали опорой монархических режимов, потому что из них формировались элитные воинские части, например, Национальная гвардия («белая армия») и т. п.

Таким образом, помимо анализа процесса становления и развития ваххабизма, его теологических и ритуальных отличий, сохранения язычества в среде кочевого населения, в книге необходимо было рассмотреть также положение бедуинских племен в прошлом и настоящем, то есть до и после «великого водораздела» – обнаружения нефти и развития нефтедобывающей промышленности в Аравии.

Для решения поставленных задач были использованы различные по происхождению источники с ярко выраженной спецификой (в области социально-экономической, политической, теологической, ритуальной) и, разумеется, нуждающиеся в сравнительном и критическом анализе.

Для изучения прежней и современной роли племен в общественной жизни Аравии незаменимы были заметки европейских путешественников и воспоминания лиц, посетивших Аравийский полуостров или проживавших там какое-то время. Это могли быть эмиссары европейских правительств, иногда ученые – натуралисты, географы, филологи, в иных случаях коннозаводчики или их агенты. Все эти лица, естественно, не преследовали целей проведения специальных конфессионально-этнографических или социально-экономических исследований. Однако в их путевых дневниках, заметках, отчетах, воспоминаниях содержится огромное количество ценных сведений.

Выдающееся место среди этого контингента занимает И. Буркхардт (J. L. Burckhardt). Швейцарец по происхождению, британский подданный, он был движим неукротимой страстью к путешествиям, и Хиджаз, который он изучал в 1814–1815 гг., представлял собой лишь этап в его странствиях. Он собрал обширнейшие сведения об Аравии и жизни арабов на основе личных бесед с хиджазцами и неджейцами. И. Буркхардт изучал не только историю ваххабитов, их идеологию и структуру первого государства Саудидов, но и общественные отношения и право как бедуинов, так и оседлых, интересовался формами семьи, собственности, налоговой системой. Большая культура путешественника и широта кругозора, соединенные с научной добросовестностью, позволили ему написать книги, без которых наши знания об Аравии XVIII–XX вв. были бы неполными [34; 35].

Одним из первых европейцев, описавших крупные оазисы и области Северной и Центральной Аравии, а также общественную жизнь их населения, был У. Дж. Полгрев (W. G. Palgrave) [56]. В 1862–1863 гг. он по заданию французского правительства совершил поездку по Джебель-Шаммару, Касыму, Неджду и Эль-Хасе. Его путевые заметки долгое время считались фальсификацией, однако в XX в. было доказано, что Полгрев действительно побывал во всех описанных им областях Аравии, и хотя в его заметках имеется много неточностей, в целом они являются ценным историческим источником.

В 1876–1878 гг. Ч. М. Доути (Ch. M. Doughty), английский путешественник, по образованию геолог, впоследствии археолог-любитель, посетил сердце Аравии – Хиджаз, а затем и соседние оазисы. Он длительное время кочевал с бедуинскими племенами и свои наблюдения и впечатления изложил в двухтомном дневнике [44; 45]. Его заметки, освещающие не только социальную структуру племен, но и их повседневную жизнь, верования и ритуальную практику, представляют для исследователей безусловную ценность.

Ярко выраженные языческие пережитки в быту и конфессиональных представлениях бедуинов описаны в двухтомных путевых заметках английской путешественницы А. Блант (A. Blunt) [31].

Во второй половине XX в., с развитием на полуострове нефтедобывающей и нефтеперерабатывающей промышленности, меняется и характер источников. Если ранее авторами были путешественники, политические агенты, археологи-любители, то в последующий период это уже в основном лица, непосредственно связанные с нефтедобычей, обслуживающими отраслями, инфраструктурой – в общем, западные специалисты, часто служащие Арабско-Американской нефтяной компании (АРАМКО). Среди них крупный нефтяник Ф. С. Видал (F. S. Vidal) [65 а], врач на службе у нефтяной компании М. Ш. Чини (M. Sh. Cheney) [39], американский дипломат Х. Армстронг (H. Armstrong) [29 б] и др.

