Наследники Византии. Книга вторая

– Как похватали? – Михаил поверить не мог, – за что?

– За что?! – Урванец вдруг взвился, заорал пронзительным криком, – За что? Они там… А я, я, за что?

Он прыгал перед Воронцовым балаганным Петрушкой, махал руками. Михаил развернулся, да охлобыснул его по морде:

– Уймись. Толком скажи.

Урванец тогда затих, заплакал и поведал, что знал: третьего дня явились в Наливки царские слуги, все в оружии и стали хватать наливковцев без разбору. Вязали руки им, везли на телегах в Кремль.

– Иные на коня, да давай Бог ноги. Кто и так, пеш и бос, как я, удирать.

Урванец будто дитя обиженное, растирал грязные сопли по пегой малорослой щетине, вопрошал:

– За что? Они шептались там по углам. А я – за что?

– Кто шептался?

– А… – Урванец махнул рукою, выкрикнул, – на жизнь царя Иоанна покушались.

– На жизнь государя Иоанна Васильевича?

– А то! Тут разбирать не станут – прав, виноват. На дыбу, да ноздри рвать! Ты-то, ты… Накеля приехал?! Думашь тебя не тронут?! Все знают, что в милостниках у Василия-Гавриила стал.

В стылой, николи не топленной подклети мороз пробирал до костей. Сашка достала откуда-то высокий кувшин перебродившего квасу и протянула мужикам для согрева. Михаил отказался от такой дряни, а Урванец выхлебал все и повалился мертвецким сном на ряднину.

– Замерзнет, – с сомнением сказал Михаил.

– Не. Ему, что псу – мороз нипочем! А ты куда-т?

Михаил и сам не знал. Не сидеть же в самом деле в этой яме. В голове не укладывались слова Урванца – «покушение на жизнь царя». Кто? Зачем?

Его и вправду это все могло касаться менее всего. Он только возвернулся из Новгорода. Но Урванец был прав – тут разбираться не станут… Ежели речь идет о заговоре… Будут пытать всех – и правых и виноватых. Михаила невольно передернуло толи от холода, толи еще от чего… Он не был труслив. Он доказал это на стенах Выборга. Но одно дело – сражение на рати, и другое совсем – палачи-кнутобойцы, ни за что рвущие твое тело.

Сашка, сидевшая до того молча, натянув на колени неказистую шубейку свою, потормошила Воронцова за ногу:

– Хошь, я тебя сведу к дядьке свому Савватею. Он мужик – сувор. Ух! – тетешка смешно сжала кулачок, – но не выдаст, того…

Лицо Михаила залила алая краска стыда и гнева. Ему, сыну боярина, герою Выборга, прятаться у какого-то «дядьки Савватея»! Да чего бояться ему?! «Сижу тут, будто курица в дерьме. Я ни в чем не замешан, ничего не содеял дурного!».

Но липкая мерзота, разлившаяся по всему телу, удерживала на месте, не давала подняться. Представить себе, как вяжут руки, как тащат по склизким ступеням Пытошной башни, было гадко.

Нет, и вправду, отсидеться где дня два, у того же «дядьки Савватея», пусть все уляжется, решится. Господи! Неужели Бельский, Хруль, Севка, Афоня Яропкин могли участвовать в заговоре?! Михаил вспомнил многозначительные слова Яропкина о скорой смерти Державного.

* * *

Когда стемнело, обходной дорогой Сашка повела Воронцова куда-то за Москву-реку, в дальние слободы. Шли долго. Но вот и большой двор в самом конце Замоскворечья, где река делает вертлявый изгиб и потом уже бежит на юг без остановки. Сашка стала стучать колотушкой в ворота. Привратник частил её срамными словами, она не хотела остаться в долгу. Наконец их впустили на широкий, (почти боярский!) двор, посеред которого горела смоляная бочка. Бочка чадила, но не гарью, а какой-то иной вонью был пропитан весь воздух вокруг – Михаил учуял его еще от калитки.

С высокого оперенного крыльца неспешно сошел седой кривоногий мужик. Он был в опрятной холщовой однорядке, перепоясанной простым хомутиком. Синие домотканые порты заправлены в зеленые тимовые сапоги. На плечи накинута нагольная баранья шуба. Сашка потянула Воронцова за рукав, подвизая его поклониться пониже, и сама ткнулась лбом в истоптанный снег.

– Дядюшка Савватей! – заголосила тетешка как на похоронах, – я работничка тебе привела. За-а-дармового!

Старик прожег Михаила взглядом из под седых косматых бровей, зевнул, перекрестил рот, нехотя махнул кому-то:

– Прими. Завтрева поглядим.