Особое место среди авторов занимает Г. Филби (H. St. J. B. Philby), бывший английский резидент, оставшийся по не вполне ясным причинам в Саудовской Аравии на всю оставшуюся жизнь. По его версии, он полюбил эту страну, этот чужой мир, принял ислам и даже подружился с принцем, а затем и королем Абд аль-Азизом, став его другом и советником. Он написал несколько книг [58–61], где затронул самые разные стороны аравийской общественной жизни, сообщил массу востребованных в арабистике данных и фактов.

В нашем случае специфика источников определяется сферой деятельности и широтой кругозора их авторов. Правда, их взгляды во многом идентичны: по большинству реалий и процессов политического, социально-экономического и этноконфессионального характера они проявляют завидное единодушие. Но, во-первых, они не ученые-аналитики, а во-вторых, они все же делают упор на материале, знакомом им по личной сфере деятельности, там, где они специалисты и эксперты, которым можно верить. И, наконец, они по-человечески более объективны и менее ангажированы, чем специалисты – политологи, экономисты, социологи и т. п.

В этот же период появляется и в последующие десятилетия приобретает все большее значение новая для Аравии группа источников, включающая сборники документов, справочники, статистические материалы, периодическую печать и т. п. [71; 73; 75; 76]. Разумеется, такие источники требуют применения особых приемов критического анализа. Пресса и статистика, как правило, ангажированы и подлежат строгой цензуре, поэтому желательно сопоставление приведенных там сведений с данными других западных источников (в частности, ООН, ЮНЕСКО), прессы других арабских стран, например [69; 70; 72], а также оппозиционной прессы (например, иракского органа саудовских оппозиционеров [74] или органа саудовской компартии [75]).

Особая специфика у арабских источников. Например, рассматривая теологическую и ритуальную основу ваххабизма, не обойтись без работ самого вероучителя [12–16], его последователей [17–19] и противников, придерживающихся разных исламских направлений и взглядов, – суннитов, шиитов, современных «модернизаторов» и т. д. [20; 26; 29 и др.].

Заканчивая вводную часть, хотелось бы отметить, что еще три десятилетия назад ваххабизм представлял для общественности лишь академический интерес. Начиная с 1990-х гг. ситуация резко изменилась. Распад СССР, война в Заливе 1990–1991 гг. способствовали падению авторитета и популярности светских, прежде всего просоциалистических, режимов на Востоке и особенно в мусульманском мире. Зато пышным цветом расцвели многообразные радикальные и террористические исламские движения. Ваххабитам теперь уделяется особое внимание, хотя их роль в современном исламизме явно преувеличена. В любом случае попытка изучения основ теологии, ритуалов, ваххабизма, особенно на его родине и сквозь призму борьбы с «неверием» и язычеством аравийского кочевья, не может быть лишней.

Глава I

Аравийское кочевье в прошлом и настоящем

Племена в прошлом (донефтяной период)

Особенности географической среды Аравии, издавна замкнувшей земледелие в рамках группы оазисов и тем самым предоставившей широкий простор развитию скотоводства, определили существование нескольких типов скотоводческой специализации и соответственно вариантов кочевничества.

Важнейшее место в жизни кочевого населения страны занимало верблюдоводство. Будучи едва ли не самым универсальным из всех домашних животных, верблюд находил у бедуинов самое разнообразное применение. Его молоко, мясо и жир шли в пищу, шерсть – на изготовление тканей, шкура – на выделку бурдюков и обуви, навоз – на топливо. Кроме того, в условиях Аравии верблюд являлся единственно пригодным средством передвижения. В то же время, вплоть до Второй мировой войны, верблюд оставался и важным транспортным средством, и тягловой силой в землях как Аравии, так и соседних стран Ближнего Востока [91, с. 36].