* * *

Он уподобился мужу несмыслену, который, как писал Гомер «лишь попав в беду, егда уже не может пособить себе, вспоминает о морали».

Он вставал с полуночи, и пока все спали в тесной людской вповалку, становился перед иконами и творил до света долгое молитвенное правило.

Потом был день – один, другой, безликий, похожий на все остальные. Сажени дров, плаха, колун с толстым обухом. От целодневной рубки дров у Михаила засочилась сукровицей спина – стряпуха смазала её жиром, приговаривая:

– Хорошо тебя, паря, заплечник кнутиком поработал. Ай, ай! Гляди, как пропахал, хошь засевай по весне.

Михаил не удивился, что женка приняла его раны за работу палача. Все «задармовые работнички» дядюшки Савватея были проходимцы, беглые воры с рваными ноздрями, меченные каленым тавром конокрады. Дядюшка Савватей держал жиротопню. Прямо за его высоким домом на заднем дворе долгой чередой высились медные котлы. Под ними, словно в аду, пылали костры, и вонь топленого сала пропитала всю округу. Савватей и на жратву для своих работничков не больно-то щедрился. Ели кажен дён одно и тоже – и в пост, и среду, и в пятницу – похлебку с дешевой полбой да свиными шкурками. Однорукий Ваняша, что привозил с торга возы с салом и единый имел право покидать ограду жиротопни, вечерами казал базарные сплетни:

– Василий-то – Гавриил царевич под стражею сидит. А Наливковцев-то ловят, страсть. И по дорогам, и по Тверской, да по Дмитровке, да по Ордынке.

А на другой раз «мужики с лавок казали», что ночью потопили в Москве-реке, в проруби лихих баб-ворожей, которые приходили к царице Софии Фоминичне с зельем.

На Москву пали сильные снега. Крутила метель, задувая огонь под котлами. Нарубив дров, Михаил чистил двор, стаскивал снег в большие кучи за забором. В один из таких дней у дома дядюшки Савватея появилась Сашка-тетешка. Михаил обрадовался ей, будто родной душе. Они зашли в пустую людскую погреться. На девке был новый парчовый плат, красные сапожки. Она то заглядывала Михаилу в глаза, то начинала болтать, приплясывая на одном месте. Рассказывала, что в Наливках пусто, но домов не разоряют, всех коней свели в княжеские конюшни, а по улицам городка расставили караулы.

– А-а-ах, – пропела тетешка, выдыхая теплое облачко пара, – что ж, тяжко тебе у дядьки-то? Он такой, дядька Савватей… строгой.

Поглядела в глаза зазывно:

– И что ж, не снюхал себе здесь сударушки… Глядико, рубаха рвана…

Мишка усмехнулся, и как бы по старой привычке шлепнул девку по заду. А она тут же с готовностью стала подтягивать подол.

Да и не хотелось ему – здесь… в стоячку. Но плоть тут же встала, почуяв под рукою мягкий мохнатый лоскуток. Он на-б её, и Сашка, шальная девка, словно за тем и приходила, убежала в темень, в Москву, уже перегороженную решетками, в крепкие лапы караульных.

Глава 4 Материнская молитва со дна моря достанет

«Жена да учится в безмолвии

со всякою покорностью»

Первое Послание апостола Павла

к Тимофею 2, 11.

Шли дни, недели, год миновал, и второй… В ту далекую страшную ночь Анна Микулишна выслушала смятенные слова Иллариона, и больше испугалась слез в глазах дворского, чем непонятному для неё слову «Наливки».

В христианском понятии брака муж роднее детей. Муж – это часть тебя самой, это – ты, а дети – дар Божий. Они вырастают, уходят… И в особенности Михаил, который всегда по своему бойкому нраву, по положению отцова любимца, почти не общался с матерью. Только его почтительная нежность скрашивала эту отчужденность. Анна Микулишна ничего не знала о его учебе, о ратных занятиях, о прочитанных книгах. Более всего боярыня боялась, чтобы средний неугомонный сын ничего не сотворил во время длительных отлучек Семена Ивановича, и ей не пришлось отвечать за это перед господином своим.

Анне Микулишне всё казалось, что эти «Наливки», гнев мужа ненадолго. Сколько уже раз Семен Иванович строжил Мишу, а после всегда прощал его. Но шел час за часом, день за днем – тяжелая суровость не сходила с лица мужа, Федя испуганно взглядывал на мать, холопы отводили глаза. Приближался день Федоровой свадьбы. Должен же Михаил приехать на свадьбу брата! Анна Микулишна теперь почти не разговаривала с мужем. Только скажет слово – два о хозяйстве, о нуждах домашних и услышит в ответ: « да», «нет». Семен Иванович перестал ночевать в их общей супружеской спальне.