Вторую группу скотоводов составляли кочевники, основой хозяйства которых было разведение мелкого рогатого скота. Хотя кочевое овцеводство так и не получило в Аравии такого широкого развития, как в Ираке, Сирии, Иордании и Палестине, из-за недостатка травяных пастбищ и скудности водных ресурсов, однако довольно большое число овцеводов насчитывалось в Неджде, Касыме и Джебель-Шаммаре, а овцеводов – главным образом в горных долинах Хиджаза. Овцеводством занималась бо?льшая часть кочевников Восточной Аравии, кроме того, в определенные сезоны в пустыни Северной Аравии перекочевывали скотоводы с берегов Евфрата, Хабура и Иордана.

В жизни полукочевников овца (реже коза) играла почти такую же роль, как верблюд в жизни бедуина. Овцы давали молоко, масло, мясо, шерсть, кожу; за овец и продукты овцеводства полукочевники получали необходимые изделия и земледельческие продукты [91, с. 42].

Разумеется, не всегда кочевые племена были сколько-нибудь однородными в хозяйственном отношении. В ряде случаев одни подразделения племени занимались верблюдоводством, другие – в основном разведением овец и коз. В одном и том же племени часть хозяйств занималась преимущественно скотоводством, другие – земледелием, а некоторые хозяйства были целиком оседлыми. Направление хозяйства той или иной группы кочевников зависело от условий принадлежащей им территории – характера пастбищ, рельефа, обеспеченности водой.

Накануне обнаружения нефти и проникновения в страну иностранного капитала феодальные отношения в значительной степени вытеснили и продолжали вытеснять сохранившиеся остатки как патриархально-родовых, так и патриархально-рабовладельческих и рабовладельческих отношений. Тем не менее полностью дофеодальные уклады вытеснены не были. Сосуществуя и переплетаясь с господствующим феодальным укладом, они продолжали играть довольно большую роль в общем комплексе общественных отношений, причем эта роль была неодинакова в среде кочевого, полукочевого и оседлого населения.

Остатки патриархально-родовых отношений в Аравии были настолько значительны, а в среде кочевых племен вместе с тем и настолько ярки, что в западноевропейской науке возникла тенденция идеализации аравийского племени как образца всеобщего равенства и демократии. Однако эта модель имела мало общего с равенством и демократией первобытных племен.

Родоплеменная структура кочевников была достаточно сложна и в рассматриваемый период может быть представлена следующим образом:

1) отдельная семья из 5–6 человек, обитателей одного шатра и носящая имя своего главы – отца семейства;

2) группа из нескольких, обычно 3–4, отдельных семей, образовавшихся в результате выделения взрослых и женатых сыновей. Иногда, в особенности у кочевников, такая группа обладала более или менее нераздельным имуществом и, следовательно, сохраняла характер большесемейной организации. Однако обитатели каждого шатра владели собственным стадом и вели собственное хозяйство. Связи между отцом и его выделенными сыновьями носили не столько экономический, сколько организационный характер;

3) небольшая родовая группа, состоявшая из близких реальных родственников, еще помнивших, а в старейшем поколении иногда и лично знавших своего общего предка, давшего имя всей группе. Для наименования такой группы нередко употребляется термин «хамсати» (от арабского слова «хамс» – пять), представляющий особый интерес ввиду наличия сообщений о том, что данная группа в основном состояла из родственников до пятого колена. Подобные организации существовали как у кочевого, так и у оседлого населения Аравии. С одной стороны, это была небольшая внутриродовая группа, а с другой стороны, о чем будет говориться дальше, строго определенный коллектив родственников, отвечавших за кровомщение;

4) широкая родовая группа, образованная родственниками различных степеней родства. Род владел некоторыми видами коллективной собственности, члены его, хотя и в меньшей степени, чем члены хамсати, были объединены традициями взаимопомощи и взаимоответственности. Род имел своего старейшину – шейха, иногда даже военачальника – акида и толкователя обычного права – арифа. У каждого рода было свое имя, восходящее к имени предка, свое знамя, военный клич, а часто и расположенное в районе летовки родовое кладбище с могилами, помеченными родовой тамгой. Род адаптировал чужаков, принимал от них «жертву входа» и объявлял их своими членами «по имени и по крови», помогал им и отвечал за них. Род же исключал из своей среды нежелательных людей, объявляя о своем отказе считать их своими членами;

5) подплемя – группа родов, в одних случаях, связанных лишь генеалогически – воспоминанием об общем происхождении, в других – объединенных также и в политическом отношении. В последнем случае подплемя всегда имело общего шейха, которым был глава самого крупного и сильного рода;

6) племя – важнейшая ячейка общественной организации кочевников, чаще всего носившая название «кабила». Каждое племя обладало своей территорией, некоторыми диалектными особенностями и особенностями культуры. Все соплеменники считали себя дальними родственниками, происходящими от реального или легендарного предка. Так же как и род, племя имело свою тамгу и военный клич. В каждом племени, наряду с шейхом, имелся акид, один или несколько арифов;

7) группировка племен также в большинстве случаев носила название «кабила». Она включала племена – частью родственные, частью объединившиеся в военно-политических целях. Как и племя, группировка племен обычно имела и этнический, и политический аспекты. Первый выступал в наличии общей территории и диалектико-культурных особенностей, второй – в наличии особых норм обычного права, регулировавших отношения между братскими племенами и их отдельными членами. Границей племенных территорий служили вади, цепи холмов, скалистые кряжи, караванные пути, колодцы; там, где это представлялось возможным, границы помечались общеплеменной тамгой. Пользоваться чужими пастбищами разрешалось союзным или же просто дружественным племенам в определенные сезоны и за определенную мзду. Нередко бедуинские племена считались коллективными владельцами обрабатываемых земель, сданных в аренду африканским вольноотпущенникам или арабским феллахам.

Важную роль в традициях аравийских племен играла взаимопомощь в покрытии расходов, связанных с ритуальными обрядами, и в гостеприимстве. Особое значение имела родовая взаимопомощь в практике как самого кровомщения, так и выплаты за убийство или увечье [91, с. 63–64].

Остатки оказания родовой взаимопомощи сохранились и в повседневном быту бедуинов. Когда кто-либо из состоятельных кочевников резал верблюда, часть мяса он по обычаю должен был раздать «родственникам и друзьям».

Было принято, чтобы по праздникам шейх угощал сородичей; если же он и его семейство не хотели прослыть скрягами и лишиться популярности, они должны были время от времени делать небольшие подарки (рубаха, кусок материи и т. п.) своим малоимущим сородичам.

Что касается организации власти, то в этой части общественной жизни также удерживался ряд ярких пережитков патриархально-родового строя или, точнее, его последнего этапа – военной демократии. На протяжении всего описываемого периода высшим органом власти в роде и племени оставался меджлис, где при желании мог выступить любой член племени: формально сохранялись принцип выборности шейхов и архаическое разделение должностей старейшины и военачальника; судья при разборе дел, как и тысячелетие назад, ссылался на дедовские адаты; власть племенных магистратов была лишена каких-либо пышных атрибутов, а общение шейхов и бедуинов – ярко выраженного неравенства.

Остаются до конца невыясненными фактические формы наследования шейхского титула, зачастую имевшее место в политической жизни аравийских племен. Иногда после смерти отца шейхом становился старший сын, иногда же избирался младший с назначением опекунов из числа его взрослых родственников.

В области идеологии выразительным пережитком патриархально-родового строя было представление об общности происхождения и прочно удерживающийся культ мужских предков.

Равнодушно относясь к большинству предписаний ислама, кочевники неукоснительно соблюдали обычаи и обряды, связанные с культом родоначальников. У священных могил мифических предков совершались жертвоприношения. У предков просили заступничества перед Аллахом и дарования побед в межплеменных войнах. В своем культовом значении священные могилы предков, так же как и маркабы – знамена племен, перевозимые на верблюдах и также требовавшие жертвоприношений, носили еще пережиточно-тотемный характер (подробнее см. в главе III).

Ранее уже говорилось о сохранившихся у кочевников остатках патриархально-родового строя. Однако есть свидетельства и о продолжавшемся процессе их разложения. Одним из показателей распада рода была утрата им не только классических, но и позднейших поколенных форм экзогамии. Уже в эпоху становления ислама в Аравии преобладали ортокузенные браки, хотя и сохранялись ощутимые следы былых экзогамных порядков.

Ортокузенный брак, до настоящего времени распространенный в арабских странах, еще в начале XX в. был господствующей формой брака среди всех слоев населения Аравии. Обычное право, запрещая (как и Коран) браки между отцом и дочерью, племянником и теткой, сыном и разведенной женой или вдовой отца, отцом и разведенной женой или вдовой сына, зятем и тещей, сводными и молочными братьями и сестрами, прямо предписывало браки между ближайшими дозволенными родственниками по отцу. Предпочтительным супругом считался первый ортокузен, в случае его отсутствия право на девушку переходило ко второму, третьему и другим ортокузенам. Отказаться от брака мог мужчина, но не женщина: в случае отказа законной невесты ортокузен был вправе забрать ее силой и даже убить. Посторонний соискатель должен был испросить согласия законного жениха и уплатить ему «отступные». Наконец, важной экономической особенностью было то, что при таких браках выкуп за невесту не брался вовсе либо был очень незначительный.

В связи с изучением этой формы брака у племени банту немецким ученым Крюгером была высказана мысль, что в основе его лежит стремление сохранить выкуп за невесту в пределах одной большой семьи, а Д. А. Ольдерогге отметил, что ортокузенный брак возникает в результате обособления внутри рода большесемейной собственности. Таким образом, семья экономически противопоставила себя роду, из чего прямым следствием является разрушение последнего, распад родовой организации [91, с. 87].

О далеко зашедшем процессе разрушения родового единства свидетельствовал также поколенный принцип кровомщения, открывший широкие возможности для быстрого распада родовых связей. Внутри рода, как мы уже упоминали, допускались кровная месть и материальное возмещение за кровь. Кровники, которых вынуждали оставлять родовые кочевья, надолго, а то и навсегда оседали в соседних племенах, разрывая тем самым родоплеменные общности. Сородичи, как мы уже видели, стремились постепенно сужать установленный обычаем круг ответчиков за кровь, и многие племена значительно в этом преуспевали. Но модифицированным, «облегченным» нормам обычного права следовали с большой неохотой, а часто и совсем переставали следовать. Особенно заметно разложение родового единства было в тех случаях, когда дело не касалось отношений с внешней средой. Весь род нес материальную ответственность за долг любого из своих членов кредитору-иноплеменнику, но кредитору-соплеменнику должник был обязан уплатить своими силами [Там же, с. 84].

Распад общественно-экономического единства рода наложил свою печать и на сам характер родоплеменной организации. Существенным показателем ее модификации и разрушения была неустойчивость терминов, применявшихся самими кочевниками для обозначения понятий «род», «племя», «под-племя» и т. д. В самом деле, если, например, термин «ашира» зачастую без разницы применялся и к племени, и к подплемени, и к различным родовым группам кочевников, то это могло быть следствием лишь утраты родом и племенем их древних классических функций. За неустойчивостью терминологии стояла прежде всего изменчивость, динамичность самой родоплеменной структуры, отдельные звенья которой с ростом или убылью населения сравнительно быстро меняли свое реальное содержание [59, с. 52